Персона
Александр Прошкин (1940 г., Ленинград), российский кинорежиссер, сценарист. Заслуженный деятель искусств РСФСР (1987), народный артист России (1995). Лауреат Государственной премии СССР (1989, за фильм «Холодное лето пятьдесят третьего»). Кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством» IV степени (2000).
Член президиума Национальной академии кинематографических искусств и наук России. Руководит мастерской на факультете режиссуры Московского института телевидения и радиовещания «Останкино».
В 1961 году окончил актерский факультет ЛГИТМиКа (курс Бориса Зона), в 1968 году — Высшие режиссерские курсы при Гостелерадио СССР. Играл в Ленинградском театре Комедии под руководством Николая Павловича Акимова, личность которого оказала большое влияние на молодого актера.
В 1968-1978 годах — режиссер Главной редакции литературно-драматических программ Центрального телевидения, с 1978 — творческого объединения «Экран» (поставил более 30 телеспектаклей и фильмов). С 1987 года — режиссер киностудии «Мосфильм».
В 1975 году снял один из первых советских телесериалов «Ольга Сергеевна» с Татьяной Дорониной в главной роли.
Картина «Холодное лето пятьдесят третьего» (1987) с Анатолием Папановым и Валерием Приемыховым в главных ролях, кроме госпремии, удостоена национальной кинопремии «Ника», Главного приза на Всесоюзном кинофестивале (1988), Гран-при МКФ в Валансьене (1989). Лента была признана Лучшим фильмом года по опросу журнала «Советский экран».
Среди самых известных работ Александра Прошкина — удостоенные различных кинонаград «Опасный возраст», «Михайло Ломоносов» (Главный приз Всесоюзного телефестиваля, 1988), «Николай Вавилов», «Увидеть Париж и умереть», «Русский бунт», «Живи и помни», «Чудо». «Искупление». 11-серийный «Доктор Живаго» (2005) отмечен национальной кинопремией «Золотой орел» в номинации «За лучший телевизионный сериал».
В разговоре с Rus.lsm.lv Прошкин признался, что о фильме по знаменитой вампиловской пьесе никогда и не помышлял:
— Это мне предложил продюсер, я согласился, но поставил условие — не делать чистую экранизацию, перенести действие в сегодняшний день. Ибо есть и выпущенный в 1979-м хороший фильм Виталия Мельникова «Отпуск в сентябре» (был «положен на полку» и вышел только в 1987 году — Rus.lsm.lv), да и театры эту пьесу ставят по сей день. Делать ретро нет никакого смысла. Тем более,
я всю жизнь снимал исторические картины и в первый раз, именно в этом году, сделал два фильма о сегодняшнем дне.
Они заметно отличаются от всего того, что я делал в кинематографе последние 15 лет. Я воссоздавал определенную эпоху, ее приметы, но говорил о том времени с позиции дня сегодняшнего. Чтобы разобраться с тем, что происходит с нами сейчас. Так что, думаю,
мои «Райские кущи» — это некий путь продолжения жизни вампиловской интонации, которая сильно повлияла и на драматургию, и на кино.
— Так что ваши «Райские кущи» — это в чистом виде ремейк?
— И некий диалог и с давней картиной Мельникова, и с той плеядой замечательных актеров. Картина Мельникова законсервировала самое глухое время 70-х, но кое-что из этого времени возвращается и в нашу жизнь. Играли замечательные актеры, которые чувствовали и выражали ТО время — и Даль, и Леонов, и Ирочка Купченко молодая… И вот в диалог с ними вступает сегодняшнее поколение — Цыганов, Хаматова, Хаев… Актеры, которые уже заслужили право выражать это наше время. Но сама картина про то, что не меняется в нас. Мы живем уже в совершенно другой стране, жизнь другая и совершенно другой ее ритм, — но ментально человек меняется очень медленно и мы-то те же! Картина, в какой-то степени, и о том, какое общество мы строим, что мы делаем.
— Почему вы решили сделать финал фильма трагическим, в отличие от пьесы?
— Я только что был в Иркутске, на Байкале, в том месте, где больше сорока лет назад так погиб сам Вампилов. Они были в моторной лодке, которая перевернулась. Его товарищ плавать не умел и схватился за торчащую из воды носовую часть, а Вампилов поплыл. Он не утонул —
сердце не выдержало переохлаждения.
Почему в фильме погиб Зилов? Человеку нечем стало жить, все то, что было основой его жизни, он сам, походя, легко растоптал. Но и в картине Мельникова и в пьесе Вампилова очень существенны отношения героя с женой. Она — жертва, которая терпит этого разнузданного типа.
