Сергей Голомазов: «Режиссер, который балдеет от того, что сделал — идиот»

Обратите внимание: материал опубликован 3 года назад

Можно ли изменить театр к лучшему, не размахивая шашкой? Что ставить в тяжелые времена? Зачем скрывать планы на сезон? Как быть, если тебя называют гением?.. Сергей Анатольевич Голомазов, художественный руководитель Рижского русского театра им. М. Чехова, терпеливо ответил на вопросы Rus.lsm.lv.

— Мы недавно говорили с вашим коллегой Виестурсом Кайришем — он, перед тем как возглавить театр «Дайлес», пересмотрел там весь репертуар и описал свои впечатления так: хороший театр, актеры замечательные, но эти спектакли — они могут быть в «Дайлес», а могут быть в Москве, в Нью-Йорке, на Луне, на Марсе. А Рижский русский театр? Отличается ли он чем-нибудь, скажем, от московских?

— Отличие и не отличие, мне кажется, формирует прежде всего художественная стратегия театра. Когда ее нет, речь будет идти просто о наборе каких-то более или менее удачных спектаклей. Если говорить об организационных параллелях, Рижский русский театр не отличается от репертуарных театров Москвы ни конструкцией своей, ни конституцией: постоянная труппа, государство в лице министерства культуры является учредителем. С другой стороны — всем отличается, количеством зрителя, его качеством (не в смысле хороший-плохой, а национальным составом), обстоятельствами жизни — в Риге они абсолютно другие.

— По поводу художественной стратегии.  Вы когда пришли на царство — говорили, что будете двигаться в сторону современного европейского театра. Двигаетесь?

— Пришел на царство…  (Смеется.) Я «пришел на царство» в позапрошлом сезоне, во второй его половине. Успел сделать музыкальный спектакль, потому что он был в планах, но в силу разных причин пришлось заменить режиссера-постановщика. Потом был «Канкун» — фактически перенос моего московского спектакля. А потом случилась пандемия. Если не учитывать музыкальную завитушку под названием «Рейс 2019-2020». После чего мы полгода сидели на карантине, совершенно не понимая, что происходит, как жить и так далее. Что касается современного европейского театра… Я в ответ могу задать встречный вопрос: а что вы подразумеваете под европейским театром?

— Это был мой следующий вопрос к вам.

— Он огромен! И что бы прийти к пониманию того, что такое европейский театр, необходимо ходить в театр каждый день, а лучше два раза в день.

Тогда при наличии определенной театральной культуры и знаний, можно говорить о том, что такое европейский театр. Я успеваю ухватывать лишь его отдельные огрызки на фестивалях.

Это если честно. На этом уровне я постараюсь сформулировать. Я могу восхищаться гением Ромео Кастелуччи. Меня может чем-то отталкивать, а чем-то привлекать Ян Фабр с его пластико-драматическими экспериментами. Но я понимаю, что это театр одного художника, особый театр, его, наверное, и драматическим назвать нельзя. В моем случае, в случае Рижского русского театра — на него глупо и невозможно ориентироваться.

Вообще, нет такого общего понятия — европейский театр.

Есть европейский театр консервативный, традиционный, есть европейский театр авангардный, постмодернистский, с которым у кого-то прекрасные отношения, у кого-то непростые, кто-то его понимает, кто-то отказывается принимать. Сейчас было несколько месяцев прекраснейшей паузы, и я, несмотря на то, что терпеть не могу любоваться спектаклями на экране, в режиме онлайн, очень много чего посмотрел. Не скажу, что был эмоционально восхищен —

иной раз действительно приходишь к выводу, что ползущая по стеклу муха привлекает больше внимания, чем шедевр в Интернете

— но, тем не менее, если отстраниться от обстоятельства не-присутствия в зале, увидел много интересного и удивительного, в лондонском «Олд Вике», например, или в берлинском «Шаубюне». Для меня европейский театр — прежде всего театр немецкий, который очень внимательно относится к социальным, политическим, гражданским, человеческим проблемам, которые возникают вокруг него, и очень остро на это реагирует. Я тяготею именно к этому театру.

— И еще о планах и отличиях. РРТ не озвучил в начале сезона список будущих премьер. Почему? Ведь остальные театры все же рискнули.

— Давайте смотреть на вещи реально.

Театры озвучили не планы. Они озвучили мечты. Ну, мечтать не вредно,

можем помечтать, можем собрать журналистов и на протяжение тридцати минут очень интересно, с видео и слайдами, рассказывать о планах на будущее. Они будут обширные, заразительные, только всем им в ближайшее время не суждено сбыться. То есть всё это — что? Чистая пиар-акция и больше ничего. Ну согласитесь. 

