ПЕРСОНА
Дмитрий Шагин (1957, Ленинград) — художник, основатель и член творческой группы «Митьки».
Родился в Ленинграде в семье известных художников-нонконформистов Владимира Шагина и Натальи Жилиной, которых и считает своими учителями.
В 1975 г. окончил Художественную школу при АХ СССР.
В 1984 г. организовал группу художников «Митьки», которая переросла в массовое движение художников, музыкантов, поэтов, писателей и многочисленных «сочувствующих». Девиз: «Митьки никого не хотят победить, поэтому они завоюют весь мир». Символ — тельняшка, олицетворение жизненной чересполосицы. Главные ценности — дружба, взаимовыручка и любимая работа. Изначально предполагалось, что митьки — это не только собственно творчество, не только выполненные в характерной наивной, примитивистской манере картины, но и образ жизни, главными составляющими которого являются добродушие, позитив, незлобивость, философское смирение и предельная простота в речи и манере одеваться. В канон также входил дешевый («нажористый») портвейн.
С 1976 г. Шагин участвует в выставках ленинградских неофициальных художников: ТЭВ (Товарищество экспериментальных выставок), ТЭИИ (Товарищество Экспериментального Изобразительного Искусства). С 1988 г. участвует в зарубежных групповых выставках (Париж, Кёльн, Антверпен, Лозанна, Вена, Сан-Диего, Нью-Йорк, Вашингтон, Рио-де-Жанейро), в 1991 г. становится членом Международной федерации художников (IFA).
Персональные выставки проходили в Москве, Владивостоке, Нью-Йорке (Mitki In New York, InterArt Gallery, 2009).
Работы находятся в государственных собраниях: Третьяковская галерея и Литературный музей (Москва), Русский музей и Музей истории Санкт-Петербурга, Новосибирский художественный музей и др., а также в частных коллекциях в России и за ее пределами.
Дмитирий Шагин — один из организаторов книгоиздательства Mitkilibris, основатель и куратор (вместе с Александром Флоренским) галереи МИТЬКИ-ВХУТЕМАС, Музея творческого объединения МИТЬКИ.
Автор музыкальных проектов («Митьковские песни», «Митьковские танцы», «Митьковский Питер», «Москва митьковская» и др.), книг стихов и прозы, объектов («Митьковская Тельняшка», «Митьковский Флаг», «Рок музыканты») и перформансов («Митьковская Олимпиада», «Братание Рек», «Отстирывание Митьковской тельняшки» и др.)
Председатель попечительского совета реабилитационного центра «Дом Надежды на Горе», организованного по принципу принципу общества Анонимных Алкоголиков.
В 2006 г. удостоен Художественной премии «Петрополь», В 2009 — Царскосельской художественной премии за проект «Русская литература. Шли годы…».
Шесть лет назад, например, в нашем Музее наивного искусства проходила большая разноплановая выставка «Митьки в Риге» (книги, музыкальные альбомы, коллажи, живопись). Центром одних полотен был узнаваемый митьковский мужичок в ушанке и ватнике, сюжет других разворачивался вокруг уморительных подписей и частушек, имелось и немало городских и сельских пейзажей, в том числе — латвийских. На этот раз Дмитрий и Татьяна Шагины представили свои работы в рамках масштабной международной художественной выставки-ярмарки Art Riga Fair в Музее истории железной дороги и активно участвовали в проходивших там дискуссиях. После одной из которых, усевшись в дальнем углу огромного зала на какой-то старинной вокзальной лавочке, рядом с историческим товарным вагоном, Rus.Lsm.lv и поговорил с Дмитрием о митьках и об искусстве — о жизни, то есть.
Дмитрий Шагин — художник не в первом поколении, он пошел по стопам родителей, Владимира Шагина и Натальи Жилиной. Получил среднее специальное образование, окончив в Ленинграде 11 классов ЦХШ — художественной школы при Академии, что даже давало право преподавать рисование. Так сложилось, что как раз на первую выставку с участием отца, которая открылась в конце 1974 года (за десять лет до первой выставки «Митьки» в ДК им. Газа) — явился ректор Мухинского училища Яков Лукин и жутко ругался. Дескать, что это такое за искусство, да всех вас надо просто посадить, лечить в сумасшедшем доме...
Адресовалось все это, в частности, Владимиру Шагину и неформальному лидеру группы ленинградских художников-нонконформистов Александру Арефьеву.