У нас люди любят друг друга, несмотря ни на что. И как только он разрушил эти отношения, для него потеряло смысл и существование в социуме. Ему стало уже все равно, что он тут делает. И он дошел до дна. Ему нечем стало жить.
В конце фильма мы понимаем, что этот человек был запрограммирован на большее и способен на серьезный мужской поступок. Даже героический поступок. Тут есть некая великая русская литературная традиция «лишних людей», которая, боюсь, еще долго будет актуальна. Не очень люблю школьные штампы, но Вампилов написал и про человека, который не вмещается в это время, задыхается в нем.
— Но Цыганов сыграл про другое?
— У нас история постоянного компромисса человека легкого, витального, который получает удовольствие от жизни и, тем самым, еще и разрушает себя. Персонаж Даля — это немножечко атавизмы Осборна, английской, американской литературы и драматургии «сердитых людей». Там был этот герой. Жесткий, совершающий массу разрушительных поступков, переживающий, что он их совершил…
Сегодня живут ради каких-то призрачных удовольствий, и я не вижу такого диссидента. (Хотя и герой Даля тоже не диссидент. Он ни с кем не борется, не пропагандирует. Просто какая-то ярость разрывает его изнутри.) Но из прежних времен осталась эта жизнь на «авось».
Картина, в какой-то степени, о любви, которая ускользает, исчезает, поэтому жизнь и разрушается. Ее основы сильно порушены. И откуда мы вышли, мы еще понимаем, а вот куда мы идем, — смутно.
Хотя, вроде бы, люди, которые нас ведут, должны знать, куда они нас ведут...
Зилов у Цыганова — из сегодняшнего дня. Жизненный успех? Когда-то его просто не было. Не было возможностей особых. Люди шуровали в каких-то рамках и знали, что с ними будет завтра, послезавтра. Сегодня как бы больше возможностей — но чем занимаются эти люди? Наш герой работает почти в таком же учреждении, как во времена Вампилова, только там какие-то писали советские бумажки, ерунду бессмысленную, — а здесь не менее бессмысленные сайты, за которыми ничего не стоит! Видимость невероятной деятельности, но КаПеДе равен нулю. Эти журнальчики желтой прессы зарабатывают деньги, и больше никакого смысла за этим нет. Конечно,
человек с душой и с мозгами, который в эту молотилку попадает, рано или поздно приходит в конфликт с самим собой.
— И с окружением?
— Видите ли, люди автоматически реагируют на то, что им телевизор вдалбливает, но, на самом деле, заняты своими проблемами — как выжить. И общество стало очень агрессивным. Вот Евтушенко, Евгений Александрович, больной человек, старик, после сложнейшей операции. И в этом состоянии он объездил 34 города с поэтическими концертами! Зачем?! Он говорит — понимаете, слишком много напряжения, слишком много ярости. Кому-то надо смягчать нравы. И
мне кажется, что во многом задача культуры — это смягчать нравы. Чтобы люди вернулись к краеугольным понятиям, на которых строится человеческая жизнь.
— И это?..
— Первое — любовь, а остальное — следствие. Если вы в состоянии полюбить женщину, вы в состоянии полюбить свой микрорайон и, в конечном счете — страну. А
если вы даже женщину не можете полюбить и живете с ней и собачитесь, то сколько ни орите «ура, ура, вперед!», — у вас нет никакой чувственной связи с этим пространством, с этими лицами, с этой культурой.
Россия — страна величайшей культуры. И в ХХ веке, по крайней мере, она оплодотворила всю мировую культуру. И самое страшное, — когда мы отказываемся от Пушкина, Толстого, Чехова… Мир-то не отказывается, и самый популярный драматург в мире — это Антон Павлович Чехов. Его ставят в Америке, в Англии, Европе больше, чем в России. Значит, что-то мы сообщили этому миру, дали какой-то ключ?
Вообще культура и искусство — это способ выжить человечеству как виду. Иначе он превращается в животное. Если мы приходим только к поп-культуре, это приводит к тому (в союзе с нашим телевидением), что люди не хотят задумываться. И когда в фильме есть какое-то послание, содержание, народ уже не идет в кинотеатр.
— Вам не кажется, что, как ни старайся что-то вернуть, начавшийся процесс расчеловечивания уже необратим?