А если говорить о реальности, она такова: мы выпустили «Это случилось в Виши», я начну, наверное, потихоньку ковыряться с Достоевским, дальше, по идее, должен приехать Геннадий Тростянецкий — мы потратили огромное количество времени на его спектакль, который должен был выйти в конце марта, до премьеры не хватило двух недель… Или Раймонд Паулс: была задумана одна история, но в силу обстоятельств она перенеслась с декабря на весну. То есть все сдвигается в то будущее, когда можно будет набирать полные залы. Вот так и живем.

Надо понимать и то, что мы долгое время ничего не зарабатываем, сидим на голом финансировании от государства и из этих денег платим минимальные зарплаты сотрудникам, чтобы они хоть как-то существовали. И такая ситуация, наверное, везде. А для того, чтобы пригласить какого-то режиссера со стороны, с ним надо договориться как минимум о гонораре ему, гонораре сценографу, художнику по костюмам, балетмейстеру… Понимаете, какая штуковина? И обсуждать это бессмысленно, потому что сейчас никаких иных средств, кроме бюджетных, у нас нет.

— Вы своим сложным положением ставите в сложное положение и меня. Я прониклась и теперь корректировать вопросы начну.

— Нет, спрашивайте, как есть.

— Хорошо, тогда вынесем эпидемию за скобки. Ваши руки связаны размерами и возможностями труппы?

— Когда фантазируешь о каком-то материале, естественно, в первую очередь надо ответить на вопрос (ну, помимо того, почему мне это интересно и кому сейчас это надо), кто будет играть. Иногда ответы не приходят. В этом смысле да, связаны. Но здесь приличная труппа. Если с нею работать, если ее ориентировать в сторону хорошего — ну, с моей точки зрения — театра, если не переусердствовать во всякого рода легкомысленных музыкальных форматах, которые, конечно, полезны и нужны, но в меру, не забывая о том, что все-таки мы работаем в драме — она будет развиваться.

Просто надо пробовать что-то такое, что актеры раньше не пробовали, предлагать им то, про что они сначала скажут — нет и нет, а в результате будут бесконечно благодарны, потому что это каким-то образом расширит их палитру.

Это очень последовательная, кропотливая, тактическая работа внутри театра — такое строительство ремесленное. И на вопрос по поводу связанных рук я вам не отвечу честно, потому что я еще недостаточно хорошо вработан в каждого актера в труппе. Вы вправе меня спросить — ну как, вы же царствуете уже два сезона. Но это, к сожалению, ничтожный срок.

Это только дилетантам кажется, что пришел-увидел-разобрался. Нет. Люди годами учатся фигню какую-то делать. А здесь вопросы психологии.

Я не могу сейчас раздавать оценки, говорить — связаны руки, не связаны. Я не очень верю в однозначные ответы. Потому что чем больше ты погружаешься в коллектив, тем больше возникает противоречий.

— Есть спектакли, которые вы не любите, которые вспоминать без моего вопроса бы не стали?

— Да я в принципе не очень люблю свое творчество. Нет, я серьезно, я сейчас не иронизирую, абсолютно никакого кокетства. У каждого нормального ремесленника, я уж не говорю о таланте, когда он делает спектакль, есть некая совершенная картинка, которая существует исключительно в его воображении. Дистанция между ней и той реальностью, что возникает на сцене, колоссальна. Исключения крайне редки. За всю жизнь я видел их, быть может, раза три — «Гамлет» Брука, «Три сестры» Штайна, «Братья и сестры» Додина: абсолютные шедевры, придраться не к чему.

И если вы встретите режиссера, который сидит в зрительном зале и балдеет от того, что он поставил, — слушайте, ну он идиот!

Это не значит, что актеры плохие и все плохо. Не в этом дело. Просто это психологическая особенность профессии.

— А когда вам на банкете после спектакля говорят — «вы гений»? Я же сама слышала. И не раз.

— Это же такая неважная вещь. Во-первых, я забываю об этом через две минуты, я вам клянусь. Во-вторых, когда с комплиментами профессионал подходит, человек театра, — я это ценю, потому что я понимаю, что его слова — они обеспечены опытом его жизни, как рубль в советское время  золотовалютным запасом. Я им верю или не верю, это другой разговор, но мне это дорого. Когда комплименты говорят экзальтированные или не очень экзальтированные зрители — я никак к этому не отношусь. Меня бесит иногда субъективная критика, оценки, построенные на личностных каких-то вещах, что сплошь и рядом в театральной журналистике, особенно московской. Но — от этого не денешься никуда. Как Тригорин в «Чайке» говорил: когда хвалят — приятно, ругают — не спишь три ночи. А гений, не гений… Во-первых,

я не гений далеко, совсем, я неплохой, наверное, ремесленник, гений — это совершенно другое, я отдаю себе в этом отчет. Гений — это вообще вещь запредельная для понимания.

