— Недавно я в отличном настроении вернулась из интересной московской поездки, — напомнила Ольга. — А сегодня вдруг прозвучало, что, возможно, Латвия, как и другие балтийские страны, в связи с делом Скрипалей отзовет из России своих дипломатов! Для меня это, мало сказать — огорчение. Я считаю, что хуже разрыва дипломатических отношений ничего нет, потому что в этом случае уже нет возможности договориться. Но
не для того же существуют дипломаты, чтобы просто сидеть в своем посольстве, оформлять визы и устраивать собственной диаспоре какие-то праздники да встречи с гостями из Латвии!
А тут еще крайне напряженная ситуация с русскими школами… Увидела я недавно в Facebook международный флешмоб, который, мне кажется, не столько даже направлен против перевода всех школ на государственный язык обучения, сколько создает у русских людей вне Латвии превратное представление о происходящем. Одна моя фейсбучная подруга, любящая Латвию, имеющая здесь друзей, увидев все это, тут же стала писать о неких провокациях, совершенно не зная ситуацию. Она не пытается, да и не может, вникнуть в суть, поскольку не знает реалии, не знает нюансов. А многие верят всему, что публикуется, и, в свою очередь, высказывают по этому поводу мнение. И начинается просто перебранка людей, которые видят только поверхность происходящего.
Это безумно болезненно, стоишь ты на одной стороне, либо на другой. Мне кажется, общей точки соприкосновения тут никогда не найти, поскольку найти ее никто и не хочет! Никто не хочет договариваться.
А если теперь обрежут даже возможность договориться, будет совсем плохо. В частности, людям, связанным с культурой.
— Понятно, что ты это воспринимаешь особенно остро еще и потому, что сама наполовину латышка: дед в 1914 году уехал в Россию, там родился твой отец, потом семья вернулась в Латвию. В школу ты пошла уже в Риге?
— Я здесь выросла, хотя родилась в Петрозаводске и прожила там первые пять месяцев жизни. Мой родной язык — русский, однако латышский чувствую не то чтобы идеально, но очень хорошо. Говорю, читаю сложные тексты, даже мыслю иногда по-латышски. Но, так как долго живу, то помню, как презирали латышский язык в нашем классе, в русской школе. И как его плохо преподавали. Что же теперь требовать, если латышский не был нужен вообще!.. Словом, претензии возможны и с той, и с другой стороны.
— Однако, согласись, никто и никогда не отменял образования на латышском?
— Да, и последние классы я училась в русско-латышской школе, в самом центре. В знаменитой Рижской 2-й средней, где учились и Сергей Эйзенштейн, и будущий пионер ракетной техники Фридрих Цандер, и Кнут Скуениекс, и Элина Гаранча…
Но вернемся к сегодняшнему дню.
Кто-то считает, что у нас русский язык вытесняется. Однако парадокс в том, что все мои литературные переводы с латышского на русский здесь издаются. Все!
Вот что это значит?! И я счастлива, что эти книги есть и у них есть читатели. Что меня ценит читающая латышская публика.
И вот не так давно я взялась за очень тяжелую тему, за латышских стрелков. Не красных, подчёркиваю. Перевожу сборник поэм «Задетые вечностью» (Mūžības skartie), написанных Александром Чаком о старых латышских стрелках, еще до их раскола. О тех, кто воевал в составе Российской императорской армии, бок о бок с русскими, против армии германской. Тема трудная и до конца не пройденная в умах и сердцах местного населения. Мне это кажется чрезвычайно важным. Тем более, что в 2018 году исполняется не только 100 лет Латвийской Республике, но и 100 лет со дня окончания Первой мировой войны. Почему-то об этом говорят мало, и
для меня здесь главное даже не дата, а необходимость, может быть, напомнить людям, кому они обязаны. И что такое вообще — национальное самосознание.
