В августе 2019 года Лисецкий должен был выступить в Малом зале «Дзинтари» (Бах, Шуман, Равель, Рахманинов, Шопен) и ехать дальше по своим музыкантским делам, но внезапно заболел еще один гость фестиваля «Рига-Юрмала», легендарный Мюррей Перайя.
Лисецкий задержался на день и вышел на сцену Большого зала вместе с Израильским филармоническим оркестром и дирижером Зубином Метой, исполнив вместо американского коллеги Четвертый фортепианный концерт Бетховена.
Обычно такие истории заканчиваются фразой «наутро он проснулся знаменитым». Случай Лисецкого не таков — просто потому, что знаменитым Ян стал куда раньше: в 13 лет победил на национальном конкурсе в Канаде, в 15 заключил эксклюзивный контракт с лейблом Deutsche Grammophon и получил за свои альбомы несколько престижнейших премий.
Чтобы стать тем, кто он является сейчас, то есть одним из наиболее востребованных и популярных пианистов своего поколения, Яну не понадобился и другой классический сюжет — о трудном детстве. Знакомые канадцы рассказывают, что родители Лисецкого, ландшафтные архитекторы, эмигрировавшие из Польши в 80-х, были людьми совсем небогатыми, и деньги для участия Яна в конкурсах собирала вскладчину польская община провинции Альберта. Сам он, однако, вспоминает свои мальчишеские годы как исключительно счастливые. Музыка не мешала его занятиям спортом, он и с математикой в школе дружил, и авиацией увлекался. Потом Консерватория имени Гленна Гульда в Торонто дала ему меценатскую стипендию, покрывающую все расходы на обучение, и только тогда игра на фортепиано решительно вышла на передний план, отодвинув (но не вытеснив!) все остальное.
Но, может, именно благодаря разносторонности своей, любопытству ко всему, чем богат мир, и удивительной внутренней гармонии Лисецкий так привлекает слушателей. В его игре нет вычурности, эксцентрики, нарочитого драматизма, зато есть высокая простота, ясность и глубина мысли. В мире звуков, извлеченных им из рояля, чувствуешь себя хорошо и естественно, как в сосновом лесу — вопрос в том, сколько раз в году мы выбираемся в сосновый лес, чтобы надышаться по-настоящему чистым воздухом…
— Когда вам играется лучше — в счастье или в печали?
— Мне кажется, надо уметь справляться со своими эмоциями, оставлять их за сценой. Вообще-то застать меня в печали мало кому удавалось — не кривя душой, могу сказать, что в 99 процентах случаев я счастливый человек. Но именно что человек, а не робот,
каждый вечер выходить на сцену в одном и том же приподнятом настроении не могу. Ты бываешь усталым, больным, тебя покидает энергия, — все, что угодно, бывает.
И все-таки транслировать публике ты должен не это, а музыку, за которую ты взялся и за которую несешь ответственность.
— Вы с детских лет делили сцену со многими знаменитостями, юношей записывались с Антонио Паппано... Чему вы от них научились? Что дал вам этот опыт?
— Понимание того, насколько все они разные — эти сто или, может быть, двести человек, которые по праву считаются величайшими исполнителями наших дней. Разные музыкально, разные человечески. Научиться… Научиться у них можно многому. Хотя, знаете, иногда кажется, что плохие музыканты учат тебя даже лучше, чем выдающиеся: сразу видишь, чего делать нельзя ни в коем случае… Но Паппано — как раз пример того, каким действительно хочется быть. Он невероятно талантлив, невероятно добр, он целиком отдает себя музыке, у него ни капли самолюбования на сцене, никакого эго. Мы встретились впервые, чтобы исполнить Второй фортепианный концерт Шопена, я к тому времени уже много-много раз это произведение играл, вроде бы беспокоиться было не о чем,
Паппано же, великий дирижер Паппано, был так взволнован перед выступлением, так много думал и говорил о нем… Как будто это был дебют, от которого все в судьбе зависит…
Меня это поразило до глубины души.
— А были еще концерты, впечатавшиеся в память?
— Конечно. Одни запомнились потому, что им сопутствовали всякие забавные обстоятельства, другие — потому, что обстоятельства были совсем не забавные… Но если говорить с точки зрения профессии, то, наверное, это мой первый концерт в Карнеги-холле. Ты вроде уже и не новичок, и билеты все проданы, но как представишь, кого эти стены видели, какие титаны на эту сцену выходили… Мне тех своих переживаний не забыть. И эмоций после концерта тоже.
— Удачно все прошло?
— Да.
— Вам комфортней на сцене одному или в компании коллег?
— Это абсолютно разные ощущения. Больше того, абсолютно разные профессии. Я в этом убедился на собственном опыте и поэтому стараюсь не чередовать в одном туре сольные концерты с камерными или оркестровыми.
Понимаете, когда я один на сцене, я чувствую бесконечную свободу. Я могу делать в этот момент все, что хочу. Но я и несу за это полную ответственность. Иногда такое же ощущение возникает и с оркестром — если дирижер прекрасен и музыканты отличные. Мы тогда свободны вместе, мы равны в этой эмоции.
Бывает и по-другому. Бывает, что выступление с оркестром загоняет тебя в рамки, диктует правила игры, однако
это тоже очень интересно: искать и находить свободу там, где она изначально ограничена…
Я счастлив в обеих ипостасях, они обе занимают большое место в моей жизни. Поэтому я не хотел бы идти по пути Григория Соколова, который играет исключительно сольные концерты. Я бы так не мог, я бы заскучал, наверное, хотя Соколов — мой любимый музыкант.
— Есть какое-то основополагающее правило, которому вы следуете?
— Ценить каждый день и не проживать его попусту.