 А то, что люди любят болтать — ну, в конце концов, на то они и люди.

— Что вам подсказывает опыт пребывания в РРТ в качестве худрука — можно ли изменить театр к лучшему, не размахивая шашкой?

— Размахивать шашкой здесь точно не надо, а то можно так домахаться — останешься только ты и шашка. Это в лучшем случае. А в худшем — тебя вместе с шашкой попросят. Так что — да, можно и нужно, но это долгая работа эволюционная. Хотя бывали и другие сценарии, всем же известно, как Георгий Александрович Товстоногов в БДТ приходил… Да, другое время, другие модели социальные, но тем не менее: ему сказали — «Вы наш лучший дирижер (какой-то чиновник это сказал), делайте, что хотите». Ну, он оценил положение и произнес знаменитое — «В вашем театре, говорят, всех художественных руководителей съедают? Так вот я хочу вас предупредить — я не съедобен». Сказал он и через два с половиной месяца уволил две трети труппы… Это была совершенно кровавая история, говорят, там были даже самоубийства… Но это сценарий невозможный, как вы понимаете. (Смеется.)

— Но желанный?

— Не-не-не. Ни к чему. Нет такой необходимости. Возникают какого-то рода, так сказать, локальные конфликты, но они возникают везде. А человеческая атмосфера хоть и не однозначная, как в любом творческом коллективе, но, с моей точки зрения, все равно где-то в зоне позитива.

Творческий коллектив здесь — ну как вам сказать? Он нормальный. Хороший. Он не агрессивный. Люди как бы понимают, что живут неким культурным, языковым театральным землячеством.

— А эта нормальность — она не от безысходности? Им ведь решительно некуда деваться. Даже уволенным актерам Херманиса трудно найти работу. 

— Параллели с Новым Рижским не очень корректны. Просто в силу того, что Новый Рижский сейчас — классический образец авторского театра. В авторский театр я кого хочу, того беру, кого не хочу — того увольняю. Херманис там — хозяин-барин. У него неограниченные права. И об этом сообщается еще на берегу: я тебя беру, но, если не получится, через год расстанемся, прости. Или даже через полгода. Хочешь подавать в суд — да без проблем. Но они там, мне кажется, в договоре все прописывают.

— Ничего, что это государственное учреждение?

— Государственное учреждение в данном случае — не более чем форма взаимоотношения с государством с точки зрения финансирования. Я сейчас говорю не об экономической модели, а о художественной. НРТ — авторский театр. А Рижский русский театр на данный момент — он не авторский. Это репертуарный театр, которому, страшно сказать, 130 с лишним лет. У которого нынче новый молодой директор и новый художественный руководитель, который пока что только оглядывается и совершает первые шаги в осмыслении того, на какие вопросы отвечать и куда художественно двигать театр. Дальше я очень надеюсь, что пандемия отступит, мы наберем актерский курс в латвийской Академии культуры…

Вы говорите, человеческая атмосфера есть вопрос самосохранения — а почему нет? Я не вижу в этом ничего плохого. То, что это, условно говоря, редактирует людей в оценках самих себя в коллективе в сторону доброты и терпимости — ну так и слава богу.

— Худрук Голомазов и режиссер Голомазов между собой конфликтуют?

— Наверное, да... Конечно, да. Скажем, сейчас передо мной стоит задача — взять материал, где по возможности была бы занята большая часть коллектива. Для меня это первостепенная задача. Потому что актрисы уже больше полугода в театре без репетиционного процесса, без работы, без премьер… (Выдыхает.)  А вдруг я хочу сделать материал, где три человека на сцене? Или один человек? Ну вот просто влюблен в пьесу? То есть эти ограничения уже как бы влияют на мои художественные свободы, на мой творческий поиск. Ну вот это пример конфликта с собой номер один вам. И таких примеров может быть очень много.

— За кого, за что в театре вы чувствуете себя ответственным?

— Если я нахожу с актером общий художественный язык, если я понимаю, что он мой — ну, в творческом смысле, — то между нами возникает то, что сейчас принято называть химией. И тогда я и профессионально, и эмоционально начинаю чувствовать за него ответственность. Она рождается как бы сама собой, рефлекторно, а не то что я говорю себе: так, надо отвечать. Творчество, особенно в театре, всегда замешано на таких человеческих, любовных полях.

Я чувствую ответственность за весь мужской состав спектакля «Это случилось в Виши», вне зависимости от возраста, положения в театре и так далее. Я с этими людьми подружился, я их творчески завербовал, они мне искренне поверили. Это не оставляет мне выбора, я за них отвечаю. И я сижу и думаю — а что дальше будет делать Яков Рафальсон. Что дальше будет делать Игорь Чернявский, что дальше будет делать Юрий Кушпело, как с ним быть. А скоро подрастет Арье Лерман…

— «Это случилось в Виши» — одна из самых непопулярных у Миллера пьес, она на Бродвее не шла с 1981 года по 2015-й, и за это время столько было сказано, написано и снято о Холокосте, что, казалось, у этого текста просто не осталось шансов на жизнь.  

