Антон Фрейманс: «Сидеть как мышь, делать свое дело»

Обратите внимание: материал опубликован 5 лет назад

В стране 12 апреля появятся сразу два новых «Гамлета»: в Валмиерском драматическом театре самую знаменитую трагедию всех времен ставит Индра Рога, в Латвийской Национальной опере — Антон Фрейманс. Для 28-летнего хореографа это первая работа на большой сцене, хотя сцену эту он знает как облупленную.

В спектакле «Пер Гюнт» Фрейманс исполняет титульную роль, в «Антонии # Силмачах» танцует Дударса, в «Трех мушкетерах» — Людовика XIII, в «Дон Жуане» — Лепорелло, в «Шехерезаде и ее сказках» — Синдбада, в «Ромео и Джульетте» — Париса и Меркуцио.

— Знаете, у меня всегда было ощущение, что вас с руками и ногами оторвет любая компания современного танца. Тем не менее вы проводите уже десятый сезон во вполне академической труппе ЛНО. Почему?

— Не знаю.

Мне не кажется, что вот прям с ногами и руками оторвут.

— Пробовали?

— Нет. Мне хорошо в Риге, мне хорошо в этом театре, мне кажется, столько, сколько мне дают танцевать здесь, мне редко где будут давать танцевать. И ставить тоже. Мне 28 лет, а я уже могу сделать балет на большой сцене! Это тоже привилегия. У нас за своих очень держатся. И развивают таланты местные. Классно!

— После «Пера Гюнта» вы получили титул лучшего солиста сезона. Обрадовались?

— Да — но

я не солист!

— И это не перестает удивлять.

— Мне не важно — солист, не солист. «Пер Гюнт» Эдварда Клюга мне настолько нравился, что я просто прыгал от счастья, когда узнал, что он войдет в наш репертуар. Я был бы рад даже в кордебалете танцевать в этом спектакле.

— Есть еще балетмейстеры, за которым вы следите с особым пристрастием?

— Сейчас — Кристал Пайт (уроженка Канады, 1970, танцевала в Балете Британской Колумбии и во Франкфуртском балете, в 25 лет получила престижный приз Clifford E. Lee Choreographic Award, была резидентом-хореографом Les Ballets Jazz de Montréal. Ее работы отличаются причудливым юмором и бесстрашной техникой. — М.Н.) Обожаю ее! Единственный человек сейчас, про которого можно сказать: гений. Она какой-то свой язык создала, меня очень вдохновляет ее творчество.

— Вы себе больше нравитесь как танцовщик или как хореограф?

— Пока еще я не могу себе нравиться как хореограф. Я чувствую, что все еще учусь, все еще ищу себя. Может быть, у меня не всегда последовательный стиль. Наверное, какой-то талант есть, иначе бы мне не дали ставить, но как хореограф я еще не до конца оформился. А как танцовщик... Пожалуй, в современном балете я себя показываю хорошо, я его понимаю, тело меня слушается... Но я не знаю, как ответить вам однозначно. Это совершенно разные способы самовыражения.

— Когда вы поставили свой первый номер?

— Во время учебы в Музыкальной академии. Я сочинил маленький монолог для себя... и я его я совсем не помню. У меня вообще вылетело из головы все, что я делал в академии.

— Верно ли, что произведение транслирует человеческие качества своего автора?

— Да. Конечно.

— И хорошие, и плохие?

— Не знаю насчет хороших...

Вот, например, Влад Наставшев. Он же всегда, когда делает автобиографические спектакли, выставляет напоказ свои отрицательные черты. Его же абсолютно невозможно любить в этих спектаклях! (Смеется.)

Несмотря на то, что сам по себе он замечательный человек! И зритель, который не углубляется в личность режиссера, может подумать, что он грубоват, нетерпелив...

В балете все проще, наверное. В балете личность танцовщика настолько поглощает хореографию! Вроде бы делаешь все по тексту, но тело презентует этот текст абсолютно по-своему. Я смотрю на Карлиса Цирулиса и на Кристапа Яунжейкарса, которые танцуют у меня главную роль — и не узнаю свою хореографию. Вообще не узнаю! И это хорошо. То есть там как бы частичка меня есть, но она очень размывается. Вливается в них — и пропадает.

— Подождите, вы что, отдали Гамлета кому-то танцевать?!

— Если честно, я и миниатюры-то свои танцевал только потому, что не мог найти кого-то, кто готов был репетировать их со мной месяц. В итоге я выходил на сцену и постоянно чувствовал себя не готовым — потому что, когда создаешь новую хореографию, придумываешь тысячи возможных версий, выбираешь как будто бы лучшую, но в голове эта тонна информации остается, в подсознании сидит, и ты, танцуя, не можешь до конца окунуться в происходящее. Слишком много всяких наслоений. Тела не чувствуешь. (Вздыхает.)

