— Извини, давно на русском не говорил. Пока два месяца работал в Русском театре, до того пообвыкся, что все на свете мог сказать. А теперь торможу немного. Ну да я в Руйене вырос, это на северной стороне, рядом с Эстонией, во мне тоже эстонская кровь есть, так что мне медлительность позволительна.
— 22 января должна была состояться премьера твоего «Тотального провала» в «Дайлес»…
— А она и состоялась. Только без публики. Спектакль готов.
— И это комедия. Большая редкость в списке твоих театральных работ. Устал от душераздирающих историй? Решил бросить себе вызов?
— Во-первых, ситуация вызова мне нравится, во-вторых, смена жанра всегда на пользу, в-третьих, это был заказ от Юриса Жагарса и Виестурса Кайришса (руководитель правления и арт-директор театра «Дайлес». — М.Н.): «У тебя есть комедия на примете?» — «Не то что бы есть, но в Лондоне три года назад я видел одну хорошую…» — «Давай, ставь».
Ставить было непросто. Даже чисто технически. Пьеса в оригинале называется «Шоу, в котором все пошло не так», там по сюжету все время что-то рушится, ломается, разваливается, 150 таких моментов в спектакле, и чтобы это выглядело легко и естественно — у-у-у-у… Ну и жанр сам по себе очень трудный. Просто жутко трудный жанр. Но когда ты его освоишь, легче потом и с драмой справиться, и со всем остальным. Так что это для меня шаг вверх, не вниз. Кстати, и с Джиллинджером у меня был разговор, когда он был здесь королем. Худруком, извините. Если бы его с должности не попросили, и если бы не пандемия, в юбилейный сезон я бы делал «Индулиса и Арию» Райниса. Ту самую пьесу, которой Эдуард Смильгис 100 лет назад открыл театр «Дайлес». Да-да-да. Но, может быть, это и был бы тотальный провал.
— У тебя есть фаворит среди собственных спектаклей?
— Я знаю, многие режиссеры отвечают — это тот спектакль, над которым я сейчас работаю. Или который только что сделал. Представляю, как это людям читать интересно. Да, есть у меня любимый. «Сын» в театре «Дайлес». Не потому, что отзывы от критиков, зрителей и актеров были восторженные, не потому, что костюмы и декорации были хорошие или другие какие-то внешние причины. Все внутри. Наверное, просто это был этап, на котором что-то важное понимаешь про жизнь и про себя. Я понял — и спектакль об этом поставил. В принципе, о себе. Чистый эгоизм, да? Наверное, мы спектакли должны ставить о других. Но это было очень личная, очень искренняя, предельно откровенная работа. Я там был как голый.
— Пьеса хорошая.
— Очень. По-моему, лучшая у Флориана Зеллера. Этот материал, этот период в моей биографии — все совпало.
— А среди чужих спектаклей какие ты бы выделил?
— В Латвии?
— Все равно.
— В Латвии есть хорошие спектакли, но такие, чтоб аж перевернуло… Не знаю. Могу точно сказать, что мне очень нравится то, что делает Валтер Силис. Ни разу я не был огорчен тем, что у него увидел, все работы достойные. «Финляндизация» из последних… Или, например, Ника Плотникова в «Канкуне»: впервые в жизни у меня было, чтоб в одном глазу улыбка, а в другом слезы. Так сыграть! Так трогательно, по-настоящему, без пафоса…
Вот есть моменты, когда ты понимаешь, за что платишь деньги. Ну ладно, я получил контрамарку, мне не надо было покупать билет, и тем не менее… Это то самое приключение, за которым люди ходят в театр. Апогей эмоций.
Я когда «Канкун» смотрел? Год назад, больше? Я могу свои ощущения хоть сейчас воспроизвести. Вспоминаю эти секунды улыбки и слез — и на душе тепло становится. Я счастлив, что это было в моей жизни. Я в Нью-Йорке видел много спектаклей, в Лондоне видел. Есть там знаменитости или нет, значения не имеет. Есть там парадокс, юмор, драма, — тоже не главное. Главное то, что с тобой происходит здесь и сейчас, в зрительском кресле. Театр — живое искусство, оно все построено на обмане, но если тебе повезет почувствовать себя внутри истории, которую рассказывают со сцены, обман превращается в правду. К сожалению, это редкость. В кино проще зрителю голову заморочить. Может быть, поэтому я и хочу работать в кино. Чтобы врать было легче.
— Твои первые режиссерские опыты с кино и сериалом, случившиеся в этом году, — насколько трудными они для тебя были, насколько удачными?
— «Флейтой» я доволен. Премьера еще не состоялась, но все готово, все 8 минут, это же короткометражка. Сценарий Раса (Бугавичюте-Пеце, драматург, сценарист. — М.Н.) написала очень интересный, с неожиданным поворотом в финале, как я люблю, там и трагическая составляющая, и юмор… И актеры так классно сыграли, Гирт Круминьш, Вита Варпиня, маленький Эмил Дзенитис… Будем сейчас посылать по миру, ждать от фестивалей какой-то отклик. Но, вообще говоря, в кино я чувствую себя как дома, я же двадцать лет снимаюсь, это моя стихия. Телевидение тоже. Вот этот сериал, «Терапевт без диплома», адаптация американской «Веб-терапии» для латвийского рынка: юмор у нас совсем другой, и по форме все довольно сложно — одни говорящие головы в кадре, никакого действия, все построено на диалогах, очень трудно в таких условиях внимание зрителя удержать. Очень-очень. Но я же, как это, хитрожо… хитрый, скажем так. Я (вместе с каналом, разумеется) из множества замечательных актеров выбрал тех, кто чувствует стиль, держит темп и за день способен 12 эпизодов выучить.
Илзе Кюзуле-Скрастыня, которая в главной роли, — она же просто монстр! В хорошем смысле, конечно.
Невероятная работоспособность, изумительная. Столько нюансов одним лицом выразить, столько внутренних монологов про себя произносить и без слов транслировать. Нет, экран — большая сила!
— Ты писал в соцсетях, что ищешь финансирование для нового сериала по сценарию Артура Дициса. Дело как-то продвинулось?
— Продвинулась мысль, что сериал я делать не буду. Да, там материала на 8 серий, но по качеству это не сериал, а кино, мы его снимем и потом уже на этой основе выпустим расширенную телеверсию.
— На Netflix заявку подавали? Они ж там ищут проекты, конкурсы устраивают.
— Откровенно говоря, рано еще. Надо сделать что-то хорошее в стране, в которой живешь, и, если это будет иметь успех, пытаться двигаться дальше. Но об этом даже думать громко не надо, не то, что говорить. Это такие заоблачные мечтания.
— Ты чувствовал когда-нибудь, что тебе не хватает профессиональных умений, актерских или режиссерских?
— Всегда. Всегда, потому что всякую новую работу ты начинаешь с белого листа. Я стараюсь приходить на первую репетицию, на первое свидание с актерами предельно готовым, но это же невозможно — выстроить все в голове от и до. Да, у тебя есть в воображении идеальная картинка, но если твои усилия будут направлены исключительно на то, чтобы ее в точности воспроизвести, не оживет она, не задышит. Все сведется к чистой технике. Есть режиссеры, которые так и поступают — и в Латвии, и в мире, но я смотрю их спектакли и не могу отделаться от ощущения, что они пересушенные какие-то. Не для меня это. Мне юмор подавай и, главное, эмоции, а уж если удается это объединить, вообще хорошо. Но и
своими постановками я никогда на сто процентов не доволен, нет. Я это осознаю, это никакое не кокетничанье.
Я в пути, я иду вперед, и мне, конечно, хочется, чтобы с каждым шагом я становился лучше, лучше, лучше. Эта тема меня очень волнует: рост. У меня есть мысли о том, что в идеале надо бы сделать в профессии, но опыта и знаний, наверное, пока маловато, чтобы этого достичь. Мое развитие сейчас движется от театра бытового, если можно так выразиться, от театра реалистического — к театру, в котором велика роль формы. Это нелегко, но за интересно: добиться, чтобы символ или знак придавали действию другую глубину, и чтобы это не выглядело банально, и чтобы любая тетушка из Бауски все поняла. Может, в чьих-то глазах я выгляжу любителем, дилетантом, но я такой, я не прячусь. Ну, учусь еще. Учусь.
— Ты строг к себе как к творческой личности? Или, напротив, снисходителен? Или просто даешь себе право на ошибку?
— А ты как думаешь?
— Я не знаю.
— Я для себя самый строгий судья.
— Излишняя строгость к себе убивает.
— Знаю. Но —
я такой. Гипер-эмоциональный. У меня очень тонкая кожа.
— Актерское наследие?
— Да.
Я же пятнадцать лет на сцене был открыт настежь. И это осталось немножко. Сейчас надо закрываться.
Но да, есть моменты, когда я не могу ночью уснуть. Если сцена не идет, спектакль не удается, а я не могу понять, что не так, то переживаю, конечно. Думаю: что я здесь делаю вообще, почему я этим занимаюсь? Хотя такое и раньше случалось, когда я был актером, и по тому же самому поводу… Вон из искусства, короче. Но это, по-моему, нормальное явление для каждого, кто занимается творчеством. Потому что это все живое, все через эмоциональную призму пропускается. Мы привыкли так работать.
— Ты недавно снялся у Айгара Граубы в «Юмправе». Скучаешь по актерской работе?
— Да, очень, очень, очень. Как я хочу играть — словами не передать. Нельзя же взять и выкинуть столько лет жизни в мусорник.
Когда я смотрю свои спектакли за кулисами, все актеры надо мной ржут — опять он играет! А как иначе?
Я и когда к постановке готовлюсь, все роли играю сам. Потому что мне надо сперва самому с этой кухней разобраться, а потом уже актерам задания давать: вот здесь эта нота требуется, а здесь можно такой рисунок попробовать… Скучаю по всему этому… И ведь приглашают меня на роли то в один театр, то в другой, но когда ты режиссер, у тебя на два года вперед планы, один проект, другой, и что остается, кроме как сказать — извини, у меня съемка, а потом репетиции?.. Для кино выкроить время проще, я счастлив был, когда Грауба позвонил — давай, сыграй… правда, роль маленькая… Да с удовольствием! Я даже бесплатно бы взялся. Потому что я хочу играть. Сейчас такой период у меня — хо-чу иг-рать! Потому что как актер я хорош. Я хорош! (Сквозь хохот.) Не забудь поставить ремарку: «Смеется над собой»!
— Ты долгие годы был в труппе «Дайлес», но, быть может, самые громкие актерские работы твои случились на стороне, в Валмиере, где ты был князем Мышкиным в спектакле Кродерса, и в Новом Рижском — в «Озере надежды» у Наставшева. Как ты думаешь, почему так вышло?
— Наверное, потому, что была возможность поработать с хорошим материалом у хороших режиссеров. А в «Дайлес»... Я не скажу дурного слова о театре, в котором прожил всю жизнь. Просто меня чаще занимали в комедиях, а серьезные роли как-то проходили стороной. Судьба так сложилась. Здесь же очень много актеров, например, однокурсники мои, конкуренция огромная… Но я играл сердцем, профессия такая, ты зрителю, который пришел, должен всего себя отдать…
У меня нет обид. Я счастлив тому, где нахожусь и что делаю.
В конце концов, за работу в «Дайлес» я и национальную театральную премию получил, и номинаций несколько. Вот Геннадий Островский поставил в 2016 году «Любовника»: Чарышев — это была моя последняя большая красивая роль. Не важно, хороший был спектакль или нет, понравился он публике или не очень, сколько раз мы его в тандеме с Юрисом Жагарсом сыграли — приличное количество сыграли, кстати. Важно то, что роль была выстроена и сделана от начала и до конца. А что было после? «Сказка про медный грош», ну да, славная постановка для детей. «Презентация», где я не мог найти для себя решительно ничего. Почему я ушел в режиссуру? Может, это громкие слова, может, это по-дурацки звучит, но я перерос те задачи, которые передо мной ставили. Неинтересно стало. И время свое пожалел. Что оно впустую проходит.
— Со сменой профессии ответственности прибавилось?
— Да, да. В разы. Конечно! Все от тебя зависят, все: актеры, сценографы, костюмеры. Ты за собой всех ведешь, ты говоришь, что и как видишь, ты своими идеями всех заражаешь, как инфекцией, ты задаешь градус горения. Это огромная ответственность — и огромные переживания, если что-то не получилось. Стыдно, что подвел своих товарищей, зрителей, директора, всех. Ну, слава Богу, у меня пока не было громких неудач.
— Ты в этом сезоне «Няню» в Национальном поставил, и не только поставил, но и оформил как художник, верно? И книгу Лейлы Слиман инсценировал, ни к кому за помощью не обращаясь. Почему решил все сделать сам?
— Хочешь, правду скажу? Вот мы про «Сына» говорили. Это была очень-очень личная для меня работа. И это был авторский проект. Я там все придумал от и до. Сценографию тоже. И, в принципе, так оно дальше и пошло. Если я не создал в воображении визуальный образ спектакля, то не могу придумать режиссерское решение. Я очень люблю и ценю художника Кристапа Скулте, он все мои фантазии воплощает и просто замечательно с этим справляется. Но идеи всегда мне принадлежат. Всегда. И я впервые попробовал сделать все сам. Вызов очередной: ну, потянешь? Не потянешь? Может быть, картинка кому-то покажется банальной, посмотрим, что критики напишут. Пусть даже это и провал, но это мой провал, мои синяки, моя учеба.
— Ты в мае отметил юбилей. 40 лет для мужчины — серьезное испытание? Или так, придуманный, условный рубеж?
— Ты про кризис среднего возраста? Я повзрослел пораньше. И все эти кризисы раньше проходил. У меня вся жизнь на опережении. Я и женился очень рано… Но, если надо ответить — да, чувствуешь, в какую сторону качели полетели. Ты не мальчик больше, ты уже половину жизни прожил. Хорошо, если половину. И возникает много трудных вопросов к себе. Юрис Пошкус сделал сейчас фильм Saule spīd 24 stundas («Солнце светит круглосуточно») — я там тоже немножко снимался — на эту самую тему: а что дальше, после сорока? Ты как будто осуществил то, о чем мечтал в 17-18 лет, у тебя работа, жена, дети, дом, деньги, да все у тебя есть. И что теперь? О чем мечтать? Ты еще не старик, но уже не молод. Ты посередине. Чем еще займешься? По сюжету герой, которого играет Андрис Кейшс, продает бизнес и сбегает в Антарктиду… Сумасшествие немножко, да?
У меня нет конкретных ответов.
Я еще балдею от того, что мне 40, и я еще не ощущаю этого возраста, как бы банально это не звучало. Кто вообще его ощущает-то? Да никто.
Но стабильность и ответственность — они приземляют, что скрывать. Ответственность за семью, родителей, друзей, коллег…
Ты не мальчик больше. Пришла пора трудных вопросов.
— Тогда еще один напоследок. Был период в жизни, когда тебе прямо крышу сносило от успеха? Или от отсутствия успеха?
— У меня, по-моему, дважды такое было. Победил на телешоу, получил какой-то приз… Вот он, звездный час… Увлекся сам собой, пошел гоголем… И потом так грустно, так стыдно за себя… Давным-давно я играл в спектакле, который ставил Юрис Стренга. Он нам, молодым, сказал важную вещь — я ее тогда пропустил мимо ушей, понял лишь годы спустя: когда ты на волне, это дает ощущение силы, плохо только, что так быстро зависимость возникает. Волна спадает, наступает период ямы, и это целая драма. Кто-то веру в себя теряет, кто-то спивается, кто-то с ума сходит… Это страшно.
Не надо слабым людям в актеры идти.
Надеюсь, я выучил этот урок. Что, если у тебя есть успех, удача, если кто-то хвалит сверх меры, надо отстраниться. Воспринимать это без восторга, спокойно. Знаешь, у меня есть татуировки на теле. Слова на латыни, которые для меня как мантра. Смирение. Человеколюбие. В принципе, от Библии это идет, хотя я не религиозный человек, просто сам над собой все время стараюсь работать. Повторяю себе: главное — человеком быть. Прожить всю жизнь человеком. Радоваться, что есть дети, что есть жена. Это и есть моя волна, моя сила, мое счастье. Ну вот тебе и ответ про сорок лет и смысл бытия.