Но что интересно. Я просто спокойно подала заявку в Фонд культурного капитала (VKKF) на творческую стипендию — и получила ее! Более того, свою стипендию дало мне и наше Агентство по авторским правам AKKA/LAA. Так что теперь могу работать спокойно. Конечно, потом придется искать издательство… Здесь у меня есть варианты, но я хочу, чтобы этот перевод вышел и в России.
— Насколько имя Чака известно россиянам?
— Чака много переводили русские поэты Латвии. В России он тоже известен, но больше как певец Риги, как слегка декадент, замечательный модернист — и всё! Мало кто знает о его связях с латышскими стрелками и о том, что он тоже воевал, а значит, сам прошел через эти бои и через этот быт. Читая «Задетых вечностью», я не могу избавиться от ощущения, что передо мной сводки с поля боя, сообщения военкора.
Эти пот, запах, звук — всё в поэзии Чака очень ощутимо и конкретно. Именно так я пытаюсь переводить.
А к Чаку я пришла с подачи Национального театра. Вообще, многие импульсы у меня идут от друзей и знакомых. Что-то зреет в тебе подсознательно, вдруг слышишь: «А почему бы тебе не?.. И ты думаешь, а действительно, почему? И будто активизируется некая программа, начинаешь в этом направлении работать, искать, творить. Так случилось, например, когда однажды Андрей Жагарс (я тогда работала в Национальной опере) вдруг сказал: «Что ты пишешь все эти буклеты — пора бы уже взяться за книгу!». Вскоре случилось знакомство с замечательным тенором Сергеем Лариным, и через некоторое время вышла наша с ним книга, написанная в форме интервью. Жагарс познакомил меня и с Серебренниковым — потом было мое сотрудничество с Кириллом в нашем Национальном театре… Я, кстати, тоже
стараюсь перезнакомить моих друзей, потому что часто это дает замечательный результат.
Что касается Чака. В Москве ко мне подошла Мильда Соколова из журнала «Иностранная литература» и сообщила, что в конце года они выпускают «латвийский» номер («литовский» уже вышел), и попросила что-нибудь из моих неопубликованных переводов. Мы договорились, что я передам им готовые главы из «Задетых вечностью». Причем, «Иностранка» выделяет для них много места, плюс место для вступления к публикации.
— А вот как и почему ты, человек, окончивший консерваторию и всю жизнь связанный с музыкой, вдруг занялась переводом?
— Перевожу со школьного детства. Когда открыла для себя эту возможность, мне понравилось, взялась за англичан, французов. Но еще не знала, что можно, что нельзя, и как это делать, и училась просто путем сравнения с гениальными переводами. Очень хорошая школа, по-моему. Единственная школа, которая только может быть. И потом, занимаясь музыкой, журналистикой, я периодически возвращалась к переводам.
— С латышского ты стала переводить гораздо позже?
— Началось-то просто с детского увлечения, а всерьез взялась за это, уже работая на радио. У Паулса были песни и романсы на стихи латышских классиков, потребовалось перевести эти стихи на русский. Потому что русский у нас всегда шел параллельно латышскому, более того, это было обязательно!
Когда же
увлеклась стихами наших современников, подумала, — а зачем мне англичане или французы, если есть замечательные латышские поэты
и вот они, рядом живут, и я восхищаюсь их работой?! Так и пошло потихоньку: Леон Бриедис, потом Эгил Плаудис, который очень хвалил мои переводы. Но все равно у меня к этому было еще не столь серьезное отношение. Да и понимала прекрасно, что этим не заработаешь.
С самого начала со мной рядом (нынешний исполнительный директор AKKA/LAA) Инесе Паклоне, сама замечательный переводчик, большая умница и человек, который думает не только о себе, но о процветании латышской литературы во всем мире вообще. До сих пор питаюсь многими ее советами и предложениями. Она сразу мне посоветовала перевести Анну Ранцане. И даже не помню, как это случилось, но в 1989-м в Москве, в издательстве «Советский писатель», вышла книжка с моими переводами Ранцане! Я очень горжусь этой книжкой.
