Айги, выходец из России, написал более 60 саундтреков к кинофильмам, работал с Владимиром Хотиненко, Андреем Прошкиным, Кириллом Серебренниковым, Павлом Лунгиным, Анной Меликян и многими другими режиссерами не только на исторической родине. На Западе он много лет сотрудничает с режиссером Раулем Пеком, а их фильм «Я вам не негр» получил премию «Сезар» и номинацию на «Оскар». Айги не только композитор, но и скрипач-виртуоз (подобных примеров в истории музыки не так много, кроме Вивальди и Паганини никто больше не приходит в голову). Причем, на сцене он ведет себя весьма темпераментно, по-рокенрольному, а его знаменитые прыжки со скрипкой в руках уже вошли в историю.
16 ноября вместе со своим новым проектом Les Cordes Sensibles Алексей Айги даст единственный концерт в Риге. Накануне концерта мы с ним поговорили.
— Алексей, в Риге вы будете выступать в Англиканской церкви — место, так сказать, намоленное, в том числе в музыкальном смысле. Здесь проходило столько незабываемых концертов!
— Мне довольно часто приходится выступать в храмах, так что для меня это неудивительно. Но всегда — волнительно. Кстати, премьера это программы прошла во Франции, в кафедральном соборе в небольшом городке в Альпах.
— Можете вспомнить самые необычное место, где вы выступали?
— Да много было необычных, все не упомнишь… Дом культуры при атомной электростанции… Какой-то древний дебаркадер, было около нуля к тому же. В Петергофе на закрытии сезона фонтанов, вода была со всех сторон.
— В программе рижского концерта вы представлены как французский музыкант. А сами вы себя как идентифицируете?
— Вы знаете, я никогда не думал о себе как о человеке, который представляет какую-то страну. Понятно, что я родился и вырос в России, корни у меня русские и чувашские. Но все-таки я уже довольно давно живу на Западе,
24 года назад уехал во Францию. В какой-то момент я, можно сказать, вернулся в Россию и кочевал между двумя странами. Но я не могу четко сказать, какой я музыкант — русский или французский.
Для меня это не самое важное. Хотя, конечно, российские корни легко не оторвать.
— Вы давно были в России?
— Как уехал с началом войны, так больше туда и не возвращался (24 февраля 2022 года Алексей Айги подписал заявление деятелей российского Киносоюза с призывом немедленно прекратить войну в Украине. Большинство подписавших это письмо сейчас находятся вне России — Е. В.).
— А какие-то рабочие связи с Россией у вас остались? Вы же там много работали в кино, а это всегда долгоиграющие проекты…
— Все проекты, которые у меня были на тот момент, давно закончились.
Новых проектов с Россией у меня в данный момент нет.
— А сами вы в России в каком статусе?
— Тут сложная ситуация… С одной стороны,
я как бы не запрещён, но, с другой, как бы и не совсем разрешён.
Со многих афиш меня убрали. Это было довольно болезненно. Музыка звучит, но это уже как бы и не ты.
— Вы живете во Франции, стране, которая всегда любила русскую культуру. Ее там до сих пор любят?
— Да, любят и ценят. Прежде всего, конечно, литературу — Толстого, Достоевского и далее по списку… Для французов это что-то очень важное.
Никаких попыток отмены русской культуры я во Франции не заметил.
Ну и просто люди здесь отделяют русскую культуру от политики нынешнего российского государства.
— Считается, что ваш жанр — музыка — аполитичен. Хотя у кого-то есть серьёзные претензии к Вагнеру — любимому композитору Гитлера. Для вас лично музыка вне политики или всё-таки на неё тоже в какой-то степени ложится эта тень?