Я без удовольствия танцую свою хореографию.

— А смотрите, как ее танцуют другие, с удовольствием?

— Нет. (Смеется.) Это еще хуже.

— Расскажите еще о «Гамлете». Вы долго выбирали тему или другие варианты просто не рассматривали?

— Был другой вариант, извините, не буду говорить, какой, но для него невозможно было купить музыку, она была слишком дорогой для нашего театра.

Балет, как известно, у нас не особо уважаем — в смысле, финансово. Он обычно выступает в роли дойной коровы: всегда распродан, и на нем зарабатывают деньги, чтобы ставить оперы. Поэтому на мой балет была установка дирекции, что он должен быть очень экономичным и очень коммерчески успешным. (Смеется.)

Я не знаю, насколько это будет коммерчески успешно, потому что одноактные балеты в Риге не любят, но...

Ну так вот, музыку для той идеи, которая у меня была изначально, купить не получилось, и я стал лихорадочно думать, за что еще взяться. «Гамлет» — он был у меня в планах давно, хотя всегда казалось, что это должен быть большой спектакль.

А потом я подумал — а почему нельзя сделать одноактный?

Потому что были уже какие-то хореографические решения в голове — например, последняя массовая сцена. В общем, я решил, что это как раз хорошо, что в 45 минут все уложится. Растягивать ничего не придется.

— Вам важно, чтобы сюжетная линия считывалась не только исполнителями, но и зрителями?

— Да. Мне кажется, это важнее всего — чтобы было понятно. Я стараюсь уже в хореографии кодировать какие-то объяснения. Может, я ее перенасыщаю, может, какие-то детали остаются незамеченными, но если внимательно следить за происходящим, все будет более-менее понятно. Вообще, в «Гамлете» сюжет настолько сложный и насыщенный, что его можно не проговаривать, спокойно уводить в абстракцию... а потом так же спокойно возвращаться к повествованию. Мне это очень нравится. 

— Вы себе сами команду набирали?

— MAREUNROL'S (Марите Мастиня-Петеркопе и Роланд Петеркопс создают костюмы и декорации для «Гамлета». — М.Н.) я выбрал сам. Они единственные в Латвии, кто работает на сцене по-дизайнерски, очень неординарно. Кому-то нравится, кому-то не нравится, но они ни на кого не похожи. И у них есть вкус. Абсолютный вкус. Музыка: такой кишмиш там получается, Сергей Рахманинов, Линда Леймане.

Я очень много чего слушал, и все равно ничего не подходило под те сцены, которые я придумал. Поэтому я решил, что ладно, пусть будет Рахманинов

 — что тоже, может быть, не очень удачный выбор, но у него есть эта знаменитая прелюдия до-диез минор, которая в моем воображении всегда с сюжетом «Гамлета» сходилась. Из-за этой прелюдии я сочинил еще четыре сцены под Рахманинова. Но мне все равно чего-то не хватало. Остроты, что ли. Свежести какой-то. Потому что, знаете, второй балет, который будет в один вечер с «Гамлетом» идти — «(Не) рассказывай мне сказки», — там музыканты Янис Шипкевицс, Матис Чударс и Каспар Курдеко заняты, ну очень, очень молодежный вариант, настоящий рок-концерт. А здесь как будто и тема сама по себе тяжелая, и история, скажем так, старомодная.

Захотелось ее из Средневековья увести, сделать посовременней. Вот именно музыкой. В результате Линда Леймане написала очень кинематографичную, если так можно выразиться, партитуру. Но не романтическую и не лирическую, а триллер такой грозный, электронный, с басами. Который очень хорошо сочетается с Рахманиновым — потому что Линда использует рояль, использует аккорды из прелюдии. Мне кажется, если бы был только Рахманинов, можно было бы уснуть, если бы была только Линда — наверное, было бы сложновато это слушать 45 минут, а так они между собой все время ведут диалог, и это, мне кажется, прекрасно ложится и на танец, и на слух.

— Вы получили всех артистов, которых хотели?

— Да. Здесь была полная свобода. Мы просто с Элзой договорились между собой (Элза Леймане, автор балета «(Не) рассказывай мне сказки». — М.Н.), чтобы у нас танцовщики не дублировались. В итоге у меня получился такой состав, которого мне и хотелось.  И солисты, и 16 человек кордебалета.

— Как вам с таким составом большим?

— Мне очень нравится. Я уже не первый год работаю — прежде всего, чтобы опыт получить — с ансамблем народного танца Daiļrade, и, кажется, научился там контролировать массы в танце. Потому что в кордебалете это отходит на второй план, нет привычки дисциплинированно чистить каждое движение. Как бы само собой разумеется, что вот сказано — первый арабеск, и все идеально выполняют первый арабеск. А на самом деле это не так.

Чтобы было идеально, нужно детализировано все делать, каждое движение разложить-разложить-разложить, да еще и под определенный счет.

