Продюсером здесь Евгения Шерменева, которая в свое время была директором международных фестивалей NET (Новый Европейский Театр) и «Территория», а также заместителем руководителя департамента культуры Москвы Сергея Капкова. 25 августа на ее странице в Facebook появилась запись, фрагмент которой мы цитируем в орфографии автора:
Пьеса Михаила Дурненкова Mikhail Durnenkov "Война еще не началась", с которой мы и начали сотрудничать с Мишей -- при постановке в Плимуте два с половиной года назад, мне нравится до знания ее наизусть - до постоянного цитирования (не вслух, но для себя).
Год назад семья Дурненкова-Перетрухиной были у меня в гостях, приехала Лера Суркова со своей семьей мы сидели весь вечер, дети, высокое небо, собаки, зеленая трава. И на следующий день я подумала про эту пьесу в Риге, которую великолепно может сделать Лера.
Гуна Зариня прочитала пьесу и сказала "интересно"
Лера позвала Alexander Malikov.
Мы сделали то же самое: позвали на разговор Александра Маликова.
— Когда затевался «Мужской стриптиз» с твоим участием, все было предельно ясно: собралась хорошая компания, взяла крепкую комедию, которая будет делать сборы. А тут?
— Тут искренний разговор с людьми, со зрителем.
Шанс сказать миру то, что в обычной жизни, может, никто не захочет от меня услышать. Давно у меня не было такого хорошего ощущения от пьесы,
такого совпадения с моими собственными переживаниями и мыслями.
— Это твой второй проект на стороне?
— Да. Приходилось отказываться. Я очень сильно был занят всегда. Вплоть до того, что думал уже какую-то дистанцию со своим театром выстраивать. Ну невозможно человеку сидеть в одном месте все время. Надо обмениваться новыми энергиями, мыслями, время от времени выходить из зоны, где даже активная деятельность становится монотонной… Я и на латышском очень хочу поиграть. Мне эта практика вообще очень нравится.
— Ты много смотришь чужих спектаклей?
— Достаточно. Хотя это трудно — и я воспринимаю это как несправедливость нашей профессии… Ну как так? Я чуть ли не полтора года не мог увидеть «Озеро надежды» в Новом Рижском — не получалось просто, даты с моими свободными вечерами не совпадали!..
— Чувствуешь стилистическую разницу между русским театром и всеми прочими, о которой так часто говорят латышские критики?
— На мой взгляд, у хорошего театра нет национальности, и явной разницы я не вижу. Есть точно такие же проблемы и беды, есть такие же успехи и радости, есть такие же профессиональные попадания и непопадания. Я вообще не понимаю, как можно делить!.. Существует такая вещь, как контакт между зрителем и артистом. Ну, для меня. Когда он происходит, уже не важно, какими средствами он достигнут. Даже язык не важен. Я же начинал ходить и смотреть, когда tikai drusčiņ varētu saprast (только чуть-чуть могу понять — Rus.Lsm.lv), и до этого еще, когда я совсем латышского не знал.
И у меня были те же ощущения и мысли, что у моих латышских друзей из театрального мира. Нас трогали одни и те же вещи, мы одно и то же считали точным и верным.
А какие-то родовые черты… может, где-то жест пошире, голос погромче, где-то артист подальше от себя, поближе к персонажу, где-то наоборот… Но это же всегда по-разному. От конкретного спектакля зависит. От конкретного режиссера.
— Как вам репетируется — латышке, русскому, литовцу? Вы все из разных школ, из разных театров…
— Хорошо репетируется. Я всегда рад поработать с новыми людьми, с Гуной так вообще мечтал давно, все в «Медею» рвался, но не вышло, и мне сейчас очень интересно, как они с Гитисом подходят к процессу. Гуна вообще как скала над нами возвышается. Человек, с которого можно и нужно брать пример в профессии. И мне очень нравится в нашей компании, что у нас взгляды на мир, на пространство человеческое примерно одинаковые, как мне кажется. Поэтому спасибо Лере, что я с ними. И Жене спасибо. Мало сказать, что она продюсер. Она нам и мама, и администратор, она все, что вокруг спектакля. У нее есть удивительная способность создавать гнездо, в котором всем хорошо. Она очень заботливая, все продумывает, обо всем помнит. Очень тепло с ней.
— То, что в «Войне» нет линейного сюжета, а есть мозаика из множества новелл и персонажей — тебя как актера привлекает? Или это заданная заранее сложность?
— Нет, это здорово, это интересно.
Миша так умудряется писать, что каждую историю можно развивать как угодно далеко — хоть короткий метр снимай, хоть большое кино.
И сразу включается фантазия, сразу хочется взяться за этот текст. С самой первой читки.
— Смеялись, когда читали?
— Да! И в спектакле этот смех должен сохраниться. Я вообще не понимаю, как можно существовать в современном мире и адекватно воспринимать его реалии без юмора или иронии. У меня трагикомедия -- любимый жанр.
— Тебе не кажется, что от того, что мы чувствуем себя достаточно свободно, что практически все острые темы открыты к обсуждению и обсуждаемы — публика не хочет иметь с ними дела еще и в театре?
— Какая-то часть — хочет.
— А какую-то привлечет имя Гуны на афише.
— Да,
без Гуны было бы сложнее, наверное. И не наверное, а точно.
Ей верят. Гуна — это знак качества, и я надеюсь, что мы ее не подведем.