— В современном мире вне политики быть невозможно. Ведь когда человек выходит на сцену, он думает не только о том, какие ноты он играет, но и о чем-то еще. Все равно у него есть какая-то позиция. Ее можно тщательно скрывать, не декларировать, но она в какой-то момент всё равно станет понятной. Я не очень понимаю людей, которые говорят: «Я вне политики, я просто выхожу и играю музыку». Да нет, так теперь невозможно. Всё-таки мы живем в очень сложном мире, где происходят страшные вещи. И мы не можем просто выходить на сцену и забывать о том, что происходит вокруг.
— Как появился ваш проект под названием «Чувствительные струны», если я правильно перевожу?
— Тут игра слов. Во французском языке выражение Les Cordes Sensibles означает, с одной стороны, чувствительные струны — в смысле музыкальных инструментов, а с другой — струны души. Родился этот проект так. Поскольку я теперь живу в Европе, а музыканты моего «Ансамбля 4'33», с которыми мы играли 30 лет, остались в России, то выступать вместе мы не можем. Постоянной группы у меня теперь нет, но есть какие-то маленькие проекты. Сначала это были дуэты — с немцем, с французом. А потом я решил попробовать играть со струнным трио. Мы опробовали этот формат во Франции, и все прошло удачно. Теперь буду играть с эстонскими музыкантами.
— Вы знаете их лично?
— Нет, я никого из них не знаю. Сейчас многие так работают — я им отправлю ноты, а потом приеду за несколько дней до концерта, и мы с ними порепетируем. Этих музыкантов мне подобрал эстонский продюсер. Они классические музыканты, но, я бы сказал, с открытым забралом — открытые к каким-то другим стилям музыки. Насколько я понимаю, они волнуются. Но они еще не знают, как волнуюсь я.
— А вот это традиционное разделение на музыкантов, играющих чистую классику, и музыкантов, готовых к экспериментам, — оно сохраняется? Или эти два лагеря уже перемешались?
— Такого четкого разделения становится все меньше. Люди понимают:
это профессия, и надо уметь играть самую разную музыку.
Конечно, остаются музыканты, для которых классика неприкосновенна, и ничего другого они играть не хотят. И это нормально — у всех свой вкус, свое воспитание. Но я, например, хотя образование получал как классический скрипач, всю жизнь любил что-то еще, кроме классики. Интересовался импровизационной музыкой, авангардом, минимализмом. Сегодня ты играешь в одном духе, завтра в другом… Я вообще люблю музыкантов, которые стоят немного в стороне от мейнстрима и делают что-то свое, не похожее на других.
— Вы живете во Франции, которая сейчас является одной из самых космополитичных стран мира. Во французской музыке это тоже прослеживается?
— Да, конечно, она, как и французская кухня, впитала в себя все лучшее со всего мира. Вот, например, мое трио FAR, с которым, я надеюсь, мы в следующий раз приедем в Латвию. Один музыкант там француз — Эрик Жако, а второй аргентинец — Пабло Немировский. Ну как аргентинец? Он родился в Аргентине, но, еще будучи совсем молодым человеком, во время фашистского режима бежал оттуда во Францию. А все его предки в свое время бежали в Аргентину от погромов из Российской империи — кто из Вильно, кто из Польши. И вот мы втроем играем музыку из ниоткуда, так мы пишем на афише — в ней перемешались Франция, Россия и Аргентина. Еще у меня был проект с французской певицей Миной Агосси, которая наполовину француженка, наполовину бенинуазска — один из ее родителей из Бенина. Тут уже перемешались и Франция, и Африка. И таких примеров я могу приводить множество. Конечно, такое смешение дает свои достаточно интересные плоды.
— Извините за немножко наивный вопрос: разделение музыки на «белую» и «черную» — оно вообще имеет какой-то смысл с музыкальной точки зрения?
— И да, и нет. Часто, например, слушая джазовую музыку, мы не понимаем, кто ее играет, — белый или черный музыкант. Скорее, корни важны, когда человек играет карибскую или бразильскую музыку. Когда ее пытаются играть люди из других регионов, это всегда слышно. Наверное, ритмы сальсы и босановы должны быть у тебя в крови, с этим надо родиться. С другой стороны, мне приходилось играть с японцами и китайцами, которые говорили — «О, да ты наш, ты мыслишь, как мы».
