Минувшей осенью в Латвийской Национальной библиотеке (ЛНБ) состоялась презентация двух книг Марины Костенецкой — воспоминаний «Мой ХХ век (разговор с Георгом Стражновым)», а также «Письма из ХХ века», куда вошла переписка с читателями. Событие широко освещалось и вызвало большой интерес. Обе книги Общество поддержки ЛНБ издало и на русском, и на латышском. Вторым этапом проекта стала их передача в дар региональным библиотекам по всей Латвии. Эта акция сопровождалась творческими встречами автора с читателями. Ко дню нашей беседы таких выездов у Марины насчитывалось уже около полутора десятков.
И как здесь не вспомнить классика: «Нам не дано предугадать, Как слово наше отзовётся...». Несколько лет из-за проблем с позвоночником Марина была замурована в четырех стенах квартирки в пурвциемской многоэтажке, не могла не то, чтобы отправиться в магазин, но даже толком подняться с постели. А тут появились замечательные помощники. И теперь все организовано так, что можно спуститься, добраться до машины, куда, как шутит Марина, загружается её инвалидная «карета», и в этой карете-тыкве отправиться на свой «бал»… В марте очередь на встречи читателей с Костенецкой растянулась до июня включительно — но вмешался коронавирус.
Прежде всего мне хотелось узнать, о чем борца за независимость Латвии читатели спрашивают сегодня. А Марина предложила начать с того, что стало для неё полной неожиданностью.
— Оказалось, люди не только помнят меня, но и охотно идут на эти встречи! Причем, в зал, каким бы он ни был, каждый раз приходится вносить дополнительные стулья. Особенно радует, что много молодых и что русской молодежи тоже интересно.
Помню, в Валке, например, одна из слушательниц вдруг протягивает экземпляр первого русского варианта книги «Мой ХХ век» (год назад я издала ее за свой счет, тиражом 200 экземпляров, как подарок Латвии к 100-летию), обращается ко мне по-русски и просит оставить памятную надпись для ее мужа. Сама она постоянно живет здесь, а муж приехал в Латвию недавно. И очень хотел иметь автограф Костенецкой!
А в Огре, когда выстроилась очередь за автографами, подошла молодая женщина, и протянула мою книгу «Не страшно тебе, яблоня, ночью в саду?», 1975 года издания. Оказалось, много лет назад, на такой же встрече, я оставила автограф для ее бабушки. А саму эту женщину когда-то взяли из рижского Имантского детского дома и удочерили. Причем именно я рассказала о ней ее будущим приемным родителям. «Почему вы выбрали меня, ведь там было столько детей?», — спрашивает она. Я постаралась объяснить, что в 70-80-е годы прошлого века много писала о детских домах, лично способствовала усыновлению конкретных детей, но, конечно, всех не помню. Женщина вдруг наклонилась: «Спасибо! Мне тогда исполнилось три года. Если бы не вы, неизвестно, где бы я сейчас была. Только благодаря вам я выросла в семье».
— Какие же вопросы на встречах вам задают чаще всего?
— В основном, интересуются тем, как всё происходило в дни Атмоды. Но это описано в книге, и я часто предлагаю рассказать о том, что туда не вошло.
Акцентирую, например, роль русских демократов, российских демократов в деле возвращения независимости Латвии.
Напоминаю, что в августе 1991 года всё решалось именно в Москве. Да, 4 мая в Риге каждый из наших депутатов мог поднять руку и заявить, что мы принимаем Декларацию о независимости… Но у меня вопрос — почему же вы не могли «поднять руку» на протяжении почти полувека?
— Не разрешали?
— Именно. А почему разрешили? Потому, что мы, первая волна Атмоды, тогда еще народные депутаты СССР, в мае 1989 года объединились с демократами России, Украины и других республик на первом Съезде [народных депутатов СССР] в Москве. Тогда состоялись первые в истории той огромной страны свободные выборы, и кого только не выбрали, начиная от академиков Сахарова и Афанасьева — и кончая Мариной Костенецкой от Латвии.
На этом съезде три балтийские республики поставили во главу угла вопрос о признании тайных протоколов Пакта Молотова-Риббентропа не имеющими юридической силы. Тогда же произошло невиданное в истории Советского Союза — «голосование ногами». Когда съезд отказывается включить вопрос о пакте Молотова—Риббентропа в повестку дня, встает вся литовская делегация, а также депутаты от латвийского Народного фронта и Народного фронта Эстонии, и вся эта масса выходит из зала!
Мы проходили через ряды «агрессивно послушного большинства» (определение академика Афанасьева), и в нашу сторону летело: «Идите, идите, фашисты, и не возвращайтесь!».
Горбачев тут же объявил перерыв. Они посовещались, затем все вернулись, и вопрос был включен в повестку. Потом была создана депутатская комиссия по политической и правовой оценке советско-германского Договора о ненападении от 23 августа 1939 года. Мы добились, чтобы председателем этой комиссии стал отозванный Горбачевым из канадской ссылки «архитектор перестройки» Александр Яковлев. Горбачев вернул в Москву двух академиков: Яковлева из Канады, где тот был послом, и Сахарова из Горьковской ссылки.
— Латвийский историк Виктор Гущин пишет, что комиссия Яковлева в 1989 году допустила роковую ошибку в «вопросе Прибалтики», не упомянув «о решающей роли народных масс в переменах 1940 года». А «представители интеллигенции прибалтийских республик, никогда профессионально не занимавшиеся политикой, … решили еще подменить собой и историков». Прокомментируйте.
— Уважаю Гущина как оппонента. Сама не претендую на звание историка, но читаю исторические документы 1940 года о том «страшном лете». Их достаточно много. Свидетельствующих, в частности, о том, как проходила национализация в Латвии. Население СССР жило после революции уже более 20 лет, в стране «отжимали» бизнес, уничтожали храмы и священнослужителей, потом был НЭП, затем и НЭП запретили, шла коллективизация сельского хозяйства… А здесь в течение одного года, то есть с 1940 по 1941, отнимают банки, национализируют предприятия и землю — «Теперь всё принадлежит советскому народу!». Параллельно составляются списки: что у кого отняли, кто в итоге может за это мстить. И за несколько дней до начала войны из Латвии массово вывозятся бывшие собственники («буржуи» для советской власти), их жены, дети, включая грудных младенцев. В одночасье!
Как писатель я и в советское время ездила по всей Латвии, и уже тогда всюду чувствовались подводные течения. Проходили Дни театра, Дни искусства, Дни поэзии… Но Дни поэзии продолжались всего несколько дней в сентябре, а Бюро пропаганды литературы получало заявки на творческие встречи круглый год. Я выступала, в ответ люди рассказывали о себе. Так что,
я историю знаю из уст народа.
Мне приносили какие-то маленькие стоптанные лапоточки: вернувшиеся из ссылки «дети Сибири» привозили с собой. Приносили дневники, письма. Письма на бересте, которые писали в Латвию, потому что не было бумаги… Для меня это исторические артефакты, которым я доверяю больше, чем доводам и выводам иных историков.
— Наверное, людей интересует и ваше отношение к тому, что в Латвии де-факто сформировалось двухобщинное государство?
— Да, и я отвечаю, что отношусь к этому плохо! Еще лет десять назад сказала в интервью для одного латышского издания: «Латвия не выдержала проверки независимостью». Прямой вопрос — прямой ответ!
Я говорю латышам: «Вы забыли, что на наших баррикадах были и русские. Я тоже там была и утверждаю, что процентов двадцать у этих костров говорили на русском.
В августе 91-го, на похоронах погибших в Москве, ко мне подходили люди: «Спасибо Латвии за то, что научила нас строить баррикады!». И вдруг — «Гражданство не дадим!»?
Когда проводился опрос населения Латвии о том, быть нам в составе Советского Союза или не быть, напоминаю я, многие русские проголосовали за независимую Латвию. После принятия Декларации нужно было предложить им, допустим, в течение двух месяцев, подтвердить, что они признают независимую Латвию. Дать возможность заявить о себе. Но их выбросили на помойку истории!
Далее. Создавалась латвийская армия, а русских мальчиков не брали. Как должен себя чувствовать молодой человек, если ему сказали: «Ты не имеешь права считать эту территорию своей родиной»? И неважно, что он здесь родился и хочет защищать эту страну.
Позже, говорю я латышам, вы, наконец, устраиваете «окна натурализации», затем, под давлением Европы, снимаете лимиты и ограничения. Но к тому моменту вы уже оттолкнули тех, кто был потенциально с вами! Утверждать, что все русские (или для кого русский является родным языком), жившие здесь до 1940 года, будут любить Латвию, а все русские, которые приехали после 1940-го и их потомки будут не любить Латвию — примитивнейшее решение. И теперь
многие отказываются идти натурализоваться потому, что все это было унижением их человеческого достоинства.
Отказываются, хотя знают язык и, может быть, являются большими патриотами Латвии, чем многие латышские радикалы…
— К чему, на ваш взгляд, приведет перевод обучения в русских школах на латышский язык?
— Я говорю так. Занятия в школах только на латышском? Окей! Но предупреждаю, это будут так называемые латышские школы, латышские школы второго сорта. Они останутся теми же русскими школами, только вот, преподавая физику и химию на ломаном латышском, не обучишь ни физике, ни химии. Дети, которые родились, в 2010-м, теперь окажутся в 3-4-м классе. Туда войдет учительница и на плохом латышском станет им объяснять предмет. Ни предмет они не поймут, ни язык этот не поймут. Но они выучат этот плохой латышский язык и на нем заговорят. Вы получите русских, которые будут говорить на плохом латышском.
За 30 лет вы, дорогие, так и не сумели подготовить кадры для преподавания дисциплин на государственном языке.
Это мое мнение, то же самое я говорю латышским изданиям, у меня нет одной подачи для латышей, другой — для русских.
— Лет десять назад вы утверждали, что русскому языку ничего не угрожает. Что вы думаете по этому поводу сегодня?
— Русскому языку как таковому ничего не угрожает. Он распространен по всей планете, а территория России, где русский язык является официальным, огромна. Рядом, на нашей маленькой территории и только здесь, латышский язык может быть государственным. И латыши не хотят, чтобы их язык был раздавлен. Я их по-ни-ма-ю! Русскому языку не грозит исчезновение. Для латышского языка такая угроза имеется.
Правда, и сами латыши очень много сделали, чтобы местные русские не хотели говорить на латышском. Когда давалось латвийское гражданство, поступили очень примитивно. Вот
приложили линейку и по живому перерезали: жившие в Латвии до 1940 года и их родственники — направо, приехавшие после 1940 года — налево.
Я уже тогда утверждала, что это большая ошибка. Как только началось обсуждение Закона о гражданстве, я написала статью Es nevaru nepateikt, ее опубликовала газета Ciņa. Я предупреждала, что произойдет раскол общества и будет двухобщинное государство. Что потеряем лояльных русских.
У меня всегда была своя позиция, её не всегда принимали и понимали. Чего только я не услышала от тех же латышей после упомянутой статьи в «Цине»: «маски скинуты!», «это был троянский конь!», krievs paliеk krievs… И сколько же я получила писем с угрозами, с разочарованиями, вроде того, что «мы вам верили, а вы оказались подругой Жданок». Так вот. Жданок не друг, не враг, не приятельница и не знакомая моя — она просто оппонент.
— Вы говорили о том, что более 40 лет в советских латышских школах преподавали только «правильную» историю, в которой не было ни депортаций, ни «страшного года»…
— …Но как только произошла новая Атмода,
старшеклассники оказались на баррикадах. Оказалось, что «неправильную» историю они знают, что никто ничего не простил.
И вот сейчас — говорю я латышам — вы объясняете русским: в латвийских школах мы будем вас учить по единому учебнику латышской истории. Эта история будет написана так, как видим ее мы, и вы не вспомните больше, что были Вторая мировая — и Великая отечественная война… Вы станете манкуртами, не помнящими, что ваши предки пали на этой войне. Пусть даже не на территории Латвии, но в России, защищая свой родной дом, свою хату, от немецких захватчиков… Вы, русские дети, не будете это помнить!..
Будут помнить! Тысячи 9 мая возлагают цветы к Памятнику освободителям в Риге. Меня раздражает, когда политики приходят поставить флажки своих партий среди тех цветов. Но
никакая Жданок не может организовать такое море цветов на 9-е Мая! Это память поколений. Память предков.
(Так же и вы приходите 14 июня к Памятнику Свободы, потому что не забыли депортации.) Эту память невозможно уничтожить никакими «правильными» учебниками истории.
И сама я никогда не отрекусь от своих корней, своей национальности. Мама русская, папа украинец, но я — русская. И по паспорту — русская. И горжусь, что принадлежу русской культуре. Но надо найти мужество признать ошибки. Русский язык был государственным во времена ГУЛАГа, а ГУЛАГ — преступление против человечества. И то, что русские там пострадали, может быть, больше латышей, а сама я дочь репрессированного, не оправдание режима.
— Но при чём тут русский язык как таковой?
— «При чём» тот режим, где государственным был русский язык. Я не отрекаюсь от русского языка, я на нем пишу. Я отрекаюсь от того режима, в котором он был государственным, когда писались преступные приказы. Всё! И
вину за эти преступные приказы, за то, что эта история как бы вершилась на русском языке, я, как русский человек, носитель русской культуры, принимаю на себя.
Я имею право говорить только о себе и высказываюсь от своего имени. Повторяю, пишу книги на русском. И в Facebook принципиально ставлю свои тексты на русском потому, что я русский писатель. Но вижу, что 99 процентов «лайков» у меня от латышей, хотя даже не знаю этих людей. Пишут мне на латышском, но читают мои русские тексты, и я отвечаю на русском. Если же латыш отправит мне частное письмо, то получит ответ на латышском. Без ошибок.
Однако я не призываю латышей — примите на себя вину за красных латышских стрелков. Не имею права.
Я говорю: «Это вы сами должны решить, примете вину или нет. У вас должна появиться своя латышская Марина Костенецкая, которая скажет: «Ленина защищали красные латышские стрелки. Большевистский переворот, который принес очень много горя и России, произошел не без нашего участия»…
— Могли бы вы согласиться с утверждением, что вытеснение русского языка из латвийского общественного пространства — своего рода месть?
— Возможно, это даже на подсознательном, ментальном уровне. А политики на этой теме выигрывают выборы. Тем более, живо поколение тех, кто сами были депортированы в 1941-м и 1949-м!
Латыши сейчас учат английский, они понимают, что, зная только латышский, ты нигде в мире не состоишься и, помимо родного, нужен еще какой-то язык. Но — только не русский! Такие вот фантомные боли. Даже если Евросоюз примет решение запретить латышам плохо думать о русских и запретить не любить русский язык — ну, не запретить этого! Будут не любить русский. И при этом читать книги Костенецкой в оригинале.
— Как вы, владеющая и русским и латышским, относитесь к сужению пространства русского языка в латвийских СМИ?
— Русская пресса отличается от латышской, это далеко не один к одному. Русские СМИ я читаю хотя бы потому, что мне нужно понимать ментальность местных русских: на каком уровне все преподносится, что варится в умах, скажем, обывателей, которые читают только на русском. А меня, билингва, лишают возможности узнать, что думают мои русские соотечественники в Латвии. Нам говорят: «На русском языке можете смотреть своего Путина!». Это еще одна большая ошибка.
Я хочу смотреть не «своего Путина», а воспринимать пространство своей Латвии. В том числе — на русском языке.
— Как вам кажется, латышская интеллигенция в основном поддерживает нынешнюю языковую политику?
— Латыши запуганы обвинениями в том, что были верноподданными Советского Союза, запуганы «мешками КГБ»… Я выступала категорически против открытия «мешков», зная точно, что в них нет моего имени. Я предупреждала: мало того, что вы довели до раскола между русскими и латышами, но
если откроете эти «мешки», то организуете еще один раскол. В Библии сказано — «всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет;
и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит». А вы еще и четвертуете этот Дом, потому что перессорите между собой и всех латышей!
— Однако «четвертования» не произошло?
— Знаете, все-таки произошло. Пусть и не на официальном уровне, но нет-нет, иногда и укусят: а-а-а, Инкенс, Рубенис и Шипкевицс, выпускали с конца 80-х до начала 90-х знаменитую телепередачу Labvakar, и оказались в «мешках»! Рубенис говорил мне, что очень больно, когда так кусает сосед, знакомый… Ажиотаж в прессе довольно быстро сошел на нет, а на ментальном уровне всё распространяется, как эта невидимая зараза, коронавирус.
P.S. После отмены ЧС в Латвии график встреч писателя восстановлен до сентября включительно.
