Работы из бумаги профессионального скульптора Анды Пойкане обладают особым свойством. Полупрозрачность предполагает отсутствие особых тайн, что не помешало объектам придать характер торжественной таинственности даже рыночной оранжерее. Скульптуры покачиваются на сквозняке, солнце наполняет их светом, под лапами рукотворной белой собаки шмыгают разноцветные коты. Могут испачкать, уронить, поцарапать? Могут. Но недолговечность только придает экспонатам ценности — как фарфоровой чашке, которую страшно разбить.
Казалось бы, перечисленных достоинств вполне достаточно для описания выставки, не похожей ни на какую другую. Но нет — список особых примет продолжается: скульптуры Анды Пойкане МОЖНО! ВЗЯТЬ! ДОМОЙ! Автор запишет ваше имя (без фамилии), номер телефона (поверит и не проверит), занесет пункт отправки в особый лист, похожий на карту, а в качестве платы попросит прислать фотографию своей скульптуры в ваших интерьерах. И вы уйдете с переходящим призом на неделю.
— Происходило ли в Латвии что-то подобное?
— В скульптуре такого еще не было, это наша сумасшедшая идея. Здесь самым главным было — придумать сцену встречи того, кто создал объект, с тем, кто на него смотрит. У моей сестры есть любимая прибаутка: все знали, что что-то сделать невозможно, а тот единственный, кто не знал, пошел и сделал. Так и здесь: мы же не знали, что такое сделать невозможно! И смотрите: получилось.
— На мой взгляд, получилось самое красивое событие квадриеннале. Сложно даже сказать, что оказалось красивее — скульптуры-перышки или желание автора ими поделиться, отсутствие опаски: вдруг сломают, вдруг порвут! Автор знает: если бумага порвется — он все заклеит, зато работа обретет собственную историю.
— У одной лошадки люди пытались починить ногу — меня это только порадовало. А вообще самые красивые события в жизни возникают очень естественно. Мы эту акцию придумали с дочкой, с ее и моими друзьями еще весной, когда люди сидели по домам и генерировали идеи. Мы даже шутили, что наша агенскалнская квартира — резиденция идей. Проект потому и разместился именно здесь, на местном рынке: нам показалась удачной мысль поделиться с людьми, которые живут рядом. Спасибо Беате Пойкане, Марии Луизе Мельке и другим за коллективную работу, спасибо рынку, который пустил нас в свою теплицу на два месяца: мы здесь играемся, и никто с нас за это ничего не просит. Люди, особенно в нашем районе, охотно идут на взаимодействие. Это добровольная игра, которая ни к чему не обязывает — просто напоминает детство. Ее можно даже не называть перформансом — пусть это будет сердечное переживание.
— В переживания включаются в основном молодые люди?
— Просто им нравится все, что предполагает сотрудничество. Они многое делают по-другому, вникать в их образ мыслей очень интересно, и счастлив тот, у кого есть возможность получить поддержку молодежи. Любая выставка, любой проект предполагает чью-то поддержку: кто-то делится идеей, кто-то ее оформляет, кто-то пишет тексты, и это дает возможность пережить что-то хорошее вместе. Мне неинтересно показывать только себя. Может быть, это своеобразный альтруизм, но когда дело касается подобных занятий, я не вижу смысла в самостоятельной работе. Если ты умеешь играть на скрипке — играй для других, потому что в этом твое предназначение. И если ты способен помочь мне написать бухгалтерский отчет — я буду только рада.
— Внутри ваших бумажных скульптур — металлический каркас, и каждая похожа на заготовку для более монументального труда. В каком-то смысле это эскизы, макеты скульптур?
— Это результат экспериментов последних лет. Я придала нужную форму арматурной сетке и обклеила каркас бумагой. Но я работаю с разными материалами, с глиной в том числе. Глина тоже предполагает скульптуру с пустотой внутри, для изделий из терракоты это необходимо, чтобы их можно было обжечь в печи, но все ограничено размерами печи, а бумажные варианты позволяют многое. Они сделаны на моей кухне, так что в типовые двери они войдут и под потолком поместятся.
— Искусство идет в народ, который разносит его по домам, по пути цепляет взгляды прохожих, и в результате незнакомые люди улыбаются друг другу. Один человек посмотрел на бумажный цветок в моих руках и представился: «А я брал на неделю коня!» Мы с ним побратались с вашей помощью. В принципе, делая выбор — цветок или конь, — мы помогали вам разобраться в предпочтениях потребителей.
— И выяснилось, что главное — не то, насколько совершенен объект, главное — в его способности растрогать. Казалось бы — ну что может быть банальнее изображения собаки? А посетитель выбирает ее, потому что ему нужен друг. Кстати, самым устойчивым спросом пользовались лошади.
— Тот, кто вез в трамвае вашу лошадь и отвечал на вопросы пассажиров, стал соавтором скульптора — пусть не образа, зато связанной с ним драматургии. Случались ли какие-то уж очень неожиданные реакции?
