С полной видеозаписью передачи можно ознакомиться здесь
Согласно Конституции, единственным госязыком в Латвии является латышский. Чем тогда является русский, на котором активно (в семье, в неформальной обстановке) говорит треть населения страны? Определений существует несколько: язык нацменьшинств, иностранный язык, язык третьих стран, язык оккупантов... Что из этого верно? По словам Дениса Ханова, нужно отличать «символические и юридические понятия из Сатверсме» и статистическую реальность.
«У языка есть множество символических функций и наслоений. Это может быть и язык тех, кто депортировал латвийские семьи, и эта травма может все еще звучать в форме языка.
У меня есть коллеги, пережившие Вторую мировую войну — и они до сих пор болезненно реагируют на немецкий язык, потому что это был язык нацистской армии, и если люди попали в оккупацию, этот язык — часть травмы, о которой мы здесь говорим уже на протяжении многих лет.
Застряли ли мы в прошлом? В нем застрять можно, вопрос — каковы последствия и кто может помочь оттуда выбраться.
В ситуации Латвии, когда действительно много людей считает русский язык родным, это — еще и вопрос, насколько в современном латвийском обществе принимается то, что другой может существовать не только где-то у себя в закрытом пространстве, но и как часть публичного пространства.
Та травма, которая у нас существует и с которой политики не работают, а напротив, ее эксплуатируют — она привела к искажениям реальности.
С одной стороны — да, путинские войны, исторические понятийные войны,какие-то межэтнические напряжения — это всё выражается так или иначе в языке. Политики питаются этим, эта «протеиновая добавка» позволяет им быстро прийти во власть, набирать проценты, голоса, и это ресурс.
С другой стороны, они прекрасно понимают, что язык — это очень уязвимая категория, это то, на что мы быстро и болезненно реагируем, и это поле для манипуляций. Думаю, пока этнополитическая ситуация у нас нацелена на довольно старую советскую традицию — закрыть, запретить, стереть и так далее, это искажение будет продолжаться. И думаю, пока у нас в обществе не будет консенсуса о принятии истории Латвии в ХХ столетии, язык тоже не вернется в категорию обсуждаемого.
На данный момент это моментальная связь с некой истерикой. В таком состоянии люди не могут выстраивать дискурс о принятии и признании».
По наблюдению Ханова, если власти борются с кириллицей в публичном пространстве, это значит, что другого ресурса для политического дискурса у общества нет. Тема языка становится «быстрым уколом» для прохождения в Рижскую думу или парламент.
В спорах о языках сегодня забывается, что Балтия столетиями была многоязычным пространством, что придавало ей мощности и ресурсов — и непонятно, когда начнется фаза нормализации языковой политики, сказал культуролог.
Другой гость передачи, политолог Юрис Розенвалдс заявил, что аргумент латышей «мы еще боремся за выживание» (и потому особо охраняем свой язык) сегодня, спустя почти 35 лет независимости, уже несостоятелен:
«В 1980-е это был реальный аргумент! Простите, 52% латышей в структуре населения, при том что во всех крупных городах их было меньшинство... это был вопрос выживания. Но приводить этот аргумент через столько лет, когда на протяжении всех этих лет латыши несомненно доминировали в политической жизни (насчет культурной — это другой вопрос)...
Я согласен с заявленным в одной дискуссии мнением «язык — не оккупант»! Это ведь можно распространить и на немецкий, на английский.
Я бы еще хотел добавить: очень важно, что в связи с языком проявляется неизжитый комплекс неполноценности. При всем своем полном билингвизме я прекрасно помню 1980-е годы в Риге, когда я не мог какие-то свои потребности реализовать на латышском, а вот на русском — без проблем! Отсюда растут многие комплексы».
Теперешняя жесткость этнолингвистической политики уходит корнями именно в ту ситуацию, говорит Розенвалдс. На это накладывается «дурная привычка» все главные социально-политические проблемы в Латвии решать на основе административных методов:
«Тащить, не пущать, запретить, обязать. Это мы умеем! Многое происходящее с русским языком «подпирается» тем, что это — вопрос интеграции, что нам нужно, чтобы все жители Латвии были способны общаться на латышском языке...
Один из главных примеров — единая школа. Но разве все дети действительно учатся вместе? Мы видим, что если этот процесс и происходит, то совершенно черепашьими темпами».
И в этой связи есть еще одна проблема. В школах нацменьшинств можно было говорить о сопротивлении планам государства в лице неразумной части нелатышских родителей. В единой же школе возражения будут у «разумных латышских родителей», говорит Розенвалдс:
«С которыми, знаете, гораздо сложнее! Их не заткнешь, сказав — вы просто ничего не понимаете».
Политолог пояснил: судя по статьям законов, русский язык в Латвии сегодня вообще никакого статуса не имеет. В этом смысле он равен «хоть английскому, хоть суахили», но это — ситуация, которая совершенно не соответствует реальности.
Поэтому сегодня, с одной стороны, статья 114-я Сатверсме гласит: «Лица, принадлежащие к нацменьшинствам, имеют право сохранять и развивать свою этническую и культурную самобытность», с другой — единственным госязыком в стране является латышский, и в каких условиях развивать свою идентичность меньшинствам, еще большой вопрос, пояснил Розенвалдс.
