Эксклюзив: Автор «Аферы Цеплиса» — о своем ХХ веке

Обратите внимание: материал опубликован 8 лет назад

Старейший латвийский кинорежиссер Роланд Калниньш, автор без малого культовой «Аферы Цеплиса» и еще доброго десятка лент, в том и числе и оказавшего «на полке» фильма о латышских легионерах, сегодня, в свои 93 года, называет себя «ироническим оптимистом». О гонениях и запретах вспоминает спокойно: «Если ничего нельзя исправить, изменить, что же психовать?!» И жалеет, что не успел снять фильм о событиях 1940 года. «А теперь уже нереально...», — констатировал он в интервью Rus.lsm.lv.

ПЕРСОНА

Роланд Калниньш (родился 9 мая 1922, Латгалия), кинорежиссер и продюсер. Один из основателей киностудии «Trīs» (1989). Заслуженный работник культуры Латвийской ССР (1989). Стипендиат Государственного фонда культуры (1999). В 1998 году удостоен ордена Трёх звёзд IV степени за долгую и плодотворную работу в кино.

С 1947 — помощник и ассистент режиссера, режиссер-постановщик Рижской киностудии. Отдавал предпочтение историческим и остросоциальным темам, экспериментировал с формой и её воплощением, и несколько фильмов Калниньша имели очень сложную судьбу, а материалы ленты «Приморский климат» были уничтожены. Работал в игровом, научно-популярном и документальном кино, занимался дубляжом фильмов на латышский язык.

Среди самых известных художественных лент — «На пороге бури», «Я всё помню, Ричард», «Дышите глубже!», «Афера Цеплиса», «Мужские игры на свежем воздухе», «Матч состоится в любую погоду», «Тапёр».

Документальный фильм «Разговор с королевой» о творчестве актрисы Вии Артмане удостоен Национальной кинопремии «Большой Кристап» (1980). Лента «Рыцарь королевы» была отмечена на всесоюзном фестивале спортивного кино. На фестивале в Кишиневе приз за лучший сценарий получил фильм «Я все помню, Ричард».

 

(Rus.lm.lv не несет ответственности за содержание web-страниц по внешним линкам и приводит последние в качестве справочных по состоянию на момент публикации.)

Один из героев запрещенного в 60-е годы фильма Роланда Калниньша «Дышите глубже!» произносит: «Я богат. Мне принадлежит всё, что со мной произошло». А на днях знаменитый российский нонконформист Эрик Булатов заявил, что художник может жить в любых обстоятельствах, — для каждого найдется какая-то своя лакуна, ниша, в которой можно творить. Когда я предложила Роланду Калниньшу поговорить о его «богатстве» и о том, нашел ли он в свое время эту лакуну, он засомневался.

— Ведь многое об этом давно сказано, да и молодую русскую аудиторию уже вряд может заинтересовать...

— Но вы родились в Латвии 93 года назад, увиденное и пережитое вошло в художественную ткань многих ваших фильмов, придав им особую достоверность (вспомним хотя бы знаменитую ленту «Афера Цеплиса»). И сегодня вы можете, наверное, стать одним из самых объективных свидетелей на суде истории и помочь разобраться, что с нами происходит и почему?

— Вряд ли могу: времена молодости всегда кажутся прекрасными, и очень трудно быть объективным. Прошлое представляется идеальным, сегодняшний день — критическим, а будущее неизвестно, но надеешься на лучшее. Так человек устроен, ничего не поделаешь.

— Вы вообще оптимист, пессимист, реалист?

— Я иронический оптимист, а ирония злой не бывает, тогда это уже не ирония. По-моему, сегодняшние люди слишком всем недовольны и злы.

Скажем, правительство еще не начало работать, Сейм не начал работать, — а мне уже все плохо, потому что то не делают, это не делают. А что делаю я?! При подобном подходе так и будем стоять на месте.

— Что же зависит в данный момент от конкретного человека? Что он может?

— Ничего нового вам не открою. Во-первых, — учиться.

— Прямо по Владимиру Ильичу...

— Конечно. Просто освоить профессию или получить высшее образование — неважно, но учиться, чтобы мог сам себя обеспечить в жизни. Нам нужны не только чернорабочие, нужны специалисты! Почему же столько молодежи и не учится и не работает, столько лентяев?

— А может быть, просто не видят перспективы, не востребованы?

— Капитализм заставляет человека бороться, конкурировать. Результат моей борьбы зависит от моих знаний, навыков и умения работать. Но мы только требуем. А сколько людей у нас честно платят налоги? Любим получать деньги, но чтобы при этом не трогали нас. У каждого есть и обязанности перед обществом, но мы не привыкли их выполнять.

Перебрался из Латгалии в Ригу

в начало >

— Но вернемся к вашей биографии...

— Мама моя из Вецмилгрависа, ее родные там занимались каким-то ремеслом. Папа — из Кримулды, где у родни было много земли, 30 коров... В Риге дед мой почему-то занимался домашним хозяйством, а бабушка была акушеркой. Я родился в Латгалии, в поселке Старая Слобода Истрской волости, что у самой границы с Белоруссией и Россией, между озерами Истра, Глубокое и Аудзелю. Родители там работали — отец был почтовым чиновником, а мама торговала цветами. У меня еще была сестра, которая трудилась на заводе в Риге, потом вышла замуж и стала домохозяйкой.

Учиться я уехал в Ригу, к деду с бабушкой, поступил в гимназию. Когда родители тоже устроились здесь, перебрался к ним. Потом отец был бухгалтером в Чиекуркалнсе, а мама продавала цветы, жили мы скромно, и через два года пришлось бросить учебу и пойти работать. Посыльным — в магазине, затем в Jaunākās Ziņas («Последние новости», крупнейшая ежедневная газета в межвоенной Латвии — Rus.lsm.lv), затем помощником в архиве Армейского экономического магазина (Armijas ekonomiskais veikals, сегодняшний Centrs — Rus.lsm.lv), грузчиком в порту... В 1940-м развозил хлеб в булочные по утрам. И даже успел посотрудничать в качестве внештатного корреспондента с«Падомью яунатне» и «Циней» (соответственно, органы ЦК комсомола и ЦК компарии Латвии — Rus.lsm.lv). Ну, это поскольку был посыльным в «Яунакас зиняс», стал делать и заметочки о спорте, который очень любил.

Мечтал стать офицером. Отец был знаком с ротным командиром в Зилупе, я еще мальчишкой к ним бегал, мне тогда нравилась их строгая дисциплина, церемония поднятия флага и т.п. Позже задумался об авиации.

Политикой не занимался

в начало >

— Об улманисовском переворте 1934 года вас не спрашивать — вам было тогда всего 12 лет?

— Знаете, в первый день было непонятно, что случилось. Я жил на улице Бруниниеку, дальше был профсоюзный дом, в ту ночь его заняли айзсарги, и на улице их было очень много. Когда я на следующее утро шел в школу, видел, как из дома на улице Авоту вывели человека, били по затылку стеком, посадили на извозчика и увезли. Школа располагалась вблизи парка Гризинькалнс, и там я тоже заметил армейских.

Атмосфера и состояние, знаете ли, довольно тревожное, потому что не понимаешь, что же произошло.

На бытовом уровне особых перемен поначалу не чувствовалось. С годами жить стало немножко лучше, это ощущалось. Помню, когда в 1936-м Улманис назначил себя еще и президентом, нас из школы отправили к Эспланаде, на митинг... Но поскольку я политикой не занимался, о тех временах у меня остались хорошие воспоминания — вспоминается какое-то ощущение спокойствия, уверенности…

— Политикой вы вообще никогда не интересовались?

— Нет. Вот в скаутах состоял.

Помню, приезжал шведский король, кажется, Густав Пятый. Народ собрался на эспланаде, и когда король проходил, мы, скауты, должны были восторженно его приветствовать криком: «А-а-а-а-а!»…

И еще помню открытие Памятника Свободы. Неподалеку, по обе стороны улицы Калькю, скауты, а мимо проезжали на церемонию открытия Улманис с военным министром Балодисом.

— В 40-м вам исполнилось 18, вполне уже сознательный возраст. Как вам запомнились те события? Сегодня одни рассказывают о восторженных массах, приветствовавших советские войска, другие говорят о страхе, о ненависти и сопротивлении…

— Я восторга не испытывал. Не отрицаю, что

были и люди, которые приняли все с восторгом, но большинство все-таки смотрело с боязнью, — а что дальше?..

Я видел, как во время выборов в сейм на избирательном участке люди сразу бросали бюллетени в урну для голосования, не заходя в кабинки. Потому что выбирать было не из чего — список был один. Я голосовал — против. Несмотря на то, что сам не из богатеньких и поэтому даже не смог закончить гимназию. Так подсказывало сердце. И

особенно врезался в память сердца день 14 июня, когда и мою крестную выслали вместе с семьей… А вскоре началась война, в Ригу пришли немцы.

В лесах не прятался

в начало >

— Как это было — ведь кто-то утверждает, что «спокойно, красиво, чинно»?

— Действительно, в первые дни в витринах даже появились портреты Улманиса, Балодиса, латвийские флаги и т.д. Но через неделю все это исчезло. Поначалу многие ходили в латвийской армейской форме, со знаками отличия — тоже пришлось все снять…

Когда началось формирование команды Арайса, туда шло очень много молодежи, часто из семей, пострадавших от советских репрессий. К сожалению, вели они себя, мягко выражаясь, очень плохо, и никаким стремлением отомстить нельзя такое оправдать.

Самое страшное, что начались повальные аресты евреев и их уничтожение. До этого все шло относительно мирно. Забирали, может быть, кого-то из чиновников или партийных функционеров, работавших на советскую власть, но это не было в таком глобальном масштабе.

А я годик еще отучился в гимназии (но законченного среднего образования так и не получил), потом занимался всяким разным до того, как в 43-м возникла реальная угроза призыва в Латышский легион SS.

— Лично вам стало все понятно уже после того, как убрали из витрин всю картинную «латышскость» — или все же какие-то надежды на немецкую власть возлагали?

— Никаких. Поэтому

я фактически дезертировал и больше года прятался от мобилизации в легион. Не верил разговорам и слухам о том, что англичане, американцы надавят, как в 18-м году, — и мы снова будем свободными.

К счастью, мне не пришлось скрываться в лесах, у меня было несколько товарищей, у которых я мог прятаться, и последний такой адрес —Торнякалнс.

Так я пережил это время. Случай всегда был движителем моей жизни. Когда вернулась советская армия, я встретил одного знакомого, который работал в Управлении по делам искусства Совета министров, там я и устроился помощником инспектора в отдел театра, занимался документацией.

Советскую власть принял как факт

в начало >

— Можно ли сказать, что вы просто приняли итоги войны как данность?

— Да, я все принял как факт. Ну, если в 43-м смог разобраться, что делать, то уж в 44-м мне было все понятно.

— И не возникло мысли об эмиграции?

— Был такой момент, когда Красная армия приблизилась к границам и где-то уже входила в Латвию, и я даже отправился «на разведку» в Вентспилс . Но успеть сориентироваться и что-то сделать за один-два дня, конечно, невозможно. Это был эмоциональный порыв, а не итог каких-то долгих тяжелых раздумий и сомнений. Вернулся в Ригу, чувствуя, что не способен на такие поступки , не готов к таким радикальным переменам.

— Не пришлось пожалеть?

— Не могу так сказать, потому что как-то сразу вошел в новую реальность, начал работать… В партию я не вступал, стремления сделать какую-то карьеру у меня не возникло, «общественно-политическая» сфера была для меня чужой. Теоретически, коммунистическая идеология — идеал, но в жизни все получилось наоборот.

После очередной волны депортаций 26 марта 1949 года (когда около 43 тысяч человек были отправлены в Сибирь) мелькнула мысль — почему я все-таки не сбежал?!

Хотя на этот раз самых моих близких родственников это не коснулось. Наверное, мы были не на таком социальном и материальном уровне, чтобы могли заинтересовать… Мы были почти «свои».

Кино освоил самоучкой

в начало >

— Как завязались ваши отношения с кино?

— В кино, конечно, ходил, нравились фильмы о летчиках. Американские, немецкие. Работая в Управлении по делам искусств, близко познакомились с Леонидом Лейманисом. И когда он из Художественного (Дайлес) театра ушел художественным руководителем на Рижскую киностудию, мы как-то встретились, и Леонид спросил: «Не хочешь пойти к нам?». Так и началась моя киноистория.

В 47-м меня зачислили помощником режиссера, то есть тем самым «хлопушкой», на съемках на картину «Возвращение с победой» (режиссёра Александра Иванова, снятый по пьесе Вилиса Лациса «Победа» — Rus.lsm.lv), где оператором был Эдуард Тисе, когда-то работавший с самим Эйзенштейном. А на второй моей картине, «Райнисе» знаменитого Юлия Райзмана, я был уже ассистентом режиссера. С Павлом Армандом я познакомился еще во время работы над фильмом «Возвращение с победой», и у нас возникло какое-то особое взаимопонимание. Почему-то у меня всегда были хорошие отношения со старшим поколением.

— Во ВГИК вы не поступали только потому, что так и не получили диплом о среднем образовании?

— Да, в кино я автодидакт, но все же «учителя» в результате у меня оказались отличные и контакт у меня с ними был прекрасный. Это тоже много значит. Не могу сформулировать, чему у каждого из них учился. Но если Иванов на съемках кричал, шумел, то Арманд подходил к актеру и что-то ему тихо говорил, — и я тоже к актеру подойду и объясню. Райзман также был очень внимателен к актеру. В группе он, может быть, немного держал дистанцию: я — режиссер, я — Райзман. Арманд и с группой хорошо контактировал, мы его даже звали papič.

Изменил название «Родина, прости!»

в начало >

— Первой вашей самостоятельной лентой в 1959-м стала «Илзе». И все шло нормально до четвертого по счету фильма, «Я все помню, Ричард!», снятого в 1966 году по опубликованному в 1957 году в одном из московских альманахов сценарию Виктора Лоренца «Родина, прости!» (Dzimtene, piedod!). О сломанных судьбах троих друзей, мобилизованых в Латышский легион SS...

— Эта болезненная тема была затронута в нашем кино впервые.

Вообще я давно заметил, что если «есть мнение», то никакими усилиями дальнейший ход событий не изменить.

Все началось в бытность председателем латвийского КГБ Веверса, продолжилось вмешательством самого Арвида Пельше. На Рижской киностудии сценарий сначала попал в руки режиссера Вариса Круминьша, но съемка была остановлена — мол, на 20-м партийном съезде уже все было сказано. В 1964 году Арвид Пельше, возглавлявший компартию Латвии, решил, что республика должна снять фильм об одном из самых сложных периодов своей истории, и киностудия снова взяла сценарий Лоренца в работу. Сперва постановку предложили Гунару Пиесису, но он в конце концов отказался, и тогда передали мне.

— Фильм вы сняли, в 67-м он даже успел получить приз за лучший сценарий на Всесоюзном кинофестивале в Кишинёве, — и начались гонения?

— Они начались еще с актерских проб. Мы приступили к работе в 65-м, и в газете «Падомью яунатне» появилась заметка об этом, с фотографиями. Поднялся шум — ведь исполнитель одной из главных ролей, народный артист СССР Харий Лиепиньш, и автор сценария Виктор Лоренц, чья судьба легла в основу сюжета фильма, сами в военные годы служили в легионе.

И вот в первый же съемочный день прибыл замдиректора группы и распорядился все прекратить — запрещено! Мы закончили эпизод, вернулись в Ригу, где все и подтвердилось. Директор киностудии Королькевич все же добился продолжения съемок. Правда, от нас потребовали еженедельно или каждую вторую неделю показывать отснятый материал редакционной коллегии или художественному совету. Так и работали.

Потом предложили изменить название «Родина, прости!», потому что кому-то показалось, что таким образом прощаем всех легионеров. Сделали «Камень и осколки».

Картину закончили, две копии этого варианта посмотрели Восс и Белуха, первый и второй секретари ЦК КП Латвии. Их реакция мне неизвестна, но вообще эти копии у нас восприняли хорошо. Одна копия отправилась и в Москву, там тоже прошло нормально и было понятно, что картину принимают. Однако тут председатель нашего союза кинематографистов Карклиньш заявил, что республика в таком виде фильм не допускает. И начались поправки. Требовали сделать историческую вводную часть, основанную на документальном материале, текст к ней сочинил Арвид Григулис. Он же написал стихотворение взамен стихов Визмы Белшевицы. Взамен очень популярного «Синего платочка» (Zilais lakatiņš) взяли другую песню Эдуарда Розенштрауха... Были и еще какие-то нюансы.

Это был достаточно неприятный компромисс, но хотелось, чтобы картина все-таки вышла на экраны. Новый вариант на Рижской киностудии смотрело даже политбюро во главе с Пельше. В зале при этом позволили находиться только директору студии, мне как режиссеру, и Мику Звирбулису, поскольку он переводил на русский. Даже автора сценария не пустили. После просмотра Пельше поднялся, повернулся к нам, произнес «спасибо!», и они ушли.

Состоялся еще и т.н. общественный просмотр, там большинство утверждало, что картина не нужна. Как-то поняли и защищали ее только знаменитый партизан Самсонс, а также Бендикс из Института языкознания и архитектор Шустс.

Кто-то из оппонентов выразился просто: «Я не хочу видеть эту форму на экране». Картина осталась «на полке».

Но вдруг из Москвы приходит приказ, отменявший приказ Карклиньша, — фильм принят и выходит на всесоюзный экран. Правда, у нас в Латвии ее все равно разрешили демонстрировать только две недели, в маленьких кинотеатрах. К тому же из отдела пропаганды ЦК КПЛ поступило указание Главлиту и всем редакторам, запрещавшее писать и говорить о ней.

Старался показать трагедию призванных в легион

в начало >

— Харий Лиепиньш, сыгравший Ричарда, был призван нацистами именно в легион?

— Не в сам легион, а так же, как и Виктор Лоренц, — в т.н. Gaisa spēku izpalīgi ( «Помощники люфтваффе» —подразделения ПВО, сформированные на оккупированной территории ряда стран Европы из местных жителей. — Rus.lsm.lv). Жили в казармах, их обучали, но в боях побывать они не успели. Однако Виктора потом выслали.

— Ричард воспринимается, конечно, как отрицательный герой. А как было задумано?

— Здесь важно вот что.

В легионе, когда Ричард понял, что его друг Зигис, получивший приказ расстрелять пленного красноармейца-латыша, приказа не выполнит, взял это на себя. Таким образом, друга спас, но в первый раз переступил некую черту.

Дальше, по сюжету, он уехал учиться на Запад, там его завербовали, заслали в Латвию. Наверное, правильнее, если бы он оказался не засланным диверсантом, а вернувшимся после депортации из Сибири. Тогда получилось бы, что он никак не может принять советскую власть и сам решает взорвать памятник латышским воинам на Братском кладбище: пусть думают, что это сделали коммунисты. Но и в реализованной версии судьба Ричарда трагична. В финале, убив Яниса, он понимает, что потерял всё — жену, друга и родину.

— В фильме есть предвоенные годы, период боев в районе волховских болот и середина 1960-х...

— Знаете, волховские эпизоды разработаны лучше, чем послевоенные. А можно было бы ярче показать «оттепельные» 60-е, когда люди не то чтобы смирились, но вжились в это время. Ставший скульптором Янис именно вжился, он не вступил в партию и т.п., а просто начал жить и работать.

— Судьба Яниса ассоциируется, конечно, с вашей судьбой... Фильм тяжелый, он высвечивает разделенность самого народа и то, что разделенность эта неизбежна и вряд ли изживаема. Говорит о том, что иначе быть не могло и ничего исправить нельзя. Атмосфера передана потрясающе, и все просто, без риторики, в почти документальной эстетике. То есть никаких искусственных подпорок — постановщики уважали себя и уважали зрителя?

— Нам важно было показать ту трагедию, которую пережили многие молодые люди, мобилизованные в легион. В моем (и нашем) восприятии, они не компрометируют Латвию.

Компрометируют Латвию команда Арайса и латышские полицейские батальоны, которые уничтожали евреев здесь, а также немало натворили в Белоруссии и Польше. Вот это позор.

Жаль, что многие сегодня это не понимают или не хотят понять, и начинаются политические дискуссии вокруг даты 16 марта. Ну, пускай эти старички пойдут, положат свои цветы! Делать из этого политику, говорить о возрождении у нас фашизма — это или кому-то выгодно, или люди не рабираются.

Опять попал на «полку»

в начало >

— Еще одина ваша картина, «Дышите глубже!/Четыре белые рубашки», снятая в 1967-м по мотивам пьесы Гунара Приеде «Тринадцатая», тоже вызвала ажиотаж в стане идеологических работников. Музыкальная драма о советском молодежном самодеятельном ансамбле «Оптимисты» и авторе текстов песен Цезаре Карклиньше, которые в неравной борьбе пытаются отстоять свою творческую свободу. В чем же нашли криминал тут?

— Особенно разгневала руководство показанная нами сцена заседания художественного совета, какого-то там, скажем, Пролетарского, района. Решили, что мы посягаем чуть ли ни на политбюро. Но опять же,

Москва фильм приняла, мы уже собирались отправить картину на дубляж. И вот сегодня мы должны ее послать, — а тут нам говорят, что не нужно. Получается, что картина принята здесь, принята в Москве (тоже есть и печати и подписи), деньги получены, но ее «кладут на полку».

— Критики, говоря об этом вашем фильме, проводили параллели с мировой «новой волной»?

— Я показал картину поляку Эберхарду, и, вернувшись в Польшу, он написал прекрасный отзыв. Но в прокат фильм так и не попал, и только в конце 80-х его показали на небольших фестивалях.

— А съемки музыкальной комедии «Приморский климат» (1974) о жизни некой рижской газовой конторы, вовсе остановили и даже сожгли отснятый материал? По мнению критики тех лет, ироничная, с элементами сюрреализма, гротеска и абсурда, пародия на советских начальников и советскую действительность вообще, выдержанная в стиле Феллини, могла стать поворотным для латышского кинематографа фильмом. Игра совсем молодых Регины Разумы, Ивара Калниньша (в «Театре» Стрейча он блеснул спустя четыре года!), Улдиса Думписа, Роланда Загорскиса, Мирдзы Мартинсоне... Осталось лишь 800 метров пленки, из которых вы смонтировали получасовую кортокометражку?

— Меня увлекла возможность снять бытовую комедию с очень интересными гэгами. И еще добиться очень чистого кадра, где выделялась бы единственная ясная, главная по смыслу, вещь. Как, например в том же «Дышите глубже!», где в финале мы видим только Лигу с микрофоном, на фоне белой стены, произносящую: «Начинаем новую программу»…

Можно было показать очень интересные характеры и взаимоотношения, так, чтобы это не была просто бытовая музыкальная комедия. Не были просто узкие рамки маленького коллектива, а выход на некое обобщение: на белом экране — кабинет начальника, будто заполнивший весь свет.

Конечно, это совершенно непривычное для нашего кино мировосприятие приравнивалось к инакомыслию, хотя высказаны были обвинения всего лишь в «безвкусице».

— Как вы все это переносили, как реагировали на «закрытие» картин, ведь получалось, что работали впустую?

— Переживал, но сдержанно.

Если ничего нельзя исправить, изменить, что же психовать?! Нервы у меня крепкие. Да и по поводу того, что тебя не понимают, нечего волноваться. Доказывать, что то, как вы думаете, неправильно, а вот именно моя точка зрения, мои представления верные? Мне это чуждо, и я не из тех, кто в состоянии убедить.

Вот Лоренц мог биться за свою идею — рассказывать, доказывать, какая она замечательная и актуальная. Я в таких случаях стараюсь понять других: почему это для них неприемлемо. Не обижаюсь на обремененных властью людей. Ведь если для меня важно прежде всего чувствовать себя свободным, то они обязаны считаться с системой, это их служба. А художник либо соглашается реализовывать то, что требует система, — либо отказывается.

Я не пошел на поводу и остался самим собой. Как ни странно, помог компромисс в случае с «Ричардом». Такой неприятный осадок остался после этого в душе, что больше компромиссов не было.

Неинтересно мне снимать по-другому. И если бы из «Дышите глубже!» я вырезал то заседание худсовета или, например, финальную безмолвную сцену прохода блюстителя чистоты идеологии, работника культуры Сондоре, через шпалеры молодежи, судьба картины сложилась бы вполне благополучно. Но тогда не было бы картины!

Ничего своего уже не предлагает

в начало >

— Вы до сих пор снимаете?

— В прошлом году закончил документальный фильм о композиторе Адолфе Скулте. Идею подсказал его сын Гвидо Скулте — оператор, с которым я много сотрудничал. Меня она заинтересовала, удалось собрать богатый материал, многое в картину не вошло, и мне хочется все это обработать для архива, чтобы сохранилось.

— Вы еще возглавляете свою студию Trīs, созданную в 1990 году, после развала Рижской киностудии?

— Ну, это такая формальность, мы почти ничего не выпускаем... Вот в 2006 году сделали документальный фильм Улдиса Браунса «Прощай, двадцатый век!» (Ardievu, divdesmitais gadsimt!), по сценарию Иманта Зиедониса и Алберта Бэлса.

То, что больше всего интересует нас, не всегда интересует тех, кто дает деньги.

Прекрасно, что современные молодые режиссеры уже привыкли к нынешней экономической системе и умеют добывать деньги разными путями. Только бы еще не так бесцеремонно орудовали локтями…

В советские времена было иначе. Иногда принимавшие твою тему товарищи могли решить, что она не актуальна для данного момента, не нужна или даже вредна. Но если сценарий принияли — деньги у тебя будут. И твоя забота — только работа настоящая.

— Устраивает ли вас работа отборочной комиссии латвийского Национального киноцентра?

— Мне кажется, сегодня она работает хорошо. И не выбрасывает на ветер государственные деньги. Возглавляет киноцентр критик Дита Риетума — дальновидный человек, который хочет, чтобы у нас поскорее было очень хорошее кино. У нас есть интересные режиссеры, скажем, Янис Нордс, Юрис Курсиетис, Юрис Пошкус, Андрис Гауя. Они доказали своими картинами, что

наше кино снова встает на ноги. Оно развивается, и думаю, у него большое будущее. Есть надежда, что оно станет интересно и многим другим странам и народам и освоит мировое кинопространство.

Уже появляются неожиданные темы, проблемы, потому что можно свободно выражать все, что кажется важным.

Правда, ничего своего я в комиссию не предлагаю. Нужно понимать, может ли это сегодня заинтересовать тех, кто решают судьбу сценария. Они честно работают, но у каждого человек свое миропонимание и ощущение материала.

— Значит ли это, что у вас еще имеется некий список тем или даже сценариев, которые вы хотели бы реализовать?

— Такой список был еще в последние советские годы, но тогда это было невозможно. А в моем возрасте это уже нереально. Хотелось снять, допустим, игровую картину о трагической судьбе талантливой поэтессы начала ХХ века Аустры Скуини, ушедшей из жизни совсем молодой. Уже имелся сценарий, но это никого не заинтересовало. А сразу после восстановления независимости денежек на кино у государства почти не было.

— И последним по счету вашим игровым фильмом останется «Горькое вино» (2007), с Каспаром Знотиньшем, Резией Калниней, Агнессе Зелтиней, Региной Разумой, Петерисом Лиепиньшем?

— Это уже телевизионная работа. К сожалению, сценарист Виктор Лоренц, с которым мы всегда так хорошо друг друга понимали, ушел из жизни в начале 1992 года, ему было всего 64. А у нас была хорошая задумка на тему событий 1940 года.

— Вроде «Страшного лета»?

— Да, только совсем по-другому. У нас были об этом разговоры, какие-то первые наметки. Тема очень увлекала, но Виктор не успел написать …

Заметили ошибку? Сообщите нам о ней!

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Ctrl+Enter.

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Сообщить об ошибке.

По теме

Еще видео

Еще

Самое важное