В начале двухтысячных я решила сделать книжку Улдиса Берзиньша. Так получилось, что готовилась она в московском издательстве «Балускин», но напечатана была в Риге. Дальше пошло-поехало, у меня выходили другие книги, например, о наших знаменитых певицах. Тут потребовался подстрочник к сценарию Иевы Струки для постановки Кирилла Серебренникова в Латвийском Национальном театре («Сны Райниса» — Н.М.). Когда заканчивала, поняла, что с Райнисом расставаться не хочу. Отправилась в тогдашний Центр латышской литературы и спросила: «Следующий год юбилейный, не перевести ли мне Райниса?». Мне ответили, что как раз ищут переводчика и просто ждут меня. Правда, есть условие: перевести и Аспазию. Я, не задумываясь, ответила: «Хорошо». И
результат считаю лишним доказательством того, что иногда думать не надо, а надо соглашаться — и всё. Потому что это — голос судьбы.
Так, благодаря неожиданым совпадениям и поворотам судьбы, в один год вышли и Райнис, и Аспазия, билингвальные сборники. Теперь смотрю на эти книги и даже не представляю, что их могло не быть.
Следующим стал Кнут Скуениекс. Я тогда получила творческую стипендию от нашего Агентства по авторским правам AKKA/LAA, договорилась с издательством Pētergalis, и вышла книга, также билингвальный сборник.
— Ведь все эти книги востребованы у нас, хорошо принимаются они и в России?
— К счастью. Вместе с Арией Ванагой, директором Дома-музея Аспазии в Дубулты, в течение короткого периода (конец 2016-го и 2017-й год), мы три раза ездили в Россию, побывали в Москве, Пскове и Санкт-Петербурге. А уже сейчас, в начале марта, вместе руководителем издательства Pētergailis Ингуной Цепите, я снова съездила в Москву. И смогла рассказать изысканной аудитории знаменитой Библиотеки иностранной литературы о Кнуте Скуениексе и его уникальной судьбе. Марис Риекстиньш, чрезвычайный и полномочный посол Латвии в России, передал тогда в дар от наших Национальной библиотеки и Ассоциации книгоиздателей Латвии книжные новинки, выпущенные на латышском, русском и английском языках.
Какая там была публика, как эти люди слушали, как аплодировали стихам Кнута на русском языке!
Я была счастлива. Хотя и раньше, когда мы читали Аспазию, отзывчивость публики была невероятная. Для многих Аспазия стала открытием, что понятно, поскольку переводили ее очень мало. К тому же это первая ее объемная книга на русском языке, сделанная одним переводчиком. До этого был только один маленький сборник, и здесь надо вспомнить светлой памяти Руту Марьяш, ее фанатическую преданность Аспазии.
— Помнится, в предисловии к подборке твоих переводов в прошлогоднем мартовском номере знаменитого журнала «Новый мир» говорилось, что эти переводы вернули Аспазию и Райниса в число читаемых по-русски!
— То, что пишут, конечно, приятно, но забывается в момент. Я просто помню людей, которые слушали, вот это для меня очень важно. И еще важнее то, что
эти книги в Москве теперь есть в Библиотеке иностранной литературы — самом крупном в России собрании такого рода. А чуть раньше они попали в библиотеку московского Государственного Музея А.С. Пушкина,
где находится крупнейшее в России собрание поэзии на русском языке. Представляешь, вся поэзия на русском, которая только может быть, — и мои переводы Райниса, Аспазии и Скуениекса!
— И твою Аспазию читала Чулпан Хаматова?
— Она сделала очень красивую композицию и совершенно неожиданно соединила Цветаеву и Аспазию. Я благодарна прекрасной актрисе и никогда не забуду этот необычный вечер. Она потом выступала с ним и в Лондоне, и в Москве.
— Со сцены Рижского русского театра звучат и твои переводы Аустры Скуини — в «музыкальных фантазиях» Раймонда Паулса на стихи этой латышской поэтессы?
