«Семейное предание гласит, что Морозовы – боярско-княжеского происхождения. Они бежали на окраины Российской империи, потому что были приверженцами староверия. Вначале оказались в Литве, где арендовали землю и успешно вели сельское хозяйство, потом перебрались в Латвию», - начинает рассказ руководитель исторического отдела Даугавпилсского краеведческого и художественного музея Инета Яновская. – «В наших фондах есть документ о покупке хутора «Робежниеки» в Калкунской волости Илукстского уезда. Покупатели – братья Морозовы, один из них – Филат – будущий отец Фомы. Землю купили в 1912 году. Хозяйство создали большое – 68 гектаров земли, 14 хозяйственных построек. Выращивали зерновые и овощи, занимались пчеловодством, держали овец и коров. В 1926 году Филат женился, свидетельство о браке тоже находится в музее. Его женой стала Прасковья Жемчугова, и в 1927 году на свет появился старший сын Фома».
Детство было непраздным и сытым. Фома хорошо учился, состоял в скаутской организации. Сменил несколько сельских школ, после которых продолжил учебу в Даугавпилсской русской гимназии. Советская власть, конечно же, лишила семью земли и дома, Филат Морозов, понимая, что сопротивление бессмысленно, вступил в колхоз. Его туда брать не хотели – пришлось зарезать кабанчика, отвезти взятку в местный комитет партии и обрести наконец-то колхозное счастье и относительный покой.
Постепенно семья перебралась в Даугавпилс, жили на съемной квартире. Фома еще в старших классах гимназии вступил в антисоветскую подпольную организацию Latvijas patriotu apvienība, состоял в ней и после поступления в Даугавпилсский Государственный учительский институт.
Двадцать четвертого марта 1949 года в квартиру родителей постучали. Отца и сестры не было дома: отец задержался на мельнице, девочка гостила у тети. Дальше вспоминает Фома Морозов (осталась аудиозапись, сделанная в 2010-х годах – Л. В.):
«Ночью постучали так, что стёкла выпали. Мать буквально онемела, впала в какое-то оцепенение. Сказали – быстро собирайтесь. Младший брат Михаил, неполных 14 лет, распорол матрас, высыпал из него солому и туда сложил вещи. Чекисты еще командовали – брат хотел большой окорок взять, не разрешили – только маленький кусочек. Новую мамину шубу тоже запретили брать, а старый тулупчик, раньше принадлежавший покойному дяде Калистрату, - разрешили (этот тулупчик пригодился Фоме в Сибири, Морозов привез его в 1958 году в Латвию, и сейчас видавшая виды шуба – музейный экспонат, представленный на нынешней выставке – Л. В.)».
Фома жил отдельно, к нему этой ночью не пришли. Пришли днем 25 марта в институт и увели студента физмата Морозова. «Меня обыскали, нашли красивый перочинный ножичек. Сказали – холодное оружие, и ножичек тут же исчез в кармане одного чекиста», - вспоминал спустя много лет Фома Филатович.
С родными он встретился на станции Грива. Вагон для скота, две недели в пути. Свое 22-летие Фома встретил в дороге.
«Их привезли в Саргатский район Омской области, распределили в совхоз «Нижний-Иртышский № 46». Выделили домик площадью 16 квадратных метров; кроме Морозовых, там жила еще одна семья, всего ютилось девять человек. Фома работал на ферме, потом – на лесоповале. Через какое-то время приехали отец с сестрой – отца в Даугавпилсе вызвали и спросили: «Сам к семье поедешь или мы тебя этапом отправим?» Отец поехал сам и швейную машинку прихватил – она очень семье пригодилась. Там много было вывезенных из Латвии, они общались друг с другом, даже тайно Лиго отмечали. Из Даугавпилса и окрестностей тоже много народу набралось. Они мечтали, что будут делать, когда вернутся домой. Однажды собрались и составили что-то вроде коллективного завещания – установить в городе камень в память невинно осужденных. Бумага была в двух экземплярах, один экземпляр положили в бутылку и ее спрятали. Кто-то «настучал», многих вызывали, угрожали, но как-то обошлось. Позже пошли за бутылкой, а на том месте строительство началось, найти ничего не смогли. Но второй экземпляр сохранился», - рассказала И. Яновская.
Вот что вспоминает Морозов: «В этом совхозе я девять лет отработал. Нам сразу сказали – вы тут навечно. И хоронить вас будут с биркой на большом пальце левой ноги. Но, как известно, нет ничего вечного. Особенно тяжело приходилось на лесоповале: работу начинали в пять утра, нас туда привозили. Рабочий день – до захода солнца, и назад транспорта нет – топай домой сам километров семь… Пока придешь – почти ночь, завтра же снова в пять на работу. Воду и похлебку раз в день привозили, хлеб очень плохой, но зато 400-500 граммов на человека. В некоторых местах и хуже бывало…
Была у нас художественная самодеятельность. Я прочитал монолог Гамлета, который в школе на выпускном вечере читал. Мне сказали, что это антисоветская деятельность, спросили – кто такие Гамлет и Шекспир… Я ответил, а они – врешь ты всё, Гамлет и Шекспир, скорее всего, - американские шпионы. Такой уровень был у наших «вождей».
Я помню, как пилили лес, и пришел один комсомольский «вождь». Заплакал и говорит, что умер товарищ Сталин. Я своему другу сказал: «Ты ведь знаешь, как СССР расшифровывается? Смерь Сталина Спасение России». Он в ответ: «А если Берия к власти придет?» …
В Латвию Фома Морозов смог вернуться только в 1958 году. Отец к тому времени уже умер в Сибири, мать жаловалась на здоровье, говорила, что приедет домой позже. Не приехала – тоже покоится в сибирской земле.
Морозов хотел закончить институт, но не дали – неблагонадежный. Стал работать столяром и учиться в вечернем техникуме. С 1963 года и до самой пенсии в 1990-м – старший инженер в даугавпилсском тресте «Спецдорстрой».
«Как только началась Атмода, Морозов стал активно участвовать в процессах восстановления государственной независимости Латвии. Он выступал на митингах, публиковал статьи, был одним из инициаторов создания в Даугавпилсе клуба политрепрессированных. Вспомнил (точнее – никогда не забывал, но времена были неподходящие – Rus.Lsm.lv) о завещании в бутылке и начал добиваться установки памятного камня. Клуб появился в 1990-м, камень установили в 1994-м. Фома Филатович, оказывается, маленький камушек привез из Сибири, и его закопали в даугавпилсской земле, когда устанавливали большой камень в сквере Андрея Пумпура», - пояснила глава исторического отдела городского музея.
«Мои отец и мать остались там навечно, в чужой земле, в дикой лесостепи, где, как говорят, Ермак телят не пас Могилы их никто, конечно, не присмотрит там, цветов никто не принесет, свечу никто там не зажжет. Самому «туда» поехать едва ли уж придется…
Все, кто уходили в чужую землю с ужасом, с тоской по родине, завещали поставить в память их, погибших, камень, простой природный камень, без всяких там фигур, абстракций, побрякушек; поставить там, где прохожий мог бы помянуть их теплой молитвой, возложить цветы скорби, зажечь свечу памяти о них», - писал Ф Морозов.
Фома Филатович записывал свои воспоминания, дополнял их фотографиями и иллюстрациями, создавая таким образом рукописные брошюры с рассказами о своей семье и других людях, с которыми свела судьба. Часть брошюр хранится в музее.
«Мне кажется, одна большая обида у него осталась. Он писал ходатайства с просьбой вернуть отцовскую землю, национализированную в 1948 году. Ничего не получилось. Может быть, ему нужна была помощь в этих бумажных делах, он ведь уже пожилой был. Но никто не помог, у Морозова не было своей семьи, только племянники», - добавила И. Яновская.
Старший специалист исторического отдела Галина Веревочникова рассказала Rus.Lsm.lv, что бывала дома у Фомы Филатовича: «Он жил очень скромно, в однокомнатной квартире, где почти всё место занимали книги и папки – его рукописные воспоминания, своеобразные «стенгазеты», с которыми он приходил на встречи в клубе и в памятные дни к камню, старообрядческая литература, вырезки из газет и журналов, книги по истории древнего Египта, Греции, Индии… Главная стена в квартире была превращена в большую картину, посвященную Египту – с Нилом, фараонами, мифологическими символами, пирамидами. Пирамиды были выпуклые, то есть это уже миниатюрная скульптура, не только живопись. Всё сделано своими руками. При этом Морозов отмечал ослепительный блеск восточной философии, но сравнивал его с блеском стекляшки, тогда как евангельская истина для него сияла, подобно драгоценному камню…»
Выставка, посвященная Фоме Морозову, открыта до 5 сентября.
