ПЕРСОНАЖ
Антонія Преде (Antonija Priede), 28 лет
Родилась в Риге в обеспеченной, но не богатой семье. Закончила Ломоносовскую женскую гимназию. Мечтала об университете, однако родители не могли оплатить учебу за границей. Антония устроилась работать секретарем. Незадолго до начала войны девушка влюбилась в русского чиновника и, когда летом 1915 года началась эвакуация из Риги, вопреки воле родителей отправилась за ним в Петроград. Там роман закончился. Антония в Петрограде сдружилась с русскими и латышскими меньшевиками, увлекшись их политическими идеями. После Октябрьской революции девушка вернулась в Видземе и поселилась в Валмиере. Когда началась германская оккупация, Антония решила тайно вернуться в Ригу. В рамках проекта #LV99plus она делает записи в дневнике и на Facebook.
И даже теперь*, пока я пишу, у меня все еще трясутся руки и кружится голова. Я только сейчас решилась сесть за свои записки, а до того лежала, не в силах ни подняться, ни посмотреть в окно, ни выйти на улицу. Чувствую себя больной, почти до тошноты. Я разочарована, зла, сердита, обессилена. Еще позавчера утром я и вообразить не могла, что дело примет столь жуткий оборот. Тогда все мои мысли были заняты предвыборной борьбой.
Поскольку позавчера должны были голосовать железнодорожники, мы с Анной, активисткой партии эсеров, собрались обойти крупнейшие железнодорожные узлы, чтобы поговорить с тамошними рабочими. Начать решили с Александровских ворот** и двигаться в сторону Торенсберга***. Тогда самой ужасной угрозой представлялись патрули «солдат в юбках». Мы были уверены, что сможем заговорить зубы, и «бабы с ружьями» нас не особенно пугали.
На пути к Александровским воротам мы с Анной обе на минутку прислушались. Со стороны Задвинья раздавался едва уловимый тихий рокот. Едущие мимо повозки этот звук полностью заглушали.
Уже у самых ворот Анна потрясла меня за плечо и указала на небо: там я увидела два самолета. Мы вглядывались в облака. Я задумчиво спросила — уж не германцы ли это. Анна ответила, что это было бы весьма странно. Стучка после падения Елгавы очень жестко заявил: если над Ригой появится хоть один германский самолет, заложники заплатят за это жизнью. Противник не стал бы так рисковать. Анна решила, что это могут быть самолеты Красной Армии. Может, рокот артиллерии связан с наступлением «красных», решивших освободить Курземе.
Как же Анна ошибалась! Нашу уютную беседу с компанией железнодорожников, которых, кажется, куда больше, чем политическая повестка, интересовала возможность точить лясы с двумя молоденькими эсерками, прервал уже настоящий грохот со стороны Задвинья. Один из рабочих, запыхавшись, примчался с криком — самолеты бросают бомбы на Ригу! Суматоха привлекла внимание главного по работам. Он, побагровев, подбежал к нам и сердито заорал, чтоб мы обе, овцы, перестали мешать честному труду! И если он нас тут еще раз увидит, то лично исхлопочет нам революционный трибунал. На том наша агитация и завершилась.
Мы отправились в сторону центра по Мариинской. Обговорили положение и решили, что в подобных напряженных обстоятельствах лучше никого не дразнить политическими воззваниями. А то ведь и правда дело закончится ревтрибуналом. Разумнее узнать, что же на самом деле творится. Может, в конторе партии кто-то в курсе дела.
В конторе все занимались своими будничными делами, будто ничего не случилось. Все умы были поглощены выборами. Редакторы горячо спорили о передовице следующего номера «Вперед!». Товарищ Плявиньш нам рассказал, что для беспокойства нет оснований: по надежным каналам в большевистском правительстве стало известно, что ночью германцы якобы попытались внезапно напасть на Ригу, но уже ранним утром их наступление полностью отбили. Военный комиссариат даже созвонился с фронтом. В телефонном разговоре командиры фронта, мол, подтвердили, что никакого продвижения германцев больше не будет. Вместо этого солдаты Красной армии провели несколько успешных контратак, германцы несут большие потери. Рига полностью безопасна, тревожиться не о чем. В Военном комиссариате все очень рады полученным новостям, уже строят планы освобождения Курземе. Анна, улыбнувшись, сказала: «Видишь, Тонька, я говорила, что с фронта гремит, потому что Курземе освобождают».