— Анна Друбич — композитор, которая сейчас много работает в Голливуде — в одном интервью рассказывала, что сейчас, начиная какой-то новый проект, продюсеры иногда специально заказывают композитора-женщину или композитора-чернокожего, чтобы был соблюдён баланс разных гендеров и рас. Вы с этим когда-нибудь сталкивались?
— Действительно, в голливудской практике есть некие нормы и квоты, но, по-моему, они больше относятся к актерам. Будь я продюсером, я бы, конечно, выбирал композитора исключительно по его музыкальным, а не каким-то другим качествам. Но гендерный принцип действительно стараются соблюдать. Например, на Каннский кинофестиваль в специальную программу для композиторов приглашают поровну мужчин и женщин. Что понятно:
на протяжении последних 500 лет женщины находились на вторых ролях и им зачастую не давали ни учиться, ни работать. Был перегиб в одну сторону и теперь маятник качнулся в другую.
— Мне рассказывала одна латвийская скрипачка, которая работает в Америке, что рынок музыкантов там сейчас настолько перенасыщен, что на какие-то отдельные проекты могут пригласить не просто хорошую скрипачку, а, например, блондинку. Качество игры при этом подразумевается само собой.
— В обычном оркестре, где музыканты сидят на сцене, неважно, как они выглядят, — главное, чтобы они слаженно играли. Но если речь идет о каком-то более-менее эстрадном шоу, то там, действительно, визуальная часть становится очень важна.
Как группу ABBA в свое время создавали — блондинка, брюнетка и двое подходящих им мужчин.
В шоу-бизнесе могут быть какие угодно решения. Но если мы говорим про классическую музыку, то там все-таки важно, как люди играют. Причем, кто-то может быть хорош как солист, но посредственен в оркестре, потому что это все-таки дело групповое.
— Вы очень успешно сотрудничаете с режиссёром Раулем Пеком. Он сам чернокожий — выходец из Гаити, и свой самый знаменитый фильм «Я вам не негр», получивший номинацию на «Оскар», снял об истории расизма. При этом музыку к этому кинофильму он пригласил писать вас, белого композитора. Это тоже вопрос расового баланса?
— Нет (смеется). Ну, во-первых, я с большим сочувствием отношусь к борьбе чернокожих за свои права и
прекрасно понимаю, насколько это сложно — быть чернокожим даже в Европе.
А во-вторых, Рауль меня выбрал потому, что он любит работать с одной и той же командой. Мы с ним сотрудничаем с 2008-го года и, судя по всему, я его вполне устраиваю.
— Вы с ним работали и на фильме «Молодой Карл Маркс». Интересен ли вам был этот персонаж?
— У этого фильма довольно долгая история. Я помню, как много лет назад, разговаривая с известным французским сценаристом Паскалем Боницером, я спросил его, над чем он сейчас работает. Он ответил: «Да вот, пишу сценарий фильма про молодость Карла Маркса. Такая вот немножко немодная тема». Ничего себе, подумал я, как интересно… Это было лет 10 назад. Карл Маркс тогда абсолютно никого не интересовал. А потом, когда фильм уже выходил на экраны, о нем вдруг все заговорили.
На обложках французских журналов стали появляться портреты Карла Маркса с надписью «А может, он был прав?». К нему стали относиться очень серьезно, как к философу,
начали анализировать его идеи. Так что Рауль Пек просто попал в модный тренд, хотя совершенно к этому не стремился. Я, честно говоря, Маркса никогда не читал, даже в вузе, когда мы его проходили, для меня это был кто-то из абсолютно замшелого советского прошлого. Но после работы над фильмом я им заинтересовался — Маркс был человеком страстным, борцом, человеком, хотевшим изменить мир к лучшему. В этом, достаточно серьезном фильме есть забавная сцена, где они с Энгельсом убегали от полиции. Маркс жил со своей семьей достаточно тяжело и все свои идеи буквально выстрадал. Так что для меня это оказалась достаточно интересная фигура. Просто надо было забыть все то, что нам о нем говорили в детстве.