Только тогда и получатся качество.

— Как вы отношениями с коллегами в зале строите? Вы — начальник, они — подчиненные?

— Я с большим пиететом отношусь к каждому, потому что и сам танцую. Я всегда пытаюсь быть очень деликатным в начале. Но когда много людей в зале и все личности, со своим эго, со своим мнением, которое непременно нужно высказать... Причем слишком громко... Ну да, у меня из-за этого было несколько срывов на первых репетициях.

У меня обычно голос полухриплый, полувысокий, не пойми что, а репетиционный зал большой, и акустика там такая — басом не крикнешь, тебя не услышат.

И я кричал басом. После этого они начали... не то что уважать меня больше... но бояться этих сцен.

Мне кажется, они теперь у меня лучше работают, чем на других репетициях репертуарных. А может, просто рады, что ставит кто-то из своих... Мы же знаем отлично, на что способны, где можем подтянуться, через голову прыгнуть. Был однажды случай — приехал хореограф из данс-компании знаменитой, увидел, что кордебалет вроде бы расхлябанный, и сделал для него нестерпимую партию — весь спектакль просто шагать назад-вперед в таком медленном-медленном темпе. Двадцать минут такой скукоты! А мы как-то пытаемся находить для них интересные варианты. Не идем легким путем. Им это нравится.

— Вам тоже нравится, когда работы много?

— Мне не нравится, что у меня не выходных. У меня в понедельник эта вторая работа, в Daiļrade, и поэтому нет ощущения, что я могу хотя бы на сутки отключиться и не думать ни о чем. А так — нравится, да.

— Вы боитесь неудачи?

— А кто ее не боится?! Особенно если у тебя это первый спектакль. Если он не получится, не факт, что будет второй. Поэтому, конечно, есть нервность. К тому же у нас много талантливых хореографов и только один музыкальный театр, который в год выпускает только два балетные постановки.

То есть вообще нет пространства, в котором мы можем себя выразить... Хотя, знаете, к премьере я, наверное, так устану, что мне будет не до страха...

Уже сейчас этот путь к результату кажется бесконечным...

— Вы строите планы на будущее или стараетесь жить сегодняшним днем?

— Что я могу планировать?! Ничего.

Это же балет! Ты прыгаешь-прыгаешь, потом — хлоп, подвернул себе ногу и не работаешь полгода.

Как хореограф я тоже ничего не могу загадывать. Я знаю, что могу раз в год поставить какой-то номер один на весенний концерт Iespējams — и все. Вот и все мои планы.

— Но если вы не будете предлагать себя другим компаниям, они просто не будут знать, что вы есть на свете.

— Балет — такой маленький, такой закрытый мир... Все друг друга знают. Искусственно себя куда-то пихать, пытаться выбиться — это не для меня, наверное. Мне комфортней, когда все своим ходом идет, своим чередом. К чему-то же это приводит? Ты ставишь миниатюры постоянно, каждый год, тебе, может, это надоело уже, и вот, пожалуйста — спектакль. Зачастую так оно и бывает.

Подавляющее большинство хореографов, которых я уважаю, они такие, не боевые. Те же самые Кристал Пайт и Марко Гекке: они как мыши сидят, делают свое дело и ждут, пока их заметят. Нет, конечно, существуют какие-то конкурсы, можно туда съездить, в тот же Ганновер, например... Но у меня, если честно, нет таланта делать конкурсные номера. Не умею. Каждому свое.

— Вы видите себя в других жанрах искусства? Драматический театр, кино, перформанс?

— Мне всегда хотелось что-то сделать в драматическом театре, но у меня такой неталантливый голос... (Смеется.) Он ставит крест на этих моих мечтаниях.

У меня есть только тело. Телом я могу что-то сказать — вот и все...

Так что в драме я мог бы заняться только сценическим движением — мне кажется, это было бы интересно... Но мы же работаем здесь, в Опере, каждый день... Да может, мы никому там и не нужны, в драме, с нашим балетным образованием... В общем, посмотрим. Будем ждать пенсию, благо она у меня через восемь лет. Тогда и пойму, как действовать дальше. Оставляю на произвол судьбы.

— Фаталист?

— Да.

— Самые яркие ощущения счастья — они когда бывают, на сцене случаются или вне ее?

— У меня на сцене еще ни разу не было ощущения счастья. Счастье — оно спонтанно как-то появляется, в абсолютно обыденных местах,

иногда просто на улице, не знаю... на даче в гамаке. В каких-то простых ситуация. И сейчас вот, на репетициях — когда то, что ты себе нафантазировал, наконец-то оживает.

PS. Сцены из балета «Пер Гюнт»

Заметили ошибку? Сообщите нам о ней!

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Ctrl+Enter.

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Сообщить об ошибке.

По теме

Еще видео

Еще

Самое важное