— Но тут совсем другое дело. Я с удовольствием взялась за цикл, во-первых, потому, что это Паулс. Во-вторых, помню тот период своей работы на радио, когда основную часть этих песен исполняла замечательная Айя Кукуле. И я думала — хорошо бы их сделать и по-русски! Вот прошло столько лет, и мне это предлагают!
Во всей этой истории больше всего меня восхитил Маэстро. Для полнометражного спектакля «Девушка в кафе» нужно было написать еще песен пять. Я сомневалась, что Паулс согласится, ведь невозможно снова войти в ту же реку. Он вошел, через столько лет! И это было для меня своего рода уроком: ничто не проходит даром, все равно можно вспомнить то давнее состояние, и эмоционально, и интонационно. И когда слушаешь эти песни вперемежку, отличить новые от старых практически невозможно.
Постановка мне нравится тем, что каждый спектакль уникален. Никто другой не может это исполнить, потому что на пюпитре стоят ноты лишь основных мелодий, автор импровизирует. Импровизирует и удивительная Вероника Плотникова, так что
всякий раз получается премьера, всякий раз — другое настроение.
Паулс предупреждал, что сможет играть в «Девушке…» не чаще одного раза в месяц, очень уж большая нагрузка, требующая чрезвычайного напряжения.
Меня спрашивают, не выйдут ли эти стихи книжкой. Ни в коем случае, потому что переводились они уже под музыку, и требовалось думать о том, как это будет выпеваться. Для книжной публикации все делалось бы совершенно иначе.
— Не так давно у тебя вышла еще одна работа, связанная с театром, «Дневник» Алвиса Херманиса в переводе на русский. Переходишь на прозу?
— Когда я уже дочитывала эту прекрасную книгу по-латышски, то поняла, что хочу ее перевести. И в тот же день случайно встретила Лайму Славу, руководителя издательства Neputns, сказала ей об этом. Она удивилась и сообщила, что Алвис тоже этого хочет. Перевела очень быстро. Книжка здорово сделана, хорошо «поставлена», в ней много информации, к тому же это интересный портрет Херманиса, как человека. На русском она вышла осенью 2017-го и уже продавалась на первой же нашей книжной ярмарке.
Это мой первый опыт перевода документалистики. Конечно,
хотелось бы поработать и над чем-то из классической прозы. Скажем, над сказками Карлиса Скалбе
— это моя мечта. К сожалению, Скалбе по какой-то причине не вошел в список хрестоматийного мирового «золотого фонда» сказок. И очень жалко, поскольку его сказки ничуть не хуже лучшего из этого фонда, они равны сказкам Андерсена, Уайльда.
— Могла бы ты переводить и с русского на латышский?
— А зачем? У нас прекрасная переводческая школа. К тому же, по-моему, человек должен переводить на свой родной язык. Я может, и могу думать по-латышски, но не в состоянии так досконально чувствовать, какие-то нюансы все равно упущу.
— Ольга, а не возникает ли иногда ощущение, что труды по созданию некоего коридора между культурами уходят в песок?
— Не думаю, что уходят. Иначе мы бы давно уже провалились в тартарары. Пока люди уверены, что то, чем они занимаются, правильно, все еще держится. А еще мне хочется верить, что как-то рассосется! Любой человек до самой смерти жаждет жить. Как бы они ни был болен, как бы ни был стар, ему хочется верить, что он бессмертен. И здесь та же история.
Мечтаю, чтобы все мы наконец-то договорились, каким- то образом. Не знаю, как. Я просто делаю свое дело и пытаюсь русское и латышское примирить, хотя бы в себе. Чтобы не было этой бессмысленной борьбы!
— Но кому-то она нужна?
— Не знаю. Иногда
бывает, что просто допущена какая-то ошибка, а потом только расхлебываем ее последствия,
которые растут, как снежный ком. Меня больше всего огорчают взаимные обиды. Хуже этого ничего не может быть. Можно, конечно, возвращаться, скажем, еще к Брест-Литовскому миру, припоминать 1939 год, 17 июня 1940 года… Только, может быть, эти корни взаимных обид еще глубже?