— Можно сказать, по сути это были протомитьки. Они назвались Орденом нищенствующих живописцев (ОНЖ) и были известны также как художники «арефьевского круга», — поясняет Дмитрий. — Когда я после ЦДХ поступал в Мухинское, Лукин увидел мою фамилию и сразу поставил мне двойку по композиции. Причем, по живописи и рисунку у меня уже было «пять» и обычно в таких случаях принимают, а он меня зарубил.
Так Дмитрий начал карьеру истопника и в котельной трудился пятнадцать лет. Сначала «простым кочегаром», потом даже окончил курсы операторов и стал более квалифицированным специалистом. А летом подрабатывал маляром и сторожем. Поскольку расписание было «сутки через трое», оставалось свободное время для рисования. А вот отец Дмитрия, до самого выхода на пенсию занимался тяжелой работой раскройщика полиэтилена. Причем, его туда устроили после того, как он посидел в тюрьме. (В начале 60-х Шагин-старший с Арефьевым битничали, ночевали в склепах на кладбище, собирали пустые бутылки, банки, сдавали их и на это жили. Владимира арестовали, пять лет он сидел в спецпсихтюрьме КГБ.— Н.М.) Человеком он был поднадзорным, а таких старались упечь в подвалы... Собственно, и Дмитрий был поднадзорный, и когда он из одной котельной ушел, к нему явился участковый и потребовал расписку в том, что обязуется куда-то устроиться, иначе грозит статья за «тунеядство».
— А уже когда сложилась наша компания митьков, стало полегче, повеселее, — улыбается Шагин. — Все-таки стали разрешать выставки, в Питере открыли рок-клуб, где играли Гребенщиков, Цой... У поэтов и писателей появился Литературный «Клуб-81», просуществовавший лет семь. Хотя все они были, опять же, поднадзорные, — но хоть какой-то глоток свободы. Знаете, тогда
ходил анекдот о «социалистическом лагере», в котором есть самый веселый барак — ГДР. Вот так же, наверно, в «лагере» российском, таким самым веселым бараком была Москва.
Там все же были всякие дипмиссии, у художников покупали картины, о художниках снимали фильмы, о них писали корреспонденты... Да и Ленинград был тоже довольно веселым.
— Разве не запрещалось продавать свои работы частным образом?
— Ну, а кто это мог проверить? Правда, если картину покупал дипломат, ее надо было как-то оформить на вывоз. Через лавку Cоюза художников провести, зафиксировать, что ты официально купил, что есть чек товарный. Словом, что не из-под полы.
Вообще, жизнь творческих коллективов всегда была такая, очень веселая. Тем более, мы дружили с музыкантами, соответственно, проходили и выставки и концерты. А когда началась «перестройка», то и за «тунеядство» уже не преследовали, и надзор стал как-то помягче.
Но, понимаете, как-то специально мы не организовывались. Просто была теплая компания, вместе выпивали. Поскольку вышел этот шуточный текст самиздатовский (1985, книга-манифест Владимира Шинкарева «Митьки». — Н.М.), то и узнавать нас стали.
Первая солидная публикация о митьках появилась, кстати, в рижском журнале «Родник»,
ее написала Олеся Фокина, ныне — сценарист и режиссер-документалист. А вторая была опубликована в московском журнале «Юность». И к нам даже приехали митьки из Болгарии, можете себе представить?! Прочитав о нас, самоидентифицировались.
Первая митьковская выставка прошла в 85-м, и очень было забавно, когда на нашу выставку в 87-м, явился знаменитый скульптор Михаил Аникушин, который был тогда главой ЛОСХа (Ленинградская организация СХ РСФСР — Н.М.). Возмутился, как же такое разрешили и ругался примерно как Хрущев при посещении знаменитой скандальной экспозиции авангардистов в московском Манеже в 1962-м. Но уже вовсю шло ослабление цензуры и вот единственное, что Аникушин тогда смог, — запретить оформлять картины художников нашего товарищества в Лавке СХ.
— Прошло больше 30 лет. Какими «Митьки» были — и какими стали?
— Ну как, во-первых,
тогда мы сильно пьянствовали, несовместимо с жизнью.