Мы решили в перевести дух в конторе и обдумать, что же делать дальше. Если сейчас начнутся крупные военные операции, лучше с политической агитацией в работу железнодорожников не вмешиваться. Подозрительно только было, что самолеты продолжают бомбить.
Мы с Анной и каким-то новым письмоводителем — весьма милым, кстати, молодым человеком — увязли в дискуссии о лучшем пути к коммунизму. Внезапно дверь кто-то распахнул дверь и, совершенно запыхавшись, остановился в проеме. Оказалось, это товарищ Карлиньш.
— Германцы... На Любекском мосту германцы!
— Ты что-то путаешь. Не может быть никаких германцев на мосту. Только наши парни, что идут отбивать Елгаву, — нахмурился товарищ Пуриньш.
— Это германцы, — надломленным голосом ответил Карклиньш. — На Любекском мосту бойня. Курсанты военной школы... они переходили мост в Задвинье... Они почти уже дошли до конца, и попали под свинцовый дождь. Почти всех выкосило... И тогда появились прятавшиеся до того германцы.
— Это невозможно!
— Но это так! Германцы уже перешли мост. Они уже здесь, в паре кварталов от конторы. Нам нужно срочно всё собрать и спрятаться.
Эсеры судорожно заметались по конторе. Анна бросилась что-то собирать, а я решила отправиться к родителям. Следовало бы сказать, что меня в тот момент тревожила их судьба. Но это было бы ложью. Мне было, да и сейчас по-прежнему, очень-очень страшно. Так страшно, что исчезли все мысли о политике. Глубоко внутри я чувствовала, что лишь у родителей могу укрыться. Они все же буржуи, их, может быть, минует месть германцев...
По Мариинской в сторону центра шагала колонна «солдат в юбках». Время от времени что-то оглушительно грохотало. Это были уже не бомбы с самолетов, а артиллерийский огонь . Я почти бежала в родительскую квартиру. Дома застала мать. Она беспокоилась о папе, который еще не вернулся домой. Я рассказала, что случилось. Она перекрестилась и вновь помолилась за папу.
Отец пришел примерно через час — в хорошем настроении. Он видел, как из домов честные люди нападают на большевиков. Рига освобождена. Мать, выслушав отца, тоже начала улыбаться. Только я сидела у стола, побелев.
«Правильно, — спохватилась мама. — Нам надо тебя спрятать. Иди, девочка, все будет хорошо. Германцы — не какие-то звери вроде твоих коммунистов. Культурные люди. Может, тебя саму прятать и не надо, но все твои красные листки и социалистические книжечки.... Их лучше сжечь. Если кто-то придет и спросит, мы ответим, что барышня Приеде — достойная барышня. К политике не имеет никакого касательства. И оденем тебя более пристойно. Никто и не скажет, что ты когда-то водилась с рабочими и всякими подонками».
Я легла на кровать — и до нынешнего часа не могла подняться. Мать же весь позавчерашний вечер провела у камина, сжигая мои вещи, которые ей казались подозрительными. В пламени исчезали книги — одна за другой, но мать, кормившая этот огонь, становилась все веселее. Остался лишь дневник, спрятанный под матрасом.
ПРОЕКТ
#LV99плюс включает в себя и попытку реконструкции исторической реальности в сети Facebook.
Обе ночи я провела в полубреду, днем мать за мной присматривала. Сказала, чтоб я никуда не уходила. Папа же вчера бродил по городу. Около полудня вернулся и в восторге крикнул: «В Ригу вошли солдаты Балодиса. Красных из города полностью выбили!»
(* 1919 год, 24 мая. Запись в дневнике.)
** Триумфальная арка, сегодня стоящая в Виестурдарзсе, рядом с портом, ранее — примерно близ нынешнего Воздушного моста на ул. Бривибас.
*** Торнякалнс