— Как вообще работает современный кинокомпозитор? Дают ли ему почитать сценарий или приводят в пример какие-то музыкальные темы?
— И так, и сяк. Сценарий дают достаточно часто. Не скажу, что это сильно помогает, но просто надо же знать, о чем фильм. Обычно дают уже смонтированный материал с какой-то подложенной музыкой в качестве референса. Если проект достаточно интересный и творческий, то надо идти как можно дальше от этих референсов и позволять себе совершенно другие решения. Но если проект более-менее коммерческий, то, в общем, люди хотят услышать примерно то же самое, что они привели в пример, но сделанное по-другому. Это, с одной стороны, упрощает работу — ты знаешь, где музыка начинается и где заканчивается, в каком она должна быть примерно духе и настроении. С другой, это сильно сужает для композитора творческие возможности. Но такого, чтобы «Вот тебе фильм, пиши все, что хочешь, будь свободен!» — нет. Раньше такое было, сейчас случается крайне редко.
— А бывали ли в вашей жизни моменты, когда вы уходили с какого-то проекта?
— Да, конечно.
И я уходил, и меня «уходили», даже с почти готового проекта. Бывало, скажешь слово неудобное — и все.
Ну, а когда я сам уходил, то это было, скорее, в самом начале работы, когда я понимал, что это просто не моё.
— Существуют ли в области киномузыки модные тренды?
— Да, к сожалению. Уже лет 10, если не больше, держится тренд на подражание Хансу Циммеру. Такой большой голливудский стиль: пафосно, торжественно, волнами — бу-бу-бу, бу-бу… На какое-то время в моду вошла некая альтернатива этому тренду — стиль исландской композиторши… композиторки (извините, никак не могу привыкнуть к этим феминитивам) Хильдур Гуднадоуттир, получившей «Оскар» за музыку к фильму «Джокер». Да и раньше тоже были модные тренды. В 1970-80-е годы прошлого века была популярна музыка с ярко выраженной мелодией в духе французских фильмов. В 1990-е пришла электроника, потом техно. В 2000-е стали модны, с одной стороны, пафосные симфонические саундтреки, а, с другой, музыка рок-групп. В последнее время в фильмах часто можно встретить саунд-дизайн, когда никакой мелодии не требуется вообще… Вот так все и идет, одна волна сменяет другую.
— Может ли хорошая музыка спасти плохой фильм? И, наоборот, плохая музыка испортить хорошее кино?
— Да, может. Понятно, что не на 100% и не каждый фильм, но
некоторые средние фильмы хороший саундтрек может очень сильно приподнять.
Шедевр, конечно, не получится, но музыка может придать какие-то новые смыслы, вытащить фильм, как барон Мюнхгаузен вытаскивал себя за волосы. И хороший фильм с плохой музыкой — такое тоже, к сожалению, бывает. Может, эта музыка его и не убьет, но впечатление испортит довольно сильно. Обычно люди, понимая, что музыка плоха, делают ее в фильме потише или совсем убирают, поэтому таких примеров не так много.
— В вашей кинобиографии есть несколько документальных фильмов с латышским режиссёром Инарой Колмане. Как родилось это сотрудничество?
— С Инарой я познакомился во Франции, когда она снимала документальную ленту «Мой муж Андрей Сахаров» про Елену Боннэр. Это был проект для телеканала ARTE. Подробностей не помню, это было уже достаточно давно, лет 15 назад. Помню, что работа была здесь, во Франции, Инара приезжала сюда и мы встречались с ней и монтажером. А на следующем ее фильме «Акт» я работал удаленно. Инаре очень нравилась одна композиция, и я ее адаптировал под стилистику фильма. Еще у нас был третий проект — фильм «Секс в Советском Союзе», который делался по заказу того же канала ARTE.
