Ситуация, в принципе, не уникальная, но редкая. Можем вспомнить, как четверть века назад на чердаке нашли множество работ художника Адольфа Зардиньша. Его работы родственники принесли в антиквариат, там ахнули. После чего провели персональную выставку Зардиньша, в творчестве которого еще сто лет назад было столько новаторских моментов, которые использовались впоследствии известными художниками.
Примерно такая же ситуация и с творчеством Леона Паэма, работы которого попали в галерею из рук его родственников. Леон Паэм (1940-2016) был отшельником, инвалидом, жил в удаленной от столицы Латвии Алое. При этом он не был ни профессиональным художником, ни самоучкой. Просто живописал — как правило, авторучкой, в которой были разные цвета.
В его работах — мечтания о путешествиях, дальних горах и небоскребах, которые мастер так и не увидел. Равно как и не увидел запечатленные им в картинках пирамиду Хеопса, сакуру Японии, горнолыжные трассы в Швейцарии... А еще — кутежи с присущими «излишествами» в виде алкоголя, сигарет и секса. Но все это в его рисунках присутствует. Была и латвийская природа, и картинки из журналов, которые Леон интерпретировал в своих работах (из-за больной после аватоаварии ноги художник не мог передвигаться).
«Никто, хоть немного интересующийся искусством, не знает имени Леона Паэма, — говорит искусствовед Айвар Лейтис. — Однако искусство всегда существует во взаимодействии с социумом, а автор всегда привязан к конкретному времени и пространству. То же самое было и с Леоном Паэмом. Более того, у Паэма не было амбиций быть замеченным, он просто хотел рисовать сцены, которые его волновали. Наедине с собой он открыто говорит о том, что видит и чувствует в своих рисунках».
Причем же тут Раймонд Паулс? При том, что одна из работ — картина по дереву, датируемая семидесятыми годами прошлого столетия. На ней изображен Раймонд Паулс, который сейчас часто выступает в Доме музыки Daile, расположенном буквально в минуте ходьбы от Istaba.
Раймонд Волдемарович уже тогда был знаменит, а Леона Паэма узнали только сейчас... Но осталось искусство, которое, как известно, вечно.