— На плакате вы трое неуловимо похожи. Будь там еще и Лера, это сходство усилилось бы.
— Да, мы похожи. И глаза у нас светлые.
— Лера, выросшая в Латвии и работающая в России, для вас — связующее звено?
— Она уже очень долго живет в Москве. Я себя больше чувствую местным, чем она.
— Возвращаясь на родину, ты чувствуешь, что дистанция удлиняется между тобой и теми, с кем ты общаешься — я не семью имею в виду?
— А у меня там уже нет внесемейного круга общения. Только очень близкие друзья-однокурсники — пара человек буквально, но это люди из театральной сферы, с ними так же хорошо и просто, как прежде. С друзьями детства я, к сожалению, потерял контакт еще в то время, когда учился в консерватории, интересы разошлись. Встретились как-то на улице: ну ты как, в театре выступаешь? Выступаю.
— Ты смотришь телевизор?
— У меня нет телевизора. Но когда я приезжаю домой… хотя у меня дом здесь, конечно, я же одиннадцать лет в Латвии живу… граница давно стерлась… Так вот, я сейчас был в Карелии у мамы, у папы, у брата, у племянников… Там иногда видел телевизор. И даже смотрел.
— И как?
— Чуть-чуть грустно, я от такого совсем отвык. Но диких эмоций, ярости, возмущения у меня это не вызывает. Перерос, наверное.
Это в возрасте 23-24 лет хочется протестовать, даже находить повод для протеста, зацепиться за что-то и кричать — это пропаганда!
Вот, кстати, об этом слове и о телевизоре. Я ехал на поезде Петрозаводск—Санкт-Петербург, какой-то мужчина очень хотел вступить в диалог; естественно, начал с самого простого — откуда ты, где ты, что ты, чем занимаешься. Из Латвии, отвечаю, и предвижу кучу вопросов сразу. Он действительно принялся мне говорить все то, что обычно говорят о наших проблемах — но, увидев мое лицо, остановился и сказал: а, ну да, это пропаганда все. То есть первый посыл был — показать, что он тоже в теме, что-то видел, что-то читал. И тут же он ставит под сомнение собственные слова, этим термином — пропаганда — оперирует... Мне это было очень интересно.
— Знаешь, я тут недавно наткнулась на одну фразу Вахтангова и теперь ко всем с ней пристаю. Он говорил своим актерам — не отражайте эпоху. И я думаю: а правильно ли это сейчас, возможно ли: жить без телевизора, без новостей, заниматься вечным.
— Это личный выбор каждого. Я вот люблю воспринимать мир люблю через общение. И через интернет, конечно, тоже — у меня есть Facebook и все остальное. А телевизора у меня нет. И все. Да, у Дурненкова пьеса о том, что происходит здесь и сейчас, и об информационном поле тоже. Но прежде всего о человеке. Который был и тогда, в вахтанговскую эпоху, и в эпоху Эсхила. А все вокруг, эта современная оболочка, — просто обстоятельства времени и места.
— Они пугают иногда, эти обстоятельства. Парикмахерша, которая годами стрижет моего мужа и обычно только два слова произносит — «здравствуйте» и «до свидания», недавно его спросила: «А война будет?». То есть топор в воздухе все-таки висит.
— Да. И вот эта пьеса — она же 2014 года… Миша бы лучше сам об этом рассказал, он совсем недавно улетел… Но он говорил, что его подтолкнуло именно это ощущение: что
вроде бы начинает происходить то, чего никто себе и представить и не мог. То, что не укладывается в голове.
И некоторые новеллы у него просто слету написались, как из пулемета. Но для меня это все равно не про фейковые новости, не про распятого мальчика…
— И не про предчувствие войны?
— Нет. Про человека. Про ощущение надвигающегося апокалипсиса в нем самом — внутри, а не снаружи. Про фобии, страх, паранойю, поиск своего места в этом мире. Про то, почему человек — человек. И почему не должно быть войны.
— Которая в мире не прекращалась ни на день.
— Мы, когда в первые разы встречались, говорили очень много о страхе войны, и нас это так объединило, я помню…
Мне вот часто снится ядерный взрыв. Не метеоритный поток, а именно гриб этот атомный, человеческих рук дело. Оказывается, не я один такой…
— Если бы ты подбирал аудиторию для спектакля на свой вкус, кого бы хотел видеть в зале?
— Всех. Мне кажется, в этом и… не сверхзадача, но… В этом и стремление к чуду, которое может произойти. Не на сцене, нет,
хороший спектакль — это ведь не только то, что происходит на сцене, это нечто объединяющее людей по обе стороны рампы, отменяющее деление на актеров и зрителей.
Любого человека, неважно, какие у него театральные предпочтения, можно хорошим спектаклем пробить, заставить думать. Поэтому я не делю аудиторию на умную или неумную, на ту, которая хочет развлечься или поплакать, которая не хочет ничего… Я бы всех позвал.
— Лишь бы слово «война» в названии не отпугнуло.
— Для меня это название — да и вся пьеса Миши — своего рода пощечина, сделанная рукой любящего человека, который хочет в чувство привести, заставить нашатырь понюхать. Может, получится. Может, мы этим войну чуть дальше отодвинем.
* Маша Насардинова является редактором издания Pastaiga.ru. Этот материал подготовлен специально для Rus.Lsm.lv.