Художник Сергей Демин: «Я определил себе место сбоку»

— Есть мнение: вам нравится шокировать публику.

— Цели такой нет абсолютно. Я рисую то, что мне нравится. Просто тематика у меня такая — конфликтология.

— Я так понимаю, что вы атеист. И по этому поводу позволяете себе громкие высказывания — я говорю о живописи, конечно. Верующий человек приходит на вашу выставку, видит портреты обезьян, выполненные в иконописной стилистике, и обмирает... Мне кажется, что если можно кого-то не приводить в смущение, так и надо поступать: не приводить в смущение.

— К этому надо проще относиться. У меня не было желания — взять икону и сделать из этого какую-то провокацию. Мне интересен стиль иконописи — цвета, композиция, но повторять было бы неинтересно. А если объединить дарвинизм и иконописный стиль — все гораздо интереснее становится.

— Этим вы сужаете свою аудиторию.

— Да ладно, какая аудитория! Каждый имеет право на высказывание.

Я тоже могу заявить, что не очень понимаю верующего человека: как можно в XXI веке быть религиозным! У нас с ним абсолютно равноценные позиции.

— А во что можно верить в XXI веке?

— Ну не знаю... В себя отчасти. В конкретные факты. Я не понимаю: вера — для чего это? Чтобы верить в лучшее? Я предпочитаю быть готовым к самому плохому. Когда ты готов к негативу — собираешься в точку, концентрируешься и достигаешь каких-то целей.

— Есть рецепт: если не читать учебник физики — мир наполнится чудесами.

— На чудесах далеко не уедешь, а с физикой можно и на самолетиках полетать. Изучать учебник, ну ей-богу, для мозгов полезнее.

— Когда вы пишете картину — о потребителе не думаете?

— Это самое, мне кажется, неправильное. Начинается компромисс, который ни к чему хорошему не приводит. Я обезьян рисовал чисто на заказ — окей. Но

если бы мне сказали: нарисуй обезьяну такую, такую и такую, я очень ломаться бы стал. И заломил бы цену в два раза большую.

— Не жаль продавать картины?

— Так сделать же можно еще раз! Еще лучше. Чем дальше, тем лучше, а старые работы — фу-фу-фу.

— Вы спокойны, по-моему, только в пейзажах. В остальных работах что-то громко говорите — а в пейзажах отдыхаете. В них город становится частью природы, здания — эдаким особым лесом.

— Если бы меня попросили нарисовать речку, луг, поле — или городской пейзаж, я, конечно, выбрал бы город.

— У вас есть пейзаж с подводными лодками — там башни соборов накренились, как сосны на ветру.

— Так веселее — энергии больше, все движется. Пролетел мимо панорамы со скоростью...

— Помню ваши розетки с проводами: это были цветы.

— Я думал: рисовать розы? Не хочу. Посмотрел, откуда пошло слово «розетка»: от французского rosette, что значит «розочка». Все получилось буквально, по примитиву. У меня нет никакой концепции — я делаю то, что приходит в голову, чисто на интуиции работаю и ничего специально не придумываю. У меня такой — попроще подход. Главная проблема — победить лень, собраться и начать рисовать. Но сделать много работ —не цель. Например, «Автопортрет с перчатками» я написал за два дня — потратил на него, грубо говоря, часа три-четыре. Но мог бы сделать то же самое и за более долгий срок.

— И что изменилось бы?

— Интереснее было бы. Потому что в этом автопортрете ничего такого особого нет, просто взял и сделал. А мне нравится посидеть, медленно что-то подумать, поменять, «красивше» сделать.

— Мне нравится, как вы относитесь к своим работам — совершенно без пиетета.

— Какой пиетет, когда это ежедневный труд?

— Ежедневный все-таки? Вы говорили о лени.

— Ну, так я борюсь с собой.

— В латвийской живописи какое место вы для себя определили? Что вы делаете такое, чего не делают другие?

— В латвийской живописи я определил себе место сбоку. Я не общаюсь с художниками абсолютно, вот честное слово.

— И на выставки не ходите?

— Мне это не очень интересно. Мне хватает себя, того, чем я занимаюсь. Нет, ну если меня приглашают, я иду, конечно.

— Есть люди, которые на чужих выставках боятся растерять собственный почерк.

— Для меня это вообще не проблема.

У меня свой мир — и до свидания.

— А какой он, этот мир?

— Ну какой? Все по-простому. Рисуешь, красишь, читаешь, спишь, ешь. Я могу для картины информацию уточнять. Но специально что-то такое выдумывать... Это рождается в голове вот так просто. Щелчок, и примерно знаешь, что хочешь нарисовать.

— Щелчок на политическую тему как бывает обставлен?

— Политика отчасти вызывает смех. Нет, реально — желание поиронизировать. Я так отношусь, наверное, ко всему — слегка иронично. Мне нравится доверять фактам, а в политике факты очень трудно разузнать.

— Для того, чтобы написать госпожу президентшу с телом в красный горошек, нужно было что-то разузнать?

— Я ее не писал — это вы видите президентшу. Там игра слов в названии — охотничья горячка, Нunting fever. Резиновые сапоги, большое ружье, которое стреляет по маленьким птичкам: размах на рубль, удар на копейку. Это ироничное прочтение политики, а не конкретный человек. Просто конкретный цвет волос идеально подходил под фон: зеленый фон, рыжие волосы. Эти волосы были чуть ли не первыми нарисованы.

— Нет такого, что хочется после себя что-то оставить миру? Освободиться от чего-то, научить кого-то?

— Не-не-не, зачем? Я думаю приземленно. И, наверное, хочу, чтобы живопись начала меня кормить.

— До сих пор не кормит?

— Ты не знаешь, когда и что продашь, все довольно так — нестабильненько. Ты продаешь на хорошую сумму, но не знаешь, на сколько тебе ее надо разделить. Поэтому мы ее спускаем за два месяца. А потом все, ходишь на работу. Я работаю в Историческом архиве, отвечаю за одно хранилище — выдаю дела, а за живопись уже бонус идет. Это довольно нормальный компромисс.

— Наш Художественный музей приобрел какие-то ваши картины?

— Нет. Зачем мне это реально? Мне гораздо важнее попасть в коллекцию хорошую: это интереснее и престижнее. Я вообще считаю, что государство не должно поддерживать художников.

Если художник уверен, что делает замечательное искусство... Вот и кормись за счет своего искусства, если ты такой замечательный!

Настоящее искусство всегда находит свой путь. Ну что мне государственный музей? Мне государство уже выдает зарплату, оно меня достаточно поддерживает.

— Оно с вами рассчитывается за труд в архиве.

— Да, я работаю, что позволяет мне оплачивать свое искусство. Это нормально.