ФАКТЫ
Всемирная премьера «Дон Жуана», балета в двух действиях по мотивам оперного либретто Лоренцо да Понте, состоялась в Латвийской Национальной опере 10 ноября. Музыка Вольфганга Амадея Моцарта и Фредерика Шопена в оригинальной аранжировке Андрея Пушкарева, солиста Kremerata Baltica и лауреата Grammy. Музыкальный руководитель и дирижер постановки — Мартиньш Озолиньш, пианист — Мартиньш Зилбертс, хореограф — Хулио Аросарена (Куба; ныне заместитель художественного руководителя «Балета Мориса Бежара» в Лозанне), драматург постановки — Валентина Турку (Хорватия; автор концепции нашего спектакля «Ромео и Джульетта»), сценограф — Марко Япель (Словения; в нашей Опере он оформил «Пер Гюнта» и «Ромео и Джульетту»), художник по костюмам — Алан Хранитель (Словения), художник по свету — Франсис Менар (Бельгия).
Авторы спектакля не скрывают: антигерой Дон Жуан в наше время стал героем — умеет чувствовать и отдаваться чувствам, умеет быть верным себе и не играть в поддавки с обстоятельствами. По сути, в эти самые поддавки играют все остальные персонажи, и Дон Жуан на их фоне отважен, целен, в исполнении Раймонда Мартынова — красив, умен, победителен и потому действительно заслуживает любви.
Спектакль решен в минималистском ключе: декораций практически нет — лишь зеркало, разбираемое на осколки и собираемое из них же. К концу спектакля они компонуются в цельный овал, а после верх вновь расстается с низом. И героям едва ли удается встроить себя в социум, совместив в единой картинке собственное отражение с «групповым портретом» окружения. Сценограф оставляет за каждым право на эгоизм.
Цвета тоже представлены минимально: черный, белый, серый — их общий родственник — и темно-лиловый как близкий родственник серого. Трагическая суть истории (ломаются судьбы) заявлена красным, но скупо: кровь льется по капле. Вот тут-то и начинаешь ценить золото зеркальной рамы и — ему в тон — костюм удивительной героини, которую драматург и автор оригинальной версии либретто наградила именем Она.
Аскетичность оформления — разъятость рамы — позволяет не отвлекаться от танца ни на что. Сюжет понятен — на него не переключиться, и ты наблюдаешь за тем, как танцовщики решают задачу, которую легкой не назовешь. Сцена нет-нет да и остается практически пустой — с парой героев, «произносящих» длинные диалоги, перерастающие в монологи.
В основе движений лежит не пластическая интерпретация музыки — с этим балет всегда справлялся легко: в основе лежит слово, привычно стоящее чуть ли не за каждой музыкальной фразой.
И заполнять разговорным смыслом то и дело приходится былую оперную арию — во всю ее натуральную величину.
Герои говорят о чувствах, и здесь уже мало быть солистом балета — нужно быть артистом, способным психологически оправдывать любое движение, укрупнять и сужать каждую эмоцию, идти от классических па к движению брови, совмещать растерянность в улыбке с воздушностью полета и бестелесным зависанием в руках партнера. Для исполнителей современного балета, выстроенного по законам классической хореографии, более сложной задачи не придумаешь: здесь техникой не отделаешься. Можно, конечно, предъявить и ее, но представьте, насколько безупречной она должна быть, чтобы зрителя, погруженного в невозможность отвлечься на что бы то ни было, это по-настоящему захватило!
Диалоги — обвинения, оправдания, примирения — построены так, что герои то спорят, зеркально отражаясь в движениях друг друга, то помогают делу жестами, позволяя себе пантомимические расшифровки «сказанного». Как хороши диалоги с Лепорелло! Как снисходителен к нему Дон Жуан, как ироничен, как явно читается в его позах и мимике пушкинское «вот видишь ли, мой глупый Лепорелло». И как достойно противостоит этому слуга (Александр Осадчий), проявляя наряду с суетливостью и простоватостью качества человека, с которым господину действительно интересно и подурачиться, и поговорить.
Как великолепна вереница девушек, покидающих место свидания!
Любовь украсила каждую по-своему — по сути, мы видим, насколько счастливыми делал своих женщин Дон Жуан. Какими разными они были и каким разным был с ними он.
Завершает этот парад толпа молодых мужчин, бегущих следом, но это уже частности. Любили ли девушки каждая своего парня или все любили одного — особой разницы нет. Мы увидели главное: они были счастливы. Пусть день, пусть мгновение — и на том спасибо.
Дон Жуан увлекается и перестает быть увлеченным с такой скоростью, что соревноваться с ним просто некому. Он то и дело разочарован — потому что
хотел быть очарованным, но женщины от идеала далеки. И тут на сцену выходит Она. Дон Жуан не видит — ощущает Ее присутствие, понимает, что это тот самый идеал, который оправдает все жертвы.
А Она то появляется, то исчезает за зеркальным стеклом, наполняя сцену светом, идущим от костюма, единственного из всех выполненного в теплых тонах. Эта мечта греет. Это золото сродни золоту рамы и вторит в узорах платья ее плавным очертаниям. Подобно раме, Она наполняет мечту смыслом и значением, делает осязаемыми границы — олицетворяет рубеж между жизнью и ее отражением в нашем сознании, между действительностью и тем, за что мы готовы ее принять.
Когда греховодник умирает, Он наконец встречает Ее. И попадает в собственный рай, который все, кто знал Дон Жуана, готовились назвать адом.
Юлия Брауэр танцует очарование юности, которая еще ничего в собственной жизни не научилась расставлять по местам. Ее доверчивая и потому всегда безгрешная изменщица Церлина сегодня верит одному, завтра — другому. Это девочка — трепетная, искренняя, сама женственность, сама Наташа Ростова, готовая переключиться с Андрея Болконского на Пьера Безухова, и никто ей не судья. Донна Эльвира в исполнении Эльзы Леймане олицетворяет любовь страстную и зрелую — она знает, кого любит и что это — навсегда. Донна Анна (Байба Кокина) делает шаг от любви до ненависти, а Алисе Прудане представляет Ее — любовь идеальную, собранную из осколков разбитого зеркала. У одной берет нежность, у других — жадное стремление к обладанию, чтобы переплавить в собственную пластику. Приласкать героя руками трепетными, согреть ласками неземными, быть реальной и придуманной, увиденной во сне и наяву. Быть наградой за страдания.
Быть прекрасной — главной, единственной, изменять которой смысла нет.
