ФАКТЫ
- Режиссером, сценографом, автором концепции костюмов, композитором (наряду с Томом Ауныньшем) и исполнителем песен стал Владислав Наставшев: это его спектакль. Художник по костюмам — Рута Купла, художник по свету — Оскар Паулиньш. Невесту играет Агнесе Цируле, Мать — Дайга Кажоциня, Леонардо — Каспар Думбурс, Жениха по очереди — Роман Баргайс и Раймонд Целмс. Роль Луны досталась Улдису Силиньшу, а Лолита Цаука, обладающая аристократической внешностью, получила роль Служанки, так что не ждите ни суетливых движений, ни простецкой мимики, щедрой на подсказки: непосредственность актриса трактует как ясность характера, как чистоту.
- Сюжет трагедии подсказала Лорке газетная заметка: замысел возник в 1927-м, работа над пьесой была закончена в 1933 году. «Пять лет я вынашивал «Кровавую свадьбу», — рассказывал автор в 1935 году. — Три года потратил на «Йерму»... Оба эти произведения — плод действительности. Реальны их действующие лица, строго достоверна основа каждой пьесы... Сперва — заметки, наблюдения, взятые прямо из жизни, иногда из газет... Затем обдумывание сюжета. Обдумывание долгое, неотступное, добирающееся до сути. И, наконец, решительный прыжок от воображения к сцене».
Трагедия — трагедией, но написана она поэтом, что определяет многое — почти все. И это «все» не может существовать по законам прозы. Зрителей наконец пустили на сцену — сидим и смотрим в зал, а там все, как на сцене. Мы видим бархатные кресла, люстры, золоченые балконы — мир театра, показанный с непривычной точки, а значит — в чем-то вывернутый наизнанку. Декорация — не декорация, а вновь постигаемая действительность: посмотрите-ка на свою жизнь со стороны! Вот такими — маленькими, друг на друга не похожими — видят нас актеры. Жизнь и ее отражение поменялись местами, и это поставило под сомнение все: что первично, что достойно большего внимания — работа или праздник, зрительское молчание или сценическая речь?
Спектакль — произведение поэтическое, чудесное.
Чудеса начинаются сразу же, как только Луна с ангельским лицом (или Месяц, поскольку мы увидели и запомнили в этой роли Улдиса Силиньша) растягивает мехи аккордеона — беззвучно, но на жест отзывается море, шелестит и посылает на сцену пар от воды. Луна взошла, села, повернувшись спиной к месту действия, — так, чтобы чуть позже обернуться, закинуть голову и запеть. Море вздыхает под мелодии Наставшева, актер «поет» под запись чужого голоса и по-своему переживает песни — мы наблюдаем, как даются эти высокие звуки и какой мимикой могут сопровождаться. Мы понимаем: петь пронзительно-нежным наставшевским голосом можно именно так — отдаваясь звуку, как накатившему блаженству, как необъяснимой тоске, целиком.
Луна не манит, не гипнотизирует, не отвлекает от происходящего на Земле, она — действующее лицо: «Пойду освещу камни».
Сначала предчувствует, потом сочувствует и уже не поет — выплакивает рифмы, подрагивая на воде. Которой нет — просто от костюма тянется газовый шарф, а значит, к Луне ведет лунная дорожка.
И начинаются страсти — кто-то женится, кто-то не хочет выходить замуж, кто-то настроен обижаться и мстить: «Видишь эту руку? Это не моя рука. Это рука моего брата, и моего отца, и всех, кого убили из моей семьи». Счастья здесь быть не может: свадебные подарки эти люди дарят в черной упаковке и осыпают черными лепестками невесту с черным венчиком на голове.
С пьесой можно было разобраться по-разному — в том числе и как с текстом из жизни испанских крестьян в «примитивном (читаем Лорку) пейзаже в стиле народной керамики». Авторы заменили многоцветье южного быта (ведь есть же у поэта и розовое, и кровавое, и «цвета вафли», есть подробности — кактусы и веера) лаконичной графикой, лишнего — отвлекающего, развлекающего, ублажающего взгляд, — ничего. Земля белая — люди в черных костюмах с легкими кружевными подробностями. Все по-испански аскетично и не должно мешать страстям.
Служанка говорит Невесте, что в свадьбе важны не веночки, не подарки и не гости — важны отношения мужчины и женщины. И авторы спектакля, словно зачарованные мудростью героини, сосредоточились на главном: ни гостей, ни подружек невесты, ни шума, ни пыли, ни гитар.
В этой же иссушенной эстетике решены и характеры персонажей.
Все герои — кроме ясноликой героини Лолиты Цауки, олицетворяющей жизнелюбие, готовность соучаствовать и понимать чужую жизнь — получили по одной краске. По сути, герои стали символами: Невеста и Леонардо — сердечных мук и внутренних борений, Отец — вежливого гостеприимства, Жена — ревности, Жених — нежности и любви, робкой — к невесте, вежливой — к матери. «Я терплю, но не прощаю... Вопль так и просится из сердца, а мне надо подавлять его и прятать под плащом».
Мать вынашивает обиду, как любимое дитя, и становится символом смерти.
Молодоженов фотографируют — вспышка срабатывает так, что в зале на мгновение включается свет. Говорят о персонаже — прожектор выхватывает его, сидящего на балконе, потерянного в толпе пустых кресел. А когда Невеста сбегает с чужим мужем, ряды в партере становятся ночным лесом в колдобинах: не провалиться бы, не упасть, не ступить мимо спинки. Позже там усядутся дровосеки, а когда надобность в них отпадет — дым смоет их из поля зрения вместе с топорами и больше не вернет: были дровосеки, да вышли. Там теперь Жених и любовник убивают друг друга — тихо втекают в пространство между креслами, и смерть забирает сразу двоих.
Неминуемое происходит, но далеко и нестрашно.
Служители театра принимаются накрывать кресла дежурной тканью от пыли. Кресла становятся зелеными и сплошными — ряды не видны. Все порастает быльем у нас на глазах, и актеры наблюдают за происходящим вместе со зрителями.
Когда-то Лорка совершил «решительный прыжок от воображения к сцене». Продолжим зеркальную тему: Наставшев совершил решительный прыжок от написанной сцены к такой, которую мог вообразить только он.