— Кому-то нравился мой Пловец, а кто-то ни при какой погоде не согласилась бы взять домой изображение мужчины в натуральную величину. Я так и не научилась предугадывать, кто что выберет. Человек может понять только то, что в нем уже есть, что узнается. Из целой толпы скульптур он выбирает именно голубя — и отражается в нем, как в зеркале. А потом рассказывает, как хорошо ему стало после того, как в квартире появился мой голубь.
— Вы отдаете свои скульптуры. А их могут не вернуть, сломать, забыть в транспорте. Вы нам доверяете. Были случаи невозврата?
— Были, но я не переживаю.
— Почему? Ведь каждая работа — это ваше время? Как минимум.
— Потому что людям нравится возвращать, возвращаться: мы так сотрудничаем, у нас с посетителями сложились сердечные отношения. Нужно быть гостеприимным. Никогда не знаешь, кто из гостей готов стать твоим земным ангелом, и необходимо проявлять внимание к людям во всех жизненных ситуациях.
— А если они что-то все-таки не возвращают — значит, уж очень понравилось.
— Будем надеяться, что так.
— Что объединяет людей, которые берут поносить ваши скульптуры? Кроме готовности к игре?
— Они порывистые, сердечные, открытые. Считается, что в Латвии живут люди, умеющие держать дистанцию, но теперь я знаю, что это не так. Раньше я даже не догадывалась, как это легко — приблизиться к людям. Я открыла, что люди открыты.
— Откуда уже успели вернуться ваши работы?
— Например, из Резекне, это была самая дальняя точка путешествий. А остальные растекались по центру Риги, по Агенскалнсу, как и было задумано.
— И что со всем этим богатством будет после квадриеннале?
— Поскольку здесь все — эскизы, есть возможность воспроизвести их в другом материале. Или отвезти на побывку в какой-нибудь городок, потом в другой. Или выставить в социальном учреждении. Нужен руководитель проекта, потому что я — всего лишь скульптор.
— Всего лишь один из авторов скульптурной квадриеннале, проект которого, уверена, полюбился рижанам больше других. На вас работало сарафанное радио — имя Анды Пойкане запомнили.
— Меня не интересует популяризация моего имени, просто мне нравится делать то, что умею, а если кого-то это трогает — ну что же: здорово! Считается, что даже если тебе удалось растрогать единственного человека на свете — тебе удалось все. Вот я пыталась понять, почему мои цветы-великаны люди принимают так близко к сердцу. Может быть, потому, что в детстве мы видели растения гораздо более крупными, а теперь, когда сами стали большими, увеличенный ландыш возвращает былые ощущения?
— Какая из целей проекта для вас — главная?
— Она в названии — «Перемещение хрупких объектов». Недолговечные предметы воспитывают в нас осторожность, умение что-то беречь, оберегать. И пусть каждый сам решает, что он действительно готов сохранить для себя и для других. Я не понимаю вот чего: если люди видят ребенка и готовы защитить его, то почему, когда ребенок вырастает, отношение к нему меняется? Разве изменилась его человеческая суть?
— То есть акцент — не на слове «перемещение», а на «хрупкости»? Мне-то казалось, что главной задачей было лишить скульптуры статичности, внедрить в жизнь города, приблизить к народу. Человек учится взаимодействовать с произведением искусства, несет в свое жилье, приглашает соседей подивиться. Временное присутствие такого предмета в доме вряд ли может ограничиться спокойным любованием: предполагается деятельный восторг. Вы встраиваете потребителя в цепь творческого труда, у него в руках оказывается художественный объект, сидеть с ним дома просто так — грех, нужно фотографировать, причем желательно — на достойном объекта уровне.
— Слова «перемещение» и «хрупкость» здесь равноценны, но первое означает социальный процесс, а второе — интимное переживание зрителя. К тому же «искусство» для таких работ — слишком высокая характеристика. Я просто сделала, что умею, отошла в сторонку — наблюдаю, как идет красивая игра, и даже могу не беспокоиться о том, как выгляжу. Если ты можешь петь — пой, если умеешь слушать — слушай, а если увлечен делом — у тебя уже нет необходимости педалировать свою индивидуальность. Вообще искусство...
— Употребим это слово!
— ...искусство — область очень особая, оно вечное и не принадлежит никому. Мы смотрим на икону и плачем, а ведь на ней не написано, кто автор — Янис или Иван. В художественной школе мы проходили анатомию, держали в руках кости и черепа: ясно, что через сто лет мы будем так выглядеть все. И потому, пока живы, должны уделять больше внимания тому, что делаем, почему делаем, кому это нужно. Мы беспокоимся о мелочах, а нужно беспокоиться о собственной способности понимать как минимум самых близких людей — хотя бы немного. Стать популярным легко, а чтобы вырастить в людях сочувствие, требуется время.
- Выставка проекта «Перемещение хрупких объектов» будет открыта в теплице Агенскалнского рынка до 1 ноября. А воскресенье, 25 октября, станет последним днем акции, позволяющей выбрать бумажную скульптуру на свой вкус и унести домой на неделю.
Вместо постскриптума:
«...То, что принадлежит мне,
Может принадлежать и тебе...
...Мне все равно, как такое называется.
Есть вероятность, что это любовь».
Из стихотворения, посвященного проекту