— Знаете, это же не только у нас в России происходит, это происходит во всем мире. Но дело в том, что у нас нет настоящей культурной политики, по сути дела. Скажем, наши выдающиеся композиторы уехали на Запад и живут там, потому что они там востребованы, а здесь почти нет. У нас нет способа донесения до зрителя арт-кино (хотя никакого арт-кино не существует — просто человеческое кино). В Америке или, там, в Париже, вы всегда можете найти кинотеатр, где идет картина, которая больше нигде не идет. Вы можете посмотреть там все, что вам интересно. У нас невозможно протолкнуться в прокат, потому что идет только американское кино. И
если и будет прокатываться с 26 ноября моя картина, то денег на рекламу-то нет! Так что, по поводу «Райских кущей» я нисколько не обольщаюсь. А для того, чтобы дождаться лучших времен, надо быть немножечко помоложе.
То, что брезжится мне, это очень далеко, вряд ли я до этого доживу. Вот снял еще один фильм о современности — более легкомысленный.
— Вы имеете в виду «провинциальную» комедию «Охрана» по вашему совместному с Юрием Арабовым сценарию, с участием Виктора Сухорукова, Антона Шагина, Сергея Дрейдена? Премьера которой запланирована в России на 31 марта и на которую два года не давали деньги, а потом дали, но очень незначительную сумму, и пришлось снимать малобюджетное кино, выкручиваясь, в режиме жестких ограничений?
— Да, это история о семи девушках, работающих в охране умирающего провинциального завода, который продают, покупают и снова продают. Я никогда не снимаю ни об олигархах, ни о милиционерах, ни о буржуазной жизни. И это история, которая родилась на съемках моего предыдущего фильма, «Искупление» по повести Фридриха Горенштейна.
Тогда мы снимали на тульском Косогорском металлургическом заводе, и там каждый день, когда мы приезжали, охранницы нас пропускали по полчаса. Красотки — одна другой лучше. Но все в черном, и сразу-то не рассмотришь. А когда кончается смена, они выходят с этого завода в ярких цветастых нарядах, довольно такие разбитные и прочее. Немножко мы с ними познакомились, почти у всех у них жизнь не ахти какая удавшаяся. И мне
захотелось снять картину об этих девочках. Им хочется жить, хочется любить, они готовы к этой любви — и любить некого! Половина мужиков спились, а остальные просто уехали искать работу. Потому что заводы стоят в этих городках. И вот эта любовь, которую некуда девать.
Такая проблема. Старался снимать провинциальную фактуру, а на главную роль взял актрису из глухоманного города Сыктывкар, которая знает всю эту жизнь. (У московских красоток-то представление о ней складывается по тем сериалам, в которых они играют… ) Мария Коровина — актриса и с юмором, и где-то забавная, где-то смешная, где-то печальная. Но картина с хеппи-эндом.
— Но все же, — вы сделали множество исторических фильмов, изучили досконально историю революций, войн, бунтов, террора, даже психологию и корни «пугачевщины». Что, по вашим ощущениям, происходит сегодня, откуда этот нескончаемый террор?
— Если о России… Во-первых, не будем обольщаться и петь бесконечно осанну народу.
Да, русский народ великий, замечательный и прочее. Но! Этот уровень жестокости и агрессии — он всегда был. И всегда он существует.
В определенные времена, когда люди заняты делом и когда существует некая система нравственных авторитетов, агрессия уходит. То есть, люди, которые сеют эту агрессию, не выходят на первый план. А в другие времена — выходят.
— Возможна ли пугачевщина сейчас?
— Нет! Потому что природа ее не социальная, она очень во многом зависит от характера личности. Пугачев — это был такой великий режиссер, который мог владеть толпами. Который, в известном смысле, был даже бескорыстен. Ему ничего не надо было-то особо. Ни власти-то ему не надо было, ни завоевывать что-то… Он просто делал чудовищные вещи, сам не зная, зачем. Ради успеха. У толпы.
Сейчас таких людей много, но они мелкие. И они покупаются. Поэтому возможности вырасти в такую фигуру нет. Ну вот, есть такой замечательный политик Жириновский. Работает на успех, на благосостояние себя и партии. Очень четко знает границы. В жизни — нормальный, интеллигентный человек, хорошо себя ведет, ни на кого не кричит. Как только выходит на публику — сразу как бы образ Пугачева. Когда Пугачева допрашивали, он превратился в полное ничтожество. Каялся, просил прощения. Когда его вывели и толпы смотрели на его казнь, он вел себя как герой. Это особый тип людей.
Я очень надеюсь, что пугачевщины у нас не будет. Именно в силу того, что такого рода личности, они сейчас не пробиваются. У них нет для этого возможностей, нет почвы. Или их покупают.
— И нет поводов?
