ФАКТЫ
Режиссер, художник, автор инсценировки — Кирилл Серебренников, художник по свету — Игорь Капустин, ушедший из жизни весной этого года: рижане благодарны ему за красивейшие спектакли театра «Дайлес» «Онегин», «Мария Стюарт», «Амадей»... Видеохудожник — Илья Шагалов, работавший над «Войцеком» в нашем Национальном театре, автор спецэффектов — Александр Елисеенков.
В ролях племянника и дяди Адуевых рижане увидели Филиппа Авдеева и Алексея Аграновича, порадовались встрече с известными актрисами Светланой Брагарник, Ольгой Науменко и запомнили новые для себя имена: убедительная Соня — Мария Селезнева, красавица Лиза — Светлана Мамрешева.
Кирилл Серебренников родился в Ростове-на-Дону и переехал в Москву по приглашению Аллы Демидовой, чтобы поставить для нее телевизионную композицию по «Темным аллеям» Ивана Бунина. Был ему в ту пору 31 год — на год меньше, чем Ивану Гончарову, когда тот принялся писать свой первый роман «Обыкновенная история». Вот почему инсценировка воспринимается в немалой степени как «личное дело» режиссера.
Откровения «чужими словами» позволяют переместить их на исповедальный уровень и сделать спектакль обо всех, кто когда-либо пытался покорить большой город (читай: любой монастырь, где уже есть свой устав, любое место, где не позволено быть собой). Для тех, кого общество ломало, даже не приглядевшись: а стоит ли? И для тех, кто был орудием этих пыток: нет, друзья, не стоит!
Приехав из провинции в столицу к Адуеву-старшему, Адуев-младший сразу же узнает, что песни свои он исполняет так себе и что девушку свою он забудет. Дядя смотрит на племянника как на себя, каким был когда-то, и знает наперед, каким племянник станет. Будучи антиподами поначалу, они понемногу нивелируют эту разницу, притираясь друг к другу, причем кажется, что меняется лишь тот, кто помоложе, но это не так. Циничный дядя становится человеком, готовым продать бизнес и ухнуть все деньги на спасение умирающей жены. Под занавес спектакля они вновь антиподы — Адуев-младший, способный хохмить на похоронах, и подкошенный горем Адуев-старший, «не из железа сделанный» и закольцевавший свою судьбу. Когда-то он «был глуп, как все» и тоже писал любовные письма своим Наденькам и Сонечкам. Когда-нибудь племянник вновь станет человеком, умеющим чувствовать и любить. А пока — вот он: хамоват, зубаст и глазами черен.
Вынуть из рукава козырную лицедейскую карту и внешне преобразить героя, перекроившего себя изнутри, бог велел каждому актеру. Филипп Авдеев снабдил своего персонажа негибкой шеей, «голливудскими» зубами и гладенькой прической взамен былой шевелюры: став противоположностью самому себе, Адуев изменил походку и даже цвет глаз.
Отрадно, что на поклонах Филипп вновь был без темных линз, а значит, на стороне чувствительных и яснооких — тех, кто обманываться рад.
В романе у дяди заводы — стеклянный и фарфоровый, в спектакле — фирма по производству источников освещения, три неоновые буквы «ООО».
При желании слепящие со сцены нолики можно сложить в аббревиатуру и смотреть историю о современном государстве как обществе с ограниченной ответственностью перед личностью. А можно принять за аллегорию земного ада,
в котором кругов еще больше. Свет таких ламп обманчив и мертвит, лишая жизни любые краски: в спектакле красок почти нет — все серо-черное или белое, все плохо или хорошо, причем хорошее проигрывает и белого совсем чуть-чуть. Еще меньше красного — оно здесь для того, чтобы обеспечить картинке нерв, подпустить сюжету кровушки, а нас ранить, не предупредив и не обеспечив обезболивающим.
Малокровие Лизы заменено болезнью, от которой принято умирать в нашем веке, буквы «О» складываются в компьютерный томограф, чтобы после уплыть на задний план. Лизу кремируют, муж безутешен и на переднем загорается живой огонь — подвижный, теплый, красноватый. Дающий надежду, что все вернется на круги своя и к истине приблизится в конце своей истории каждый. Осовременивание (компьютер, электрогитара, «человек в костюме» как обновленный вариант былого слуги) здесь не подчинено формалистическим мотивам:
нам не должно быть занятно — мы должны почувствовать чужую боль, как свою.
Ушли декорации, стал минималистичным интерьер, под стать ему оказался и текст, лишившийся всего, что сегодня не суть. Серебренников оголяет смысл каждой гончаровской фразы, отшелушивает слова старинные и лишние, добавляет современные, не обходит вниманием вульгаризмы, но оставляет нетронутой фабулу.
«Я иду наравне с веком, и нельзя отставать», — говорит главный герой гончаровского романа, и режиссер позволяет себе идти наравне с веком — уже своим. «Этот век мне нравится», — продолжает Адуев-младший, и режиссер отражает свое отношение к собственной эпохе. В этом нет противоречия классике: это уважение к ее сути. Текст Гончарова Серебренников перестраивает так, чтобы «старинность» сюжета не проявлялась ни в чем и чтобы даже словесные построения не выдавали книгу, которой больше полутора веков. В результате роман обретает статус универсального и на все времена, а
спектакль смотрится так, словно текст был написан не только «про сегодня», но и сегодня.
Ради этого самого «сегодня» режиссер не побоялся вклинить куски собственного текста, оставив узнаваемым классический сюжет. А из того, что осталось неизменным, можно выстроить разговор на вечные темы. И будет он про каждого, кто хоть когда-то пытался освоить территорию, уже населенную другими, а это — все мы.
Не припомню другого спектакля, к названию которого до такой степени не хотелось бы присовокупить уточнение: «по мотивам». Герои здесь произносят фразы Гончарова в варианте текущего дня. Многоречивые конструкции писателя превращаются в лаконичные, скупые и емкие фразы, побочные линии сюжета уходят и возникают новые. Что закольцовывает очертания еще одной буквы «О», замыкает в единую цепь время — гончаровское и наше. И обеспечивает спектакль светом: жестким и безжалостным — поначалу, живым, мягким и дающим надежду — в конце.