— Я года полтора назад задавался вопросом, что дальше ставить — то ли «Орестею» Роберта Айка, то ли что-то из современной российской драматургии. Все пытался в голове сформулировать, как двигать театр в сторону Европы (усмехается). И потом вспомнил про «Случай в Виши». Скажу парадоксальную вещь: когда я перечитал пьесу, первое, что меня от нее оттолкнуло — что это еще одно погружение в тему Холокоста. После «Списка Шиндлера» — фильма, который я покадрово знаю, после огромного количества талантливых работ и огромного количества спекуляций — еще раз говорить об этом?.. И мы как бы немножко прибрали тему отношения нацистов к евреям. Мы расширили список иных.  Не знаю, нужно ли пояснять, что

речь не об отрицании факта Холокоста. Речь о том, что нацизм, фашизм, национал-социализм — это не только про Холокост. И, как показывают последние события, мы были правы.

Да, у Миллера все, кого привели для проверки документов — евреи. Кроме фон Берга. А мы придумали так, что евреев там только четверо. Можно полемизировать по поводу Ледюка, персонажа Чернявского, он очень сильно активизировался, когда выяснилось, что будут снимать штаны, смотреть, сделано обрезание или нет. С другой стороны — он французский офицер. Готов предположить, что он не еврей. Или еврей наполовину. Готов предположить, что он не обрезан. Но ведь

главное не в том, обрезан он или не обрезан. Главное в том, что с него будут снимать штаны.

Что невозможно для человека, у которого есть достоинство. Вот это для меня главное.

— Миллера считают главным морализатором среди грандов американской драматургии. Сказать по правде, справиться с пафосом его текста довольно трудно — во всяком случае, зрителям. 

— Морализаторство в пьесе присутствует, это понятно. Но, знаете, я каждое утро слушаю по радио тексты из «Случая в Виши». В день премьеры я слушал молодого человека, который рассказывал о ситуации в Беларуси, в Европе — у меня было ощущение, что он говорит словами Миллера. Которые не современны даже, а до пошлости злободневны. Вы когда-нибудь могли представить, что в первые три дня после выборов в Беларуси такой ужас будет твориться? У меня это вызывает бешенство. Там же происходил белорусокост! Ну как это, как это можно? Вот про это мы делали, как оказалось. Не только про евреев. И про русских, и про французов, и про немцев, и про белорусов в том числе.

Вот с чего начинается фашизм? И в России я это видел, и здесь я это видел. Среди этнически и сословно близких мне людей. Когда идет молодая пара с ребенком, мальчик роняет сумку, разбивается бутылка вина в целлофановом пакете, и

отец наотмашь бьет сына по лицу. Вот в этот момент начинается фашизм. С насилия в семьях. Те, кто говорят, что это не так — либо подлецы, либо хитрецы.

Поэтому, когда полтора года назад возник вопрос, что ставить, я подумал — ну, надо как минимум постараться быть честными. Боялись, да: пандемия, а тут такая тема.

— Бокаччо, отправив своих героев на изоляцию в деревушку близ Флоренции, заставил их рассказывать друг другу истории забавные и пикантные. У Пушкина пир во время чумы вышел, мягко говоря, мрачноватым. Какую позицию занимаете вы? Отвлекать от беды или по мере сил предостерегать?

— Наверное, надо поотвлекать немножко. Хотя — не ставлю перед собой такой сознательной задачи. Это если говорить о конфликте между худруком и режиссером (смеется). Я все равно буду дальше смыслово какую-то свою линию гнуть.

Понимаете, я уже взрослый товарищ, прогибаться под изменчивый мир как-то желания нет.

Война, человеческое достоинство, социальные страхи, этнические страхи, в которые нас погружает цивилизация, мракобесие, отсутствие политического воспитания, левачество, радикализм… Сейчас такое количество прекрасных-в-кавычках тем для художника разбросано в мире, что ставить про сиськи и пиписьки я не хочу просто, я уже вышел из этого возраста, ну что тратить время? Роберт Айк — это я понимаю. «Село Степанчиково и его обитатели» Достоевского — вот уж история о сектантстве и мракобесии, о невежестве каком-то космическом! Мне думается, что если честно делать, то и публике будет интересно. Что о вовсе не исключает, что рядом будут какие-то музыкальные проекты или какие-то комедии салонные.

Заметили ошибку? Сообщите нам о ней!

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Ctrl+Enter.

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Сообщить об ошибке.

По теме

Еще видео

Еще

Самое важное