Ценчич — выдающийся певец, востребованный оперный режиссер и удачливый продюсер, основатель и худрук Байрейтского барочного фестиваля. Этапы его удивительного и долгого пути в музыке подробно запротоколированы, видео- и аудио свидетельства легко найти в Сети.
Вот мальчик с ангельской внешностью в шесть лет поет невероятно сложную арию Царицы Ночи из «Волшебной флейты» Моцарта на телевидении Хорватии. Это почти цирковой аттракцион, но удивляться не приходится, папа вундеркинда — дирижёр, мама — певица, и это многое объясняет. В частности, недетскую одержимость Макса оперой.
Вот он поступает в знаменитейший Венский хор мальчиков и довольно скоро начинает исполнять и записывать там сольные партии. У него дивное сопрано.
Все поющие мальчики с ужасом ждут момента, когда их голос в подростковом возрасте начнет ломаться.
Но голос Ценчича каким-то непонятным образом перестраивается из мальчишеского сопрано в сопрано мужское, редчайшее. Затем — через паузу в несколько лет — в контртеноровое меццо с бархатным средним регистром и завораживающими, полетными верхами.
Как это происходило, насколько долгим и мучительным был процесс, Ценчич почти не рассказывает.
Он просто появляется на оперной сцене в 2001 году и довольно быстро встаёт в один ряд с главными контртенорами того времени: Филипом Жарусски и Андреасом Шоллем.
За вертикальным взлетом следует долгое пребывание в зените.
Ценчич поет в главных театрах мира и с лучшими специалистами по старинной музыке. Он красив и артистичен, к тому же настолько свободен, что готов посмеяться над тем, что иногда исполняет женские партии (все контртеноры делают это) — и далеко не всегда сбривает щетину, облачаясь в платье с декольте или кринолином.
Его альбомы получают десятки престижных призов в Европе и две номинации на Grammy за океаном.
— Какую из ваших записей вы считаете лучшей? И какая из них вам дороже всего?
— Я не могу выстроить их по ранжиру. Каждый альбом показывает лучшее, на что я был способен в конкретный момент. То есть в моменте все они были лучшими. А если брать их вместе — я не назову лучшим ни один.
Ценчич готовится к партиям, с головой погружаясь в музыковедческие дебри, разыскивает в архивах забытые партитуры и берется за их исполнение. «Это сродни археологии», — признается он.
— Как вы пополняете свой репертуар? По наитию, импульсивно, или вдумчиво, с холодной головой?
— Я ориентируюсь на тех знаменитых кастратов, чьи голоса были по тесситуре примерно такими, как у меня: например, на Сенезино и его коллег, работавших при дворе курфюрстов Саксонии в Дрездене XVIII века. Специально для этих певцов было написано много прекрасной музыки. Она мне очень подходит.
— А еще вы часто участвуете в постановках тех опер, которые веками пребывали в забвении. Почему это для вас так важно?
— По той же самой причине. В этих почти забытых операх я нахожу самые лучшие, самые удобные для меня роли. Мне не нужно прилагать титанических усилий, чтобы их исполнить, все происходит очень естественно, и спектакли от этого очень выигрывают.
В какой-то период жизни Ценчич, к ужасу поклонников, вдруг исчезает со сцены на несколько лет, чтобы проверить, действительно ли ему хочется петь и дальше. Или вполне достаточно руководить музыкальными процессами — быть продюсером и режиссером.
После возвращения он добирается наконец до оперной мекки в Милане, и его дебют в Ла Скала — титульная партия в "Флавио, короле лангобардов" — венчается двадцатиминутная стоячая овация.
К слову, именно эту оперу Генделя Ценчич будет ставить в Риге весной.
— Для вас это вызов — работать в театре, который не специализируется на музыке барокко?
— Я не считаю это вызовом, потому что Гендель — великий музыкальный драматург, большинство его опер имеют фантастический темп и бурное развитие, ставить их очень приятно. А вопрос специализации меня не особо беспокоит. Думаю, это не главное, главное — найти общий язык с артистами и увлечься общей идеей.
Он даёт множество интервью. В некоторых признается, что обожает готовить и чувствует в себе задатки дизайнера одежды. Но с явным облегчением и радостью переключается на разговоры о композиторах, исполнительских стилях и прочих вещах, в которых обычный человек теряется, как в джунглях.
И о своем ежегодном фестивале, конечно.
— Идея фестиваля в Байрейте родилась давно или пришла к вам внезапно, как озарение?
— Это действительно было озарение. И благословение. Байрейтский фестиваль возник в моей жизни внезапно, но каким-то образом стал ее апофеозом и в профессиональном смысле, и в человеческом. Я обрел место, похожее на дом. Я смогу наполнять его прекрасной музыкой барокко еще долгие годы.
— То есть вы полагаете, что у музыки барокко есть все шансы укрепить свои позиции в современной культуре?
— Да — если найдутся артисты, которые сделают ее интересной для публики. Музыка вообще очень сильно зависит от людей, которые ее исполняют, роль личности тут просто огромна. Будут хорошие интерпретаторы — будет жить и музыка барокко. Я не сомневаюсь в ее процветающем будущем.
Он все так же страстно, как в детстве, любит оперу. Только теперь он мегапрофессионал. И рядом со словом "любовь" у него появилось второе ключевое, от любви, по его мысли, неотделимое: борьба. Это целая жизненная философия, она выкристаллизовались у Ценчича, когда он готовил альбом из музыки Николы Порпоры. Порпора выковал как педагог самое блестящее поколение контртеноров-кастратов, включая Фаринелли, и писал для них головокружительные партии, которые потом на века вышли из употребления по единственной причине: никто не мог их воспроизвести.
А Ценчич — может. Не скрывая, что за восхитительной легкостью его пения вообще-то стоит огромная работа. К нам он как раз Порпору и привезет. И 22 ноября исполнит с оркестром Collegium Musicum Riga в Национальном театре. Ещё в программе будут Гендель и Вивальди. Царство абсолютной красоты.
