Такое может быть только в молодости: в журналистике только год, приехал в Москву… Разумеется, надо взять у кого-то интервью, «из знаменитостей». Почему-то сразу подумал: «Гердт!» Как его найти? Прямо из телефонной будки у Красной площади позвонил Эльдару Рязанову, который гостил в Риге зимой того года, выступал с концертом «Палладиуме». Трубку подняла его жена Эмма, дала домашний Зиновия Ефимовича. «Правда, он сейчас на даче, это далековато…»
Дальше был небольшой детектив. Я позвонил домой Гердту. Трубку подняла его родственница (дочь или внучка, кажется). Я объяснил ситуацию. И она меня пригласила к себе домой. Гердта не было – он на даче. Поговорили минут десять о чем-то. А потом позвонили на дачу и по телефону я услышал голос артиста. Потом выяснилось, что это были меры предосторожности («лихие 1990-е»). Посмотрели, что за парень просится к артисту…
А потом началась комедия. Гердт по телефону: «Итак, дорогой… как вас по отчеству? Итак, дражайший Андрей Витальевич. Пишите, а лучше запоминайте, хотя лучше записать. Как до меня доехать? Едете-едете-едете на метро. Выходите. Не дышите – там на пересадке воздух плохой. Садитесь в поезд. И едете-едете-едете до станции «Красные ворота». Выходите. Дышите. Воздух плохой, но дышать уже можно»…
Чуть более, чем через год Зиновий Ефимович умер от рака легких – он, кажется, тогда, в июле, еще сам не знал, что сгорит именно от этой болезни. Или о чем-то догадывался…
«И вот вы идете-идете-идете. Стоп! Оглянитесь! Оглянитесь же!!! Вы же прошли автобусную остановку! Садитесь. И едете-едете-едете на автобусе. Полчаса, столько-то остановок. Выходите. И что вы видите? Вы видете, что вы одиноки, вокруг никого, только лес. Не отчаивайтесь. Тогда вы делаете пять шагов назад. Ровно пять, а то заблудитесь. И вот там на опушке будет ждать скромная «Ока». Там будет сидеть девушка, не обижайте ее, а то она и сама может обидеть приемом карате. И она вас повезет-повезет-повезет. Ну, а там, у дома я вас встречу.
Самое главное забыл спросить. Вы меня в лицо-то знаете?».
В машине на опушке оказалась не девушка, а сам Гердт. Я долго ему потом всучивал бутылку «Рижского бальзама», он отказывался – наотрез. Сