Динара Алиева: «Я не могу перед репетицией делать селфи!»

— Вы готовитесь спеть Эльвиру в «Эрнани» Верди. Чем вас привлекает этот проект, чего вы от него ждете?

— С Латвийской Национальной оперой меня связывают давние и разнообразные творческие контакты (Динара Алиева спела в ЛНО Виолетту в «Травиате», Татьяну в «Евгении Онегине» и Леонору в «Трубадуре»; вместе с нашим знаменитым тенором Александром Антоненко выпустила на лейбле Delos альбом Opera Duets: Verdi, Puccini, Tchaikovsky в 2015 году. — М.Н.). Оперный театр в Риге для меня почти родной. Я очень люблю петь здесь и всегда пользуюсь возможностью выходить на его сцену. Сейчас это будет приятно и важно вдвойне, потому что

«Эрнани» — красивейшая опера Верди, которой, на мой взгляд, незаслуженно мало уделяется внимания. Возможно, её довольно редко ставят из-за сложности сольных партий и хоровых фрагментов, возможно — из-за обилия действующих лиц,

у каждого из которых довольно развёрнутая роль. Для постановки в Риге каст отобран чрезвычайно интересный… А руководить нашим исполнительским составом будет Даниэль Орен. С этим маэстро я работала уже не раз, в Италии, в Израиле, в России, и убеждена, что он входит в пятерку лучших дирижёров мира. Он выдающийся мастер, харизматичный человек, под его управлением оркестр звучит совершенно особенно. Так что

рижский «Эрнани» имеет все шансы стать выдающимся событием.

— Со стороны может показаться, что это невероятная роскошь — объединить столько усилий, чтобы дать одно-единственное представление. Нравится ли вам концертное исполнение оперы как жанр? Или это скорее компромисс, своего рода подготовка к спектаклю?

— Сегодняшний мир оперы — мир режиссёрских постановок оперных спектаклей. Но иногда за поисками режиссёра теряется замысел композитора, и порой складывается такое впечатление, что некоторым постановщикам будто бы вообще не интересно, что хотел сказать автор. Становится обидно за композитора… Думаю, именно поэтому сегодня так много концертных исполнений. В этом формате именно музыка раскрывается в полной мере.

Дирижеры такого масштаба, как Орен, любят показать публике, что это на самом деле — опера. Ему дано донести до слушателей то, что заложено в партитуре, без режиссерских наслоений. Да, жаль, конечно, что у нас всего один день, но в этот день мы постараемся представить музыку Верди слушателям во всей ее красоте.

— Имеет ли право оперный артист на свое видение образа и спектакля? Как вы поступаете, если ощущаете внутренний протест против концепции режиссера? У вас много западных контрактов, и если Венская опера достаточно консервативна, то в Берлинской всё наоборот?

— В судьбе любого оперного артиста есть период, когда только начинается карьера и у тебя нет оснований настаивать на чём-то своём или не соглашаться с предлагаемыми ролями. Сначала надо утвердиться, сформировать репутацию. И в начале творческого пути, конечно, довольно сложно: приходится идти на компромиссы.

Но сейчас я уже могу позволить себе согласовывать своё видение роли с интерпретацией режиссёра. Прежде чем согласиться на какой-либо ангажемент, я всегда прошу выслать мне концепцию спектакля. И только если она отвечает моему артистическому мировоззрению, решаюсь участвовать в постановке.

Как-то я отказалась петь в Гамбургском оперном театре из-за того, что меня шокировала трактовка оперы Верди «Отелло».

Или была постановка «Трубадура» на фестивале Верди в Парме, в которой на протяжении всего представления я должна была появляться словно из дыма, всё время выходить петь из дымовой завесы. Я стала объяснять, что все эти эффекты могут быть для певицы очень вредны, дым может негативно повлиять на связки. В итоге с моими доводами согласились.  Вообще, я консервативна в том, что касается постановочных решений, и музыкальная сторона оперного спектакля для меня всегда на первом плане.

— Есть что-то, что вам не нравится в вашей профессии?

— Я занимаюсь любимым делом, поэтому могу назвать себя счастливым человеком. В моём понимании счастье — это гармония между твоими устремлениями и тем, чем в итоге тебе приходится заниматься. Мне всегда хотелось петь, я не мыслила себя вне театра.

Как-то я пару недель болела и нельзя было петь, так у меня было ощущение, будто трудно дышать, будто мне не хватает воздуха.

Работа оперного певца — тяжёлый труд. Это лишь кажется, что мы выходим на сцену и легко, будто само собой, поём. На самом деле это результат напряжённой подготовки. Причём не только работы над партией: выучивания нот, текста, актёрского рисунка роли, мизансцен. Кроме этого, певцу требуется ежедневная физическая работа над собой, над своим организмом для поддержания голоса в хорошей форме.

Вот недавно я исполняла с Юрием Темиркановым и его петербургским оркестром Реквием Верди. У нас было три репетиции: два дня подряд вечерами и утренняя перед концертом, ну и вечером — сам концерт. Согласитесь, для такого графика надо быть и физически сильной, и духовно. Важно распределить силы, не израсходовать их преждевременно, выложиться по полной именно на концерте. Поэтому наш труд довольно серьёзно выматывает. Бывают такие выступления, после которых хочется просто лечь и лежать.

Но после усталости приходит ощущение наполненности, появляется во много раз больше энергии. И вот это перерождение от сцены — счастье. Так что я счастливый человек: получаю колоссальное удовольствие от того, чем занимаюсь, образно говоря, живу пением. Разве что сил хочется побольше — слишком много приходится тратиться на переезды, репетиции… Если раньше певцы могли просто творить на сцене, наслаждаясь музыкой и голосом, то сегодня им надо чуть ли не на голове стоять, причём иногда в буквальном смысле слова. Нас, оперных солистов, не жалеют и часто не понимают, что наш инструмент — голос — хрупок и его беречь надо.

Но у этого процесса есть и другая сторона. Благодаря всем этим находкам, благодаря тому, что мы, певцы, «стоим на голове», опера превращается в шоу. И это, несомненно, увеличивает интерес к оперному театру.

Наиболее часто всякий экшн и современные технологии наполняют оперные постановки в крупных городах. Не исключение и Москва. Однако в большинстве случаев количество преобладает над качеством.

Вот тогда — время подключаться критике, она заставит поддерживать должный уровень.

Иногда же осуществляются совершенно недостойные постановки, а критики нет, и в итоге всё проходит тихо, гладко.

Но ведь кто-то же должен донести до широкой публики, что в искусстве хорошо, что — плохо.

Если критика не формирует вкус, то многие недостойные явления могут постепенно утвердиться в восприятии масс как нечто закономерное. Вот, например, я неоднократно слушала «Богему» Пуччини в разных театрах и сама исполняла эту оперу. А затем работала над «Богемой» с Даниэлем Ореном… И это — земля и небо! Орен по-настоящему раскрыл трактовку композитора. А в иных театрах бывает: один дирижёр слишком загоняет темпы, другой — по-своему выстраивает баланс… Но такие вольные интерпретации нельзя себе позволять, это точно так же невозможно, как вместо портрета Моны Лизы размещать в музее ординарное фото нашей современницы.

Не нужна и гонка за оригинальностью. Публика стремится к классике. Убеждаюсь в этом на своём фестивале Opera Art, который проходит раз в два года в Москве, в Большом зале консерватории. Я стараюсь включать в афишу произведения, редко исполняющиеся в Москве, открываю забытые оперы, показываю тем самым разнообразие оперного театра. А ведь всё это — долг всех, кто имеет отношение к оперному искусству. Так мы и обогатим культурный уровень слушателей, и покажем, насколько необъятен мир оперы.

Именно такая,

просветительская, академическая популяризация мне кажется важной. Об этом я постоянно думаю,

а вот для популяризации себя в социальных сетях меня уже не хватает. Но ведь сегодня, если ты не ведешь свой Instagram, свой Facebook, то рискуешь своей известностью. И мне это немножко обидно.

Я не могу, погружаясь в творческий процесс, перед репетицией, делать селфи или просить маэстро помахать мне в телефон, улыбнуться и передать всем поклонникам привет! Я просто не в состоянии такие вещи делать.

 Но есть артисты, которые делают всё это запросто — браво им, конечно…

— По поводу вашего фестиваля: почему, будучи в расцвете карьеры, вы решились на такую хлопотную затею?

— Я много работаю за рубежом с прекрасными дирижерами и солистами, и мне хочется показать их нашей публике, открыть для нее новые имена! Тот же Даниэль Орен: он впервые побывал в Москве как раз по моему приглашению. Были исполнители, приехавшие на Opera Art, скажем так, по азербайджанской линии — молодой тенор, который учился в академии при La Scala, другой мой соотечественник, который по всему миру поет…

Что еще для меня важно — я стараюсь хотя бы один-два вечера отвести для опер, которые не идут в Москве. Например, мы первыми исполнили «Ласточку» Пуччини (причем за дирижерским пультом стоял Янис Лиепиньш — это был его оперный дебют в российской столице. — М.Н.). А для следующего фестиваля выбрали «Русалку» Дворжака… Может, и «Эрнани» повторим. Думаю, это тоже будет приятным сюрпризом для публики.

— Вам легко было решиться уехать из Баку?

— Конечно, легко не было, потому что у меня в Баку все родные, коллеги, близкие. Я там родилась, окончила школу и консерваторию, в театре работала. Но понимала, что для роста творческого надо двигаться дальше. И хороший учитель мне был нужен на тот момент.

Я приехала в Москву, познакомилась сначала с Еленой Образцовой (мы подружились и много лет общались), потом со Светланой Нестеренко, которая и стала моим педагогом, очень мне помогла по части вокальной техники… В те годы она была профессором Академии хорового искусства имени Виктора Попова, сейчас педагог Большого театра, и мы по-прежнему вместе…

Ну и, соответственно, я шла вперед, участвовала в международных конкурсах — это тоже нужно было сделать для карьеры, у меня шесть лауреатств на самых известных, самых престижных состязаниях. После конкурсных наград появились агенты, контракты… Ничего не поделаешь:

если ты чувствуешь, что достиг потолка в том месте, где родился, тебе надо выбирать — либо искать новые пути, либо останавливаться в развитии.

— Москва приняла вас сразу?

— Я бы сказала, с осторожностью. Так ведь

ни один столичный, большой город не принимает тебя сразу… Тем более Москва,

которая еще совсем недавно слышала таких великих певиц, как Образцова, Вишневская, Архипова… И выйти на сцену в надежде на всеобщую похвалу было бы наивно…

Конечно, тебя будут обсуждать. Кому-то ты понравишься, кому-то нет. Но знаете, когда в 2006 году был мой первый сольный концерт в Москве, в Большом зале консерватории, свободных мест практически не было. То есть жаловаться на отсутствие интереса к моей персоне я никогда не могла…  А сейчас уже у меня есть свои поклонники, свои слушатели, своя публика, которая приходит на все спектакли и концерты, пишет письма, ждет меня на служебном входе… Но на то, чтобы обрести ее, потребовалось время. Не сразу всё произошло, не сразу.

— Как в вашей жизни возник Большой театр? Вы мечтали быть в его труппе, прикладывали усилия, чтобы присоединиться к ней?

— Мне кажется, для любого певца, выросшего на постсоветском пространстве, Большой театр — это мечта.

И мне всегда очень приятно возвращаться на эту любимую сцену. Я дебютировала в Большом в партии Лиу в «Турандот» Пуччини. А сегодня в моём репертуаре Микаэла в «Кармен» Бизе, Мими и Мюзетта в «Богеме» Пуччини, Марфа в «Царской невесте» Римского-Корсакова, Виолетта в «Травиате» Верди, Иоланта в «Иоланте» Чайковского.

Я рада каждой новой роли и счастлива оттого, что ощущаю Большой своим родным домом.

— Есть ли спектакль или концерт, в котором вы участвовали — и который не забудете никогда?

— «Трубадур» на фестивале Верди в Парме. Teatro Regio в Парме — один из самых авторитетных театров Италии. И публика там под стать: зрители настолько владеют материалом опер, что могут спеть их от начала до конца.

Мне показывали влиятельных господ с золотыми значками Общества Верди, знающих назубок каждую ноту, каждый пассаж; почтенных дам, которые помнят партитуры наизусть, и когда артисты фальшивят — поднимают их на смех. Если они слышат оплошность, то начинается шквал криков «буууу», причём прямо во время пения.

Считается, что в Парме певцы держат экзамен перед истинными знатоками.

В вечер моего дебюта публика приняла только меня и выступающую со мной в спектакле меццо-сопрано. Когда начинали петь другие солисты, из зала доносились нескончаемое «бу» и даже слова: «Что это такое?! Уберите тенора, он не понимает, что поет!»

Мои родные и близкие были в шоке. Представьте себе: гробовая тишина пока я пою, и крики, когда начинают петь остальные…

Это действительно была та ещё проверка на прочность. Выдержать это испытание, почувствовать, что ты пришелся по душе таким искушённым зрителям — невозможно передать словами, какое это удовлетворение. Настоящее счастье для артиста. Мой супруг рассказывал, как одна из самых почётных зрительниц, которая ходит в театр более 50 лет и знает все произведения Пуччини и Верди наизусть, после моей выходной арии сказала: «Belissimo»!

— На что вам хватает времени и сил, кроме работы?

— Только на семью, на общение с родными. И всё. У меня и отпуска-то толком не бывает, летний период проходит тоже в работе, на летних фестивалях. На себя, в общем-то, времени и не хватает. И на то, чтобы отдохнуть. 

— Замужество и рождение сына изменили вас как певицу?

— Да, стало больше ответственности. Не за себя, за ребенка. Голос изменился. Переоценка ценностей произошла...

Раньше на первом плане была карьера, пение, теперь — семья.

Хочется каждую свободную минуту проводить с сыном, даже если приходится жертвовать выступлениями, отказываться от очень долгих и не очень интересных контрактов. Ради того, чтобы быть с ним, с мальчиком моим. А не в разлуке.

— Вас часто называют новой Марией Каллас. А какой вопрос вы бы ей задали, будь такая возможность?

— У меня совсем недавно был в Афинах концерт ее памяти… Греки меня так полюбили после конкурса имени Каллас в 2007-м, что зовут теперь на все даты, связанные с их любимой оперной дивой… Сейчас было 40-летие со времени ее кончины, и мне было доверено исполнить важное музыкальное приношение — провести сольный концерт в крупнейшем афинском зале «Мегарон»… Висели огромные шестиметровые афиши, на которых были изображены я и Каллас, и мы выглядели действительно похоже.

Когда я вышла на сцену, зал взорвался аплодисментами… Это внешнее сходство их просто поразило… Знаете, в этот вечер творилось что-то нереальное. Я еще немножко приболела,

думала, вообще не смогу петь. Но пела так, как не пела никогда. У меня было такое ощущение, что в меня ее дух вселился. Я даже голос свой иногда не узнавала.

Не понимала — это я пою или она. Такое вот у меня состояние эйфории было.

Что бы я у неё спросила? (Вздыхает.) Я бы, наверное, спросила, счастлива она была или нет. Потому что, имея такой успех, такое обожание публики, в итоге она отказалась от сцены во имя своей любви, такой трагической любви к Онассису…

Мне хотелось бы с ней на личные темы поговорить, не на творческие. О женском.