— Когда вы слышите словосочетание «гениальная киномузыка», какие из фильмов вам сразу приходят на ум?
— «8 1/2» Феллини, наверное. Или что-то с музыкой Морриконе — например, «Однажды в Америке». Из более свежих — «Английский пациент» с музыкой французского композитора Габриэля Яреда. Конечно, прекрасная музыка и в «Гарри Поттере», и во «Властелине колец», но это уже такой большой голливудский стиль. Или, например, музыка японского композитора Дзе Хисаиси к мультфильму Миядзаки «Ветер крепчает». Да много чего…. Совершенно гениальный саундтрек Альфреда Шнитке в старому советскому фильму «Маленькие трагедии» — это была одна из самых важных музык моего детства.
— Что слушает композитор в свободное от работы время?
— Меня сейчас больше интересует старинная музыка. Вот недавно ходил на репетицию к друзьям, которые играют на виоле да гамба (старинный смычковый инструмент, «предок» скрипки — Е. В.) английскую и французскую музыку XV-XVI веков. Недавно было 100-летие со дня рождения американского композитора Чарльза Айвза, и я, увидев эту новость где-то в сети, можно сказать, в честь этой даты послушал несколько его произведений. Вспомнил, как, еще будучи подростком, впервые услышал одну из его симфоний, и как меня эта музыка тогда поразила… А вообще я сейчас слушаю музыку очень хаотично. Вот вышел новый альбом Ника Кейва. Не скажу, что был поражен, хотя и люблю его. Недавно вашего Васкса слушал — замечательный композитор. Пярта люблю.
— А Земфиру слушаете? Она ведь теперь ваша землячка, тоже во Франции живет.
— Земфира очень талантливая, первые ее альбомы мне очень нравились. Но последние как-то меньше тронули. Но, знаете, про меня тоже так говорят, что я уже «того». И что с того?
— А как вы работаете с режиссером? Референсы — это понятно. Но, может, он вам что-то рассказывает или напевает?
— Слава богу, напевают не все. Я помню, Валера Тордоровский мне что-то насвистывал, пытаясь взбодрить ужасную демо-запись, которую я принес. А вот Андрей Прошкин всегда очень литературно объясняет. На фильме «Орда» он мне сказал: «Мне тут нужен рок-н-ролл, но XIV века». Рауль Пек дает мне достаточно свободы, но задачу может поставить так: «Мне надо, чтобы здесь был апокалипсис, ад, надежда — и все это вместе». Иногда он может сказать: «А здесь мне нужен сумасшедший трубач». А у меня в группе как раз был сумасшедший трубач, так что это не было в тот момент проблемой. Но потом ему снова понадобился сумасшедший трубач, а того уже не было. Но я нашел прекрасного чилийского музыканта, познакомился с ним, кстати, на рынке. Вообще, сколько режиссёров, столько и методов работы. Некоторые просто говорят: «Мне нравится» или «Мне не нравится». И хорошо еще, что у нас так мало режиссеров с музыкальным образованием (смеется).
— Какой процент от написанной музыки в итоге остается в фильме?
— Бывает, что все 100. А бывает, что 20, но это редко. В сериалах обычно 50-70 процентов. Какая-то часть музыки просто выбрасывается по дороге и не доходит до записи. Есть у меня такое небольшое кладбище недописанных кинокомпозиций. Недавно как раз вышел мой небольшой сингл под названием Lost sounds. В него вошли три композиции, которые я писал к одному сериалу, но они туда не подошли, я о них забыл, а потом случайно нашел. Есть у меня симфоническая музыка к половине фильма — там случился конфликт с продюсером, и я ушел. Она лежит у меня где-то в папочке. Но она написана под конкретные сцены и, боюсь, что она так и будет лежать мертвым грузом в компьютере до скончания века. Точнее, до скончания жесткого диска.
