Алвис Херманис мечтал о работе с Някрошюсом еще в середине 1990-х. А никак не сходилось. С Някрошюсом вообще трудно было сойтись — не легенда, а факт: он практически не давал интервью, творил в своем театре «Мено фортас», название которого переводится как «Моя крепость» (опять же символично). Он стал знаменит на весь мир, когда рушился «железный занавес» (хотя в СССР был знаменит и до этого), и уже во время горбачевской «перестройки» вдруг получил Государственную премию СССР. За Гоголя и Чехова.
Тем уникальнее был тот факт, что 11 мая 1999 года в Латвийской Национальной опере с подачи института Нового театра вдруг был показан «Гамлет» Шекспира в постановке Някрошюса. И поверьте, это не эмоциональное заявление по случаю ухода великого (об этом я часто писал и говорил в интервью), но это до сих пор единственное по-настоящему гениальное впечатление, которое не переплюнул за последующие 19 лет ни один другой спектакль. До сих пор. Някрошюс потом еще привозил к нам «Отелло» (с Владасом Багдонасом в главной роли) и литовскую драматургию по мотивам Донелайтиса, но вот «Гамлет»... Вернее, Hamletas (заглавную роль играл звезда литовской рок-музыки Мамонтовас).
И к этому моему заявлению могут присоединиться и сотни других зрителей, которым посчастливилось быть на том спектакле. Судите сами: спектакль шел долго, более четырех часов. На литовском языке. Но все было ясно. И каждый раз, когда после очередного отделения закрывался занавес, аплодисментов не было. Их не было практически и после спектакля. Потому что... не было сил — у зрителей. Это был тот редчайший случай, когда было понятно, что аплодисменты излишни — и другого такого случая на театре я пока что не знаю.
Лед, который таял и затопил потом подвал нашей Оперы, — мелочь. А вот электрическая пила, которая во время монолога «Быть или не быть» действительно могла, кажется, упасть на читающего строки великого Шекспира артиста. Там было столько находок, чисто режиссерских! И загадок! Как это сделано, хотя бы технически?
Афиша этого спектакля с автографом Някрошюса внизу висит у меня все эти годы прямо над дверями в библиотеку. И все тут верно — и Шекспир, и пила, и входящий в вечность простой смертный...
Поверьте, это редчайший случай: Някрошюс на следующий день провел пресс-конференцию в большом зале тогда еще не отреставрированного отеля «Латвия». И несколько строк из нее говорят лучше всяких воспоминаний.
— Ваш спектакль оставил ощущение безысходности. Это ваше ощущение или влияние Шекспира?
— Наполовину принимаю ваш вопрос. (Глубоко вздыхает). Конечно, есть и моя позиция, но это позиция в основном от Шекспира. Очень много смертей у Шекспира. А смерть никогда никому не приносит радость. Это, наверное, больше виноват автор, Шекспир. Любит трупы.
— Вам понравилась реакция рижан?
— (После паузы) Да. Вообще было приятно играть на великолепной сцене, на этой прекрасной сцене. Скажем, мы как-то между собой говорили, что даже как-то интереснее... Этот спектакль запомнился — в Риге как происходило. Иногда бывают такие города, что даже не запоминается, где играл. Не знаю, как публике — понравилось, не понравилось. Ну, немножко жалко было, что мало было молодежи.
— Есть ли в искусстве у вас единомышленники?
— Наверное, неправдой было бы сказать, что у меня есть друзья среди режиссеров. Их почти... Их вообще нет. Есть знакомые: «Привет-привет, как дела?» и расходимся. И на этом все кончается. Конечно, жалко, что нет общения, но, может, мой характер такой сложный... Сколько я знаю, в Советском союзе друг друга очень не любят режиссеры. Не любили до этих времен. А сейчас, наверное, отношение стало сложнее.
(У кого-то звонит мобильник, тишина, Някрошюс ждет, когда звонок прекратится).
— Мистика... Откуда?
— Чуть-чуть мистики — это очень хорошо. Во всех жанрах.
— Технические подробности: что это за лед, как вы его возите, в холодильнике (смех), что это сверху сыпется, почему кокосовые орехи так легко раскалываются — или это не орехи?
— Что видите, то и есть. Никаких секретов нет. Если что-то раздевается, так раздевается, если падает — падает, если тает лед, так тает. И все. Возможно, единственное: Клавдий с чашей там простреливается. Из пневматической винтовки. Но вчера не очень хорошо прострелило: какая-то дырка. А иногда она взрывается, как...
Полония мы сделали с иронией, это веселая смерть. Дай Бог каждому так умереть (смех, аплодисменты). Мы не спекулируем. Я не подумал, что мы любим показывать, как человек умирает. Ну, наверное, это так случайно... Вообще нехорошо показывать... Шекспир правильно делал, что многое у него за сценой. Ну все, наверное...
...И все же об одной загадке стоит добавить. В спектакле Клавдий подносит к губам огромный бокал красного вина и вдруг он... взрывается. Артист сидит на троне, будто в крови. Някрошюса после той пресс-конференции спросили: «Как вы это сделали?» Эймнтас задумался и сказал: «Все просто. Я стою за кулисами и метко стреляю из пневматической винтовки...» «О, так просто и гениально!» «Да...» И уходя, сказал: «Но вообще-то я по-другому сделал...»