— Ну, если брать историю пугачевского восстания, то оно началось с ерунды. То есть, самые свободные люди в стране, где девяносто процентов населения были несвободны, взбунтовались. Рабы крепостные не бунтовали, — а взбунтовались казаки. И только потому, что им больше не позволили выбирать атаманов, а постановили их утверждать. Тут появился ими же созданный человек, который заявил: дескать, мы все это поломаем, мы свободные, и вообще я — царь. Но ведь
если бы не было цареубийства, если бы Екатерина хотя бы присутствовала на похоронах императора Петра III, то не родилась бы эта легенда, что царь-то не убит, а жив и скрывается…
Все идет «сверху». У Пушкина два произведения, совершенно разных по подходу к Пугачеву. (Я их пытался совместить, что, может быть, и опасная игра). Его «История Пугачева» — даже не историческое, а очень философское исследование природы этого бунта вообще. И там очень четко фиксируется, к чему апеллировал Пугачев, — к той жестокости, которая есть в народе. Потому что
«театр» Пугачева состоял из кровавых репрессий: повешу — не повешу, казню — милую… Народу нравилось.
И эта публика, и эта жестокость есть у нас. Моральное равнодушие к насилию и жестокости.
И злобный самопиар на предмет того, кто громче крикнет.
Люди теряют способность слышать друг друга, разговаривать. В такой атмосфере долго существовать нельзя, агрессия может выплеснуться на улицы. А отсюда и такая спекуляция, что кругом враги, и мы должны быть начеку. Мы всех победим…
Имеются некие ментальные черты, к которым это обращено.
— Почему напряжение, жестокость стали вылезать именно сегодня?
— Люди делом не заняты. Была бы у нас развитая экономика — каждый нашел бы свое место и тратил бы свою жизнь с гораздо большим смыслом, чем выплескивать злобу. Но великая страна, с огромной территорией и большим талантливым народом имеет недоразвитую экономику. Это очень многое определяет. И пока я не вижу сдвигов особых в этом направлении. Хотя нам все время объясняют, что все-все-все лучше и лучше, я не вижу возможностей творческой реализации каждого человека.
Понимаете, чем Америка отличается от нас?
Если я захочу делать квадратные пуговицы, которые никому не нужны, но мне нравятся, — в Америке я буду делать эти квадратные пуговицы и найдется еще три-четыре идиота, которые будут их покупать.
Любая активность, инициатива, она во-первых, там позволительна, а во-вторых, находит адресата. Притом, что я совершенно не идеализирую это общество и страну в целом.
— Но рост агрессии — явление мирового масштаба. Вы согласны с утверждением, что Третья мировая война уже идет?
— История с Пугачевым и мировая война — совершенно разные вещи. А
происходящее сегодня — это цивилизационный конфликт, который, в какой-то степени, мы все будировали и выпустили наружу. Мало того, мы еще и долго-долго не замечали его, были абсолютно равнодушны.
Были заняты погоней за эфемерными вещами, в то время как надо было уже давно действовать. (Тяжкий вздох.)
ХХ век как-то немножко смягчил все межконфессиональные конфликты, он был достаточно атеистический. Сейчас конфессии стали подниматься, и наиболее стремительно — у мусульман. Потому что это религия более молодая, находящаяся в стадии расцвета (как, скажем, христианство времен инквизиции), и мы наблюдаем ее наиболее агрессивные проявления. Этот мир нельзя было дразнить. Чего не поняли ни мы, ни американцы, ни европейцы, и все разворошили.
— И никому не могло прийти в голову, что люди не дорожат своей жизнью?
— У нас был подвиг Александра Матросова, который лег на амбразуру, пожертвовал своей жизнью, и это пример героизма. А там это как бы бытовое явление.
Нам психологически невозможно представить, что для человека смерть — это ворота в рай. Поэтому никакие бомбардировки, и даже то, что американцы воевали в Афганистане, в Ираке, — они ничего не дали. У нас на глазах происходит страшное возвращение какого-то средневековья.
Вот эти трагические события, и с нашим самолетом, и с терактами во Франции и ряде других стран — средневековье абсолютное! И это наступление трагического прошлого — некая расплата за время равнодушия.
Думаю, что Третья мировая война, она как бы уже проявляется, но в таких формах, к которым не готов никто. Ни одна цивилизация. Ни европейская, ни американская, ни наша. Потому что мы все-таки существуем в мире христианства, где человеческая жизнь самоценна. А там она ничего не стоит. И что с этим делать, как с этим бороться, во что все выльется, никто не знает. Я думаю, что
если найдутся способы, силы, если хватит ума у всех наших руководителей договориться и объединиться, с этим что-то можно сделать. Если же продолжится раздрызг и раздрай, то будем погибать поодиночке.
Но я не политик, что со мной говорить на эту тему...
