— Как для вас началась война? 24 февраля. Как это было?
— Никто не верил, что будет война. Уже недели две были под оккупацией, а все равно не верили, что это реально. Для меня началось немного раньше. Я за неделю до того вывез свою семью. Логика подсказывала, что война будет, хоть и не верилось. 24 числа утром, когда всё началось, мы сразу услышали первые взрывы, потому что аэропорт Антонова в Гостомеле совсем рядом – километра три с половиной. Первым делом, как всё началось – включаю интернет, где Путин рассказывает сказки. Потом – бегом на заправку, пока очередей нет. Заправил полный бак. Ну и дальше готовился к тому, что будет потом. Несколько дней мы видели все эти вертолёты, самолёты над нашими головами, взрывы в Гостомеле. В первый раз сюда зашли россияне 27 февраля. Вот те следы на стенах – это их, скажем так, уважение Женевской конвенции – обстреляли храм. Эту колонну уничтожили на улице Вокзальной. Все эти фотографии из Бучи – это как раз было 27 февраля.
Они успели испортить инфраструктуру – пропал свет, пропала вода, интернет и тому подобное. Наши успели возобновить. Несколько дней мы пожили под обстрелами. И где-то с 3 числа они стали сюда заходить. Началась месячная оккупация.
— А сюда заходили, в церковь?
— Да.
— А вы с ними говорили?
— В храме – нет. Внизу мы поменяли все окна. Наверху можно увидеть ещё, где окна не поменяны. Тут, например, на откосе следы. Они сюда залазили. Я не знаю, для чего. Тут через окно видно, что пустое помещение. Ничего нет. Возможно, они хотели посадить наверх снайпера. На крышу. Может, ещё что-то. Я их логики не понимаю. Тяжело сказать – для чего.
— Я правильно понимаю, что у вас тут рядом массовое захоронение?
— Да, здесь буквально в 50-ти метрах отсюда, у храма была сделана братская могила. Проблема была в чём? Сюда зашли россияне. Много людей было расстреляно.
На улицах лежали, много в автомобилях – те, кто пытался самостоятельно уехать – их расстреливали прямо в машинах. И там неважно кто – дети или женщины.
Всех этих людей нужно было хоронить. Россияне, когда зашли, они уничтожили инфраструктуру. То есть у нас кроме воздуха ничего не было – ни света, ни газа, вообще ничего. Морг не может работать, холодильники не работают. А кладбище – за городом. А туда физически добраться, чтобы похоронить людей, невозможно. 10 марта, в первый месяц весны, прошло недели две фактической оккупации, и с этими людьми нужно было что-то делать. Потому что уже собаки бегают по улицам и была угроза, что потом не опознают тела. Был разговор с главой города, хоть оккупация, а всё равно пытались как-то наладить жизнь людей. Скажем, в супермаркетах есть свои мобильные пекарни, там пытались хлеб печь, ещё что-то. Ведь связи с Большой Землёй никакой не было - все мосты в сторону Киева взорваны. И десятого марта был разговор с главой города, он сказал, что нужно хоронить людей, не против ли вы, чтобы мы на территории храма их похоронили. Мы выбрали место, где это будет. Что это будет за церковью, а не сбоку.
И десятого марта случились первые похороны.
То есть выкопали большую траншею. В «Фейсбуке» есть видео самого процесса похорон. Оно было снято 10 числа и опубликовано через два дня. То есть российская пропаганда про то, что это всё постановка, что это случилось, когда российские войска ушли из города и тому подобное – не выдерживает никакой критики. То есть как можно опубликовать, когда ещё здесь российские солдаты пребывали.
— А сколько всего людей в этой братской могиле?
Смотрите, здесь были похоронены не все. В целом у нас довольно печальная статистика. Во всём регионе, в Киевской области, погибли примерно 1350 мирных жителей. Не военных. Мирных. Каждый третий из них погиб в Буче. То есть в Буче – 420, а если ещё взять тела, которые входят в нашу общину, то больше 460 людей. У нас была похоронена примерно четвёртая часть из убитых в Буче. То есть тех людей, кого мы могли забрать с центральных улиц города. Они были похоронены здесь.
В микрорайоны мы добраться не могли, там стреляли. И там люди лежали на улицах, но их прикапывали в скверах, в парках, на детских площадках, где только можно было.
У нас было похоронено 116 человек. Среди них 30 женщин и двое детей. Что касается детей. Если мы посмотрим сюда, увидим красный дом. Там жила семья, которая в 14-м году бежала из Донбасса. Купили здесь дом, жили, растили детей, но война их догнала здесь. То есть все эти переговоры - Минск-1, Минск-2 - для россиян ничего не означают. И вот они примерно седьмого числа попытались выехать из Бучи, эвакуироваться. Они выезжали на машине и буквально тут, они проехали километр, и прямо в центре города их расстреляли из БМД (боевая машина десанта – прим. Rus.lsm.lv). Отцу удалось выползти из машины, он остался живым, правда, ампутировали ногу. А мать и двое детей девяти и четырех лет не просто погибли, а сгорели заживо в том автомобиле. Их останки в 20-х числах перенесли сюда и похоронили то, что осталось, фактически напротив их дома. Бабушка, которая никуда не уезжала, приходила через дорогу на могилу своих родственников.
— А сейчас их эксгумировали и похоронили?
— Да, как только сюда зашли наши войска, только прошло первое разминирование, позволили сюда зайти журналистам и были сделаны все эти фотографии. Это фотографии агентств Reuters. Скажем так, это независимый взгляд. То, что можно было показать. Это у нас такая выставка-экспромт. У нас после Пасхи есть поминальный день - Радоница, когда мы вспоминаем умерших. У нас был концерт-реквием. К этому дню мы подготовили эти фотографии. Много людей приезжают, смотрят – а там поле, растёт трава, особых разрушений нет – о чём вы рассказываете? Чтобы бы понятно, о чём мы говорим, мы сделали эти фотографии к тому концерту. Они так и остались. Люди, которые хотят приехать в эти места, могут их посмотреть.
Эксгумация началась 8 апреля. В первый день с делегацией приехала госпожа Урсула фон дер Ляйен, господин Боррель, премьер-министр Словакии, наш премьер-министр. И они были свидетелями эксгумации – того, как людей поднимают. Это всё было на их глазах.
— Я вот эту первую фотографию помню, я её тоже видел. Она такая… Человек Христа напоминает, человека как будто распят. Когда вы на неё смотрите, что думаете?
— Честно говоря, я стараюсь меньше смотреть на эти фотографии. Потому что это фотографии, которые можно хотя бы показать.
А есть такие фотографии, чтобы вы понимали, которые людская психика не выдерживает.
Как много здесь тел было, я многих знал, и наша полиция попробовала мне показывать фотографии для опознания. Вы бы видели, что там. Например, мой знакомый между Бучей и соседним населённым пунктом, Ворзелем. Он буквально в первые часы ехал на мопеде – выстрел снайпера в затылок и от лица ничего не осталось.
То есть на такую фотографию смотреть, когда ты этого человека знаешь, очень тяжело.
Поэтому это такие фотографии – лайт-вариант. Другой пример. В нашем храме в хоре пел басом молодой мужчина, лет тридцать. В квартале, где он жил, погибли одиннадцать человек. Шестерых, как я понял, пытали, потому что соседи слышали крики. И видно допытали до такой степени, что сами решили скрыть следы своего преступления. Шесть тел сбросили в кучу и подожгли. В этой куче была его семья – три человека. Мы их вместе похоронили как неопознанных. Потому что по некоторым знакам мы понимаем, что это они, процентов на 90, но с юридической точки зрения, чтобы поставить точку, чтобы было точное подтверждение, пришли все экспертизы, результаты тестов ДНК и тому подобное, чтобы это всё было, это всё должно прийти. Но у нас, к сожалению, погибло так много людей, и не только мирных. А приоритет сейчас даётся военным, поскольку много гибнет на Востоке, на Юге. Поэтому в первую очередь думаем о них. Но у всех людей, которые погибли здесь, взяты тесты ДНК. Когда родственники похороненных неопознанными людей вернутся из Европы, скажем, жена и дети уехали и нет возможности вовремя приехать и тому подобное, когда будет такой момент, смогут приехать сюда и опознать.
Из тех людей, которые погибли здесь, больше 90% погибли от пулевых ранений. То есть это не случайность, когда, скажем, люди легкомысленно себя повели, не спрятались от взрыва и их посекло осколками. Это прицельный огонь. Это осознанное убийство.
Для нас однозначно, что это, скажем так, политика Российской Федерации. Потому что против подразделений, которые отсюда вышли, не то, что каких-то расследований не проводили или пальчиком грозили, чтобы так больше не делали, мол двух можно убить, а три уже перебор, а их, наоборот, подняли в статусе до гвардейских. Они были награждены.
И поэтому становится очевидным, что это политика.
— Мы когда ехали сюда, я тоже задался вопросом – что должно быть у человека, чтобы это совершать. Анализировали это? Можете какой-то ответ дать? Что сидит в человеке? Это психологически себя надо перебороть. Или, наоборот, ты настолько опустился, что тебе легко. Как это происходит?
— Смотрите, когда тебя хлопают по плечу и говорят – давай-давай. Когда мы слышим аудио-перехваты, а там говорят, что у нас есть приказ стрелять без разбору – мирный там или гражданский. Когда ты чувствуешь полную безнаказанность. Мы пока с вами говорим только про убийства. Про изнасилования женщин, детей – пока не говорим. Про тотальное мародёрство. Здесь во всех домах, что рядом, в каждый дом заходили и вскрывали двери. Я заходил в дом, тут есть такой ЖХ «Континент» - сильно хотели попасть в квартиру, но двери были хорошие. У всех соседей сняли с коробками, а тут двери не поддаются. Разобрали несущую стену, сделали дыру у дверей, чтобы туда залезть. Поймите, когда человек чувствует безнаказанность, тогда…
— А моральных рычагов нет? Ступоров?
