Яна Лисова: «В хороших книгах хранится правда»

Обратите внимание: материал опубликован 4 года назад

«Книга Знак» — рассказ о том, как люди хранили по домам запрещенные книги. И как за это расплачивались: в конкретном случае — в 1974 году — обыском и арестом. Спектакль по воспоминаниям конкретного человека поставлен согласно законам театра ощущений, когда зритель перестает быть зрителем в прямом смысле слова — ему накладывают повязку на глаза.

Grāmata Zīme, которую играют в Латвийской Национальной библиотеке, стал магистерской работой студентки нашей Академии культуры Лиены Шмуксте. Она учится на режиссера, но мы помним ее как актрису Рижского Нового театра. А наш собеседник — занятая в спектакле замечательная актриса Рижского Русского театра имени М.Чехова Яна Лисова.

— Мы предлагаем конкретный рассказ, но каждый видит свою картинку. Мы трудимся, и так называемый зритель тоже должен трудиться. Нет такого: я пришел в театр, мне скучно...

— ...но я заплатил деньги, и потому сделайте мне весело.

— Здесь и мы пашем — стараемся правильно донести конкретный звук, оправдать конкретное прикосновение, — и вам пахать приходится.

— А какие у нас при этом лица?

— Обычно сдержанные и скованные — иногда кто-то дернется, иногда улыбнется.

— Моей руки коснулось что-то легкое, я улыбнулась. Что это было?

— Мы читали набоковскую «Лолиту» на английском — мы так решили, потому что была запрещена еще и зарубежная литература. Звучала «Лолита», и прикосновение пера должно было означать сексуальность, нежность. Кого-то оно задело по лицу...

— Меня — дважды — по руке. Кому как повезло.

— Мы пытались дополнить текст ощущениями, которые бы его либо поддерживали, либо с ним контрастировали. И все опробовали на себе — двое актеров сидели с завязанными глазами, а остальные трое делали этюд. Это давало возможность понять, что работает (стук ногой по креслу — это хорошо, это страшно), а что нет. Потом мы менялись местами, но в какой-то момент поняли, что перестали быть адекватными. И уже настолько внутри процесса, что больше не можем доверять себе. Позвали пару людей из библиотеки, чтобы узнать, как все воспринимается со стороны, пригласили друзей. В театре ощущений многое можно понять только при встрече со зрителем. Премьера, не обкатанная на ком-то, здесь невозможна.

— Когда я узнала, что у Лиены бабушка с дедушкой были незрячими, то поняла, что эта необычная форма — театр ощущений, которым она занялась, — вряд ли имеет отношение к режиссерскому самоутверждению. В гораздо большей степени это проявление заботы о тех, кто не видит, кто может прийти в обычный театр, но окажется на спектакле, который на него не рассчитан. Радиотеатр — тоже вещь хорошая, но эффекта присутствия он лишен.

— Лиена говорила, что ее дедушка никогда не был в театре. А у нас уже побывал один незрячий зритель. Очень открытый — был чуток к каждому прикосновению, готов подержать актера за руку. Рядом с ним терялось ощущение, что это спектакль, потому что в этом случае было бы особенно стыдно что-то делать понарошку — только честно, с максимальной отдачей.

— Слепой человек — и библиотека. Опять контраст?

— Здесь своя история. Лиене как актрисе предложили вести в библиотеке экскурсии для школьников. Она подружилась с руководством библиотеки — вместе вспомнили о литовском театре ощущений, вместе решили, что было бы классно сделать здесь спектакль про книги. А поскольку необходим драматургический конфликт — то про запрещенные книги. Через Facebook Лиена обратилась к тем, кто когда-то прятал запрещенную литературу, с просьбой поделиться своими историями.

— Многие откликнулись?

— Не так чтобы совсем ужас, но — многие. И только один рассказ был целостным — от него мурашки бежали по коже. Мы, конечно, не все включили в спектакль. За кадром осталось то, как у девочки забрали отца, вырвали ему ногти, а он был электриком и работать больше не смог... Тогда автору было четыре годика, теперь ей под пятьдесят. Может быть, она была на нашем спектакле — этого нам Лиена не сказала. И только Лиена знает, как ее зовут.

А остальные рассказы давали ощущение времени, в них были интересные детали. Например, как прятали книги: томик обматывали полиэтиленом, потом покрывали сливочным маслом — и клали в холодильник, в морозилку. А лично мне многое рассказал Яков Абрамович Рафальсон.

— Вы специально к нему обратились?

— Да. Я знала, что у него большая библиотека. Он говорил: если у меня отберут книги — не станет меня.

В хороших книгах хранится правда, и любой способ сберечь их — это способ сохранить правду. Так на документальный каркас стали накладываться наши фантазии: как живут, как дышат книги, когда они где-то спрятаны.

— Когда им душно и тесно. В спектакле при обыске в книгах роются, бросают на пол, поначалу звуки хаотичны, потом начинает угадываться определенный ритм.

— Это была попытка придать книге... приметы вечности. Она — как музыка.

— В хаосе нет системы, а когда с обыском приходят в один дом, в другой, в десятый, появляется система — и вот он, ритм. Но вам предложили создавать шумы, а это не совсем актерский труд.

— Не соглашусь. Единственное отличие от привычного актерского труда — в том, что меня не видно. Но я должна так же чувствовать и оправдывать свои движения. Потому что вы обязательно услышите, стучу ли я ложкой о стакан просто так или действительно размешиваю сахар. Надо играть, как я играю всегда. Чтобы все было достоверно. И если меня не видят, задача только усложняется, потому что становится особенно важно — не переборщить. Ты и сам себя контролируешь, и прислушиваешься к остальным: нас пятеро, и мы должны играть на едином градусе — ничто не должно провисать.

Мне как актрисе все это очень любопытно. Да и зрителю, я думаю, полезно. Потому что он привык все видеть и жить головой, а тут, я не знаю, уже спиной должен чувствовать, что происходит. Человек проходит своеобразную проверку — ему дают возможность понять, до какой степени он открыт миру, как он чувствует мир. Ему даже может показаться, что спектакль его бесит, но, по идее, его бесит, что он не может контролировать ситуацию.

— Он узнает, каково это — быть беспомощным. Он управлял своей жизнью, а теперь вынужден ее чувствовать — другого выхода нет: сидит и послушно чувствует.

— Момент недоверия: мне закрывают глаза — за что? — конечно, есть. Поэтому в начале спектакля мы пытаемся сделать все, чтобы человеку было удобно и хорошо. Но в любом случае — если человек сюда пришел, внутренне уже сказал «да» тому, что с ним произойдет. А если что-то не понравится — это естественно. Здесь все зависит не только от нас, но и — в большей степени, чем в привычном спектакле, — от принимающей стороны. Кто-то хочет, кто-то не хочет и даже не может воспринимать, и в этом нет ничьей вины.

А вообще было бы замечательно, если бы человек после часового спектакля вышел из библиотеки и стал что-то чувствовать по-другому в обычной жизни.

Заметили ошибку? Сообщите нам о ней!

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Ctrl+Enter.

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Сообщить об ошибке.

По теме

Еще видео

Еще

Самое важное