Если помните, даже анекдот появился: митьки ответили на красный горбачевский (антиалкогольный) террор белой горячкой. Был один особенно веселый год, когда некоторые даже действительно умерли, — но отстояли свое право и право народа выпивать, когда он хочет. Потому что эти комсомольские свадьбы безалкогольные и т.д. мы воспринимали просто как оскорбление.
Это, конечно, большое отличие, потому что я уже 23 года не пью совсем. А если следовать логике того шуточного манифеста (теоретиком-то был как раз я, а не Шинкарев), Митек должен был еще тридцать лет назад умереть от чрезмерного употребления алкоголя. (Смеется.) Но я остался жив и с тех пор записал множество музыкальных альбомов, написал огромное количества картин, сделал массу выставок и творческих проектов.
— Множатся ли сегодня митьковские ряды за счет нового поколения?
— Да, причем, помимо творческой деятельности, существует еще массовое движение митьков. Правда, состав его мне не понятен и подсчету оно не поддается. Но они митькуют вовсю. (Смеется.) Случается, приглашают на эти митькования. Я, например, был приглашен в Николаев, на Украину (еще до известных событий) на 11-й Фестиваль митьковской песни. Есть у нас проект «Митьковские песни» — и меня позвали.
Что касается профессионалов, в наших рядах сейчас порядка двадцати человек. Приходят молодые, важно их не отталкивать, давать возможность выставиться вместе «мэтрами», как в свое время такую возможность давали мне родители.
В первый раз я выставился в 1976 году, можете себе представить, — 40 лет назад!
На квартирной выставке неофициальных художников, где были представлены и Питер, и Москва. В том числе, — вдохновитель и организатор «бульдозерной выставки» Оскар Рабин с семьей, лидер ленинградских нонконформистов Александр Арефьев...
Вообще, в мире искусства существует традиция, и передается она из поколения в поколение, «наложением рук» (демонстрирует, налагая руки на собственную кудрявую главу), как у священников. Очень важно провести такую живую линию: мы от наших отцов, отцы, соответственно, от круга более ранних художников — и передать молодому поколению.
Чтобы не увяла живая ветвь в искусстве, некоммерческая, неофициозная. Это некая миссия отчасти.
Как сказал Пушкин устами Моцарта: «Нас мало избранных, счастливцев праздных, Пренебрегающих презренной пользой, Единого прекрасного жрецов» («Моцарт и Сальери». — Н.М.).
И непонятно, почему творит художник. Откуда-то поступает ему какая-то эмоция, какое-то видение, направление, и он через все это пропускает себя и реальность. Как-то так. Но творчество — загадочная вещь. Мне один поэт рассказывал интересную историю. У Бориса Пастернака был очень любимый, очень талантливый ученик, который писал стихи, похожие по эмоции, экспрессии на раннего Маяковского. И когда началась травля Пастернака, ученик пришел к нему и спрашивает: «Меня заставляют подписать письмо против вас, а иначе выгонят из Литинститута. Что же мне делать?». Пастернак, будучи, видимо, не очень мудрым человеком, ответил: «Подпиши, конечно. Тебе же надо как-то жить, заканчивать учебу. Я на тебя не в обиде». Ученик так и поступил — и перестал писать стихи! Раз — и всё, как отрезало. Я бы на месте Пастернака все-таки таких опрометчивых советов не давал.
— Митьки — вроде и некоммерческие художники, однако, на вас делают неплохую коммерцию?
— Конечно! Знаете, это вообще трагедия художника. Хорошо, когда у него есть дети, потомки. А вот у Ван Гога никого, брат Тео умирает спустя полгода после гибели художника, рисунки находят до сих пор, а цены — заоблачные... Ему бы при жизни перепало от этого хоть чуть-чуть! А вот
на коммерческое искусство цены падают со временем! Такой парадокс. (Смеется.)
— К 25-летию группы вышла книга вашего сотоварища Владимира Шинкарева «Конец митьков». А не так давно один из бывших московских митьков выразился в том смысле, что сейчас говорить о них можно только в историческом контексте. Что, митьки обезличенные — знамениты только Шагин и Шинкарев, и от митьков осталась легенда, но искусства митьки не создали. Как вам приговор?
— Знаете,
художника может обидеть каждый.
Думаю, это всего лишь взгляд человека, близкого к нам, который разочаровался, может быть, на что-то обиделся или позавидовал. Потому что митьки-то в России очень известны, выставки у нас проходят постоянно.
У нас есть помещение арт-центра «Митьки» на улице Марата, где мы проводим выставки. Сейчас там открыта большая выставка «Кинопалатка» (палатку-шатер площадью 10х5 метров поставили прямо в зале) на тему любимых киногероев, посвященная Году российского кино. Делаем свои экспозиции в различных музеях.
В феврале в Москве должна открыться экспозиция музейного уровня «Два поколения семьи Шагиных»,
то есть, мои папа, мама и я. В столице такой экспозиции еще не было, потому что работы отца я представлял отдельно.
В этом году в Москве наша большая выставка на тему Козьмы Пруткова была в Литературном музее. Летом в рамках фестиваля «Культурная столица» в Иркутском художественном музее открылась выставка «Митьки в Иркутске. 30 лет творческой биографии». Показали там и знаменитое масштабное полотно (2х3 м) «Митьки приносят Ивану Грозному нового сына», так что сибиряки были очень довольны. Кстати, эту картину мы написали во имя мира на земле, возмутившись предложению одного активиста убрать из постоянной экспозиции Третьяковки картину Репина «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года». За то, что автор извращает историю и оскорбляет патриотические чувства русского народа.
— Да, люди нынче крайне чувствительны... Откуда, по-вашему, это повальное «оскорбление чувств» — верующих, неверующих, и т.д. и т.п.? И с чего началось, не с новосибирской же постановки оперы «Тангейзер»?
— Гораздо раньше, по-моему, с 2011 года. Сначала запрещали постановку «Лолиты» Набокова на сцене питерского Музея современного искусства Эрарта, потому что «Лолита» — это вроде как педофилия, тоже оскорбление чувств. Потом, соответственно, история с группой Pussy Riot, которых тоже обвиняли в оскорблении чувств верующих (в законодательстве такой статьи еще не было!). Ну, и понеслась... Много чего это коснулось — и кино, и спектаклей, и картин...
Думаю, что человек действительно верующий как раз не «оскорбляется». Тут в рижской дискуссии об искусстве в городской среде прозвучало: ставя памятники пророкам, вы подтверждаете, что вы сыновья тех, кто побили этих пророков камнями. А я бы переправил:
разрушая памятники вождям, вы подтверждаете этим, что вы дети тех, кто ставил эти памятники.
Неофиты, которые считают себя такими уж верующими, они почему-то думают, что вера — это когда надо всех громить и убивать. Такая новая инквизиция. Но эти люди ничего не понимают в религии, в христианстве. Мол, Бога оскорбит то, что Даная на картине Рембрандта — обнаженная, посему «надеть» на нее лифчик и трусы! При советской власти висели эти картины в Эрмитаже, и никого это не возмущало. Правда, тогда верующие сидели тихо, а теперь — всё!
— И что дальше?
— Ну, как любой абсурд, это, конечно, закончится. А дошло до полного абсурда. Это как чаша переполняется. Чаша терпения переполняется — и потом, конечно, начинается что-то другое. Собственно, и
Советский Союз развалился потому, что просто всем надоело. Вся эта пропаганда, идеология, все эти Ленины... И сегодняшняя пропаганда надоест. Пропаганда с любой стороны, а не только со стороны России или со стороны Запада, Америки...
В каждой избушке свои погремушки, свои пропагандисты, те или эти.
— Что в нынешней ситуации зависит от художника?
— Если к художнику прислушиваются, он может заставить задуматься.. Главное — художник должен оставаться самим собой. А как иначе?! Но люди должны общаться. Поэтому я с удовольствием приехал в Ригу и участвую в дискуссиях в пространстве выставки-ярмарки современного искусства. Обмен мнениями необходим, особенно в случае закрытого общества, закрытого пространства. Думаю, будущее за общением.
— Помнится, в Питере с помещением у митьков были серьезные проблемы. Все благополучно разрешилось?
— История это довольно запутанная. В 1996 году у тогдашнего мэра Анатолия Собчака возникла идея отдать мансарды (по аналогии с Парижем) художникам, чтобы там жило искусство, и он распорядился выделить нам мастерскую в самом центре, на улице Правды, с очень красивым видом. Однако спустя годы выяснилось, что такие мансарды — это пентхаусы, элитное жилье для очень богатых людей и надо художников оттуда убрать. Явились к нам переодетые милиционеры, вооруженные, начали нас выкидывать, картины выкидывать. Но чудесным образом об этом узнали журналисты и телевидение, прибежали — и как-то так все перевернулось, что не удалось нас выбросить на улицу окончательно! То есть,
задумывалась акция как прецедент. Мол, митьков выгнали — теперь вообще все художники — освобождайте мансардные помещения! И не вышло прецедента.
Правда, часть мансарды у нас все же отобрали, зато «подарили» даже помещение получше,на улице Марата. К сожалению, оказалось, что дом старый. То с крыши заливает, то трубу прорвет... Намучились мы, честно говоря. Палатка — это уже последняя наша защитная мера, потому что брезент очень плотный, и если случится авария, то работы просто-напросто не зальет. Но, опять же, еще могут выгнать и оттуда, хотя это и нежилой фонд. В 2006-м тогдашний губернатор Валентина Матвиенко подписала распоряжение о бесплатной бессрочной аренде, навсегда. Через десять лет выяснилось, что на то аренда и бессрочная, что можно в любой момент расторгнуть договор. Так мне объяснили. Пока мы в очень неприятном подвешенном состоянии. Ну, ничего, — есть палатка, соберем картины, не страшно. (Смеется.) А они
сами не знают, что делать: вроде выгнать надо, но боятся шума, наверное.
Ждем до конца месяца, когда нам должны дать ответ по поводу перезаключения договора арены.
— Это чтобы вы не теряли задора? Есть же теория, что художник не может творить, если ему не с чем/не с кем бороться и нечему/некому сопротивляться?
— Да, это во-первых, а во-вторых, нас очень даже вдохновило то, что негласно цензура у нас возвращается. Так, из-под полы... Последний раз комиссия Управления культуры (идеологическая) сняла несколько работ с нашей выставки в 87-м. В том числе, картину Васи Голубева «Митьки отправляют Брежнева в Афганистан». А еще в апреле 86-го должна была открыться большая выставка в Ленинградском Дворце молодежи, и работы многих художников тоже запретили. В частности, мой портрет «запрещенного» поэта Николая Гумилева. У Альберта Россина была замечательная картина «Лев Толстой на коне». И КГБ сказал, что выставлять ее нельзя никак! Оказывается, они решили, что это карикатура на очередного коммунистического лидера города, которого зовут Лев Николаевич Зайков. Ку-ку полное! То есть, художник даже не знал вообще, что такое Зайков!
Но вот наступил ДВЕ ТЫСЯЧИ ДВЕНАДЦАТЫЙ год, открылась наша выставка в Музее космонавтики, посвященная космосу. И пришла комиссия, и отвергла семь картин, потому что нельзя: приходят дети, а тут фаллические символы! Но если еще недавно подобное было большой редкостью, сегодня это на каждом шагу. Поголовно!
— Произведение «традиционного» художника с его физическим уходом не умирает, что-то даже остается на века. Каково же акционистам, которые тратят всю жизнь только на «перформансы» и прочий «одноразовый» продукт, от коего останутся лишь воспоминания свидетелей да отражения — на фото, на видео, на кинопленке?
— Да... Ну, мне легче, я художник широкого профиля, я такой и сякой. (Смеется.) А когда делаешь одни инсталляции, — наверно, сложновато. Но скульптору-то еще сложнее, не понравится — снесут скульптуру! Фрески сбивали. Знаете, Петров-Водкин с Павлом Кузнецовым разрисовали храм, а батюшка решил, что вышло как-то не церковно, поэтому все сбили и сделали «по канонам».
А что останется, так это керамика! Во всяком случае, когда в войну Дрезден сгорел во время бомбежки, майолики сохранились! И вообще, еще вопрос, что переживет века.
Вот люди поражаются древней наскальной живописи. Пикассо сказал — о чем мы вообще говорим, если миллионы лет назад уже было такое искусство?!
И действительно, искусство очень высокое. Причем, не какой-то реализм подражательный, а обобщение, форма... Или старинные церковные фрески. Приезжаешь в Ферапонтов монастырь, где сохранились работы Дионисия, хотя и закрашивали их, и перемазывали. Значит, видимо, все-таки «рукописи не горят» и все остается людям! (Бодро.)
— Что у вас лично «в работе»?
— Ой, у меня довольно много проектов на будущий год, обо всем сейчас не рассказать. Главное, что не потерян интерес к творчеству. Ну, будет что-то новое — к вам привезу.