— Когда все одобряют. Давайте так. Смотрим телевидение. Российская Федерация. Непонятные люди, которых называют поварами Путина, заходят в закрытые тюрьмы, забирают тех людей, которые там сидят, потом их убивают кувалдой. Про какой закон мы говорим? Этот закон тотально не работает, игнорируется.
Поэтому наступает такая грань, когда, к сожалению, ящик, зомбоязщик, пропаганда одурманивает людей до такой степени, как, скажем, это было в Германии во временя фашизма.
Сейчас мы видимся, общаемся с немцами – нормальные люди, понимают свою ответственность, своих дедов и прадедов. Но это сейчас. Что было с тем народом. Так и здесь.
— Когда хоронили в этой могиле, какую-то службу вели?
— Нет, нет, этого не было. Тут была попытка в целом похоронить. 10 число – это день, когда был первый «зелёный коридор». Пробовали 9 числа, но россияне не пустили сюда автобусы. Кто попробовал на свой страх и риск проехать автомобилями, слава богу, в большинстве проехали. А 10 числа сюда приехал «Красный крест», МЧС, автобусы. Здесь, у городской думы, стояли несколько тысяч человек, которые хотели отсюда выехать. И мы как раз воспользовались моментом, когда не будут препятствовать. Хоронили очень быстро.
Тут важно было похоронить, пока не стреляют, не обстрелов. Тут было не до церемоний, не до каких-то речей.
После мы за всех молились. Когда была эксгумация, молились. Приезжал сюда наш предстоятель, митрополит Епифаний. Когда хоронили людей, мы молились о тех людях, которые были неопознанными. Все равно молились за каждого, каждому отдавали честь.
— Вы мне рассказывали, что здесь не было ни связи, ни света, ничего. В те дни что думали? Когда этот кошмар кончится?
— Можно сказать по себе и по тем людям, которых я видел, что была уверенность, что это ненадолго, и уверенность, что наши вернутся. Я не знаю почему. Ни у кого не было опыта оккупации никогда. Но наши были рядом. Фактически река Ирпень стала таким рубежом. Россияне дальше не могли пройти. Боевые действия шли в Ирпене, например, а тут была такая прифронтовая зона, где россияне в течение месяца не могли пройти дальше. Мародёрство, алкоголь и тому подобное. Тут они показали всю свою суть.
— Никто не приходил исповедоваться, грехи отмолить?
— Я вас умоляю. Хочу добавить. У нас в Фейсбуке из Соединённых Штатов Америки, как я понимаю, женщина-гречанка, православная, она говорит, что мы поступили неправильно. Вот мне священники рассказывали, что во время Второй мировой войны, когда заходили немцы, они собирали людей в храмах и, как только появлялись немцы, начинали богослужение. И немцы же не будут разрушать храм. У нас немного другая ситуация. У нас первым делом этот храм обстреляли. В округе нет ни одного храма, который был бы без повреждений. Где в купол прилетело, где осколками посекло стены. Наш храм – один из тех, что пострадал меньше всех.
В округе погибли два священника. Один Украинской церкви. Он был расстрелян в Буче. Он жил в Буче, а служил в Киеве. Его расстреляли.
А в Ирпене был священник, который принадлежал Московскому патриархату. Всем было известно, что у него пророссийские взгляды. Но мы за взгляды не преследуем. Ну, «фашисты».
И, несмотря на его пророссийские взгляды, российской мине было все равно, какие у него взгляды. Его убило российской миной.
— Говорят, что есть суд божий. Насколько важно, чтобы суд был человеческий? Чтобы те, кто это совершил, были наказаны. Не знаю, трибунал какой-то?
— Здесь очень просто. Обязательно должен быть. Если зло не наказано, оно наглеет, становится циничнее, нагло лезет дальше. Весь мир промолчал. Абхазия, Крым – отвернулись в сторону. Донбасс – ну, ничего страшного, давайте Минск-1, Минск-2, давайте договаривайтесь. А зло не наказано. И вот оно идёт дальше. Если мы его не остановим тут. Будет, условно говоря, Минск-3, Минск-4 и так далее. Если задобрить и не найти справедливость, придут к вам, придут дальше. И вопрос номер 2. Родственники этих людей. Им нужна справедливость. Если они не найдут этой справедливости в Гааге, то они будут думать про самосуд. А мы, как христиане, как Европейское государство, не можем себе этого позволить. Мы отличаемся от россиян. Мы не собираемся никого кувалдой по голове бить. Поэтому суд должен быть. Обязательно. Не из-за того, что мы кровожадные. А для того, чтобы была справедливость, и чтобы все видели, если ты поступаешь неправильно, если ты захватываешь чужие территории, если ты убиваешь, рано или поздно, как, скажем в Нюрнберге, будет процесс и через десятки лет, тебя всё равно найдут, и ты будешь покаран. Поэтому это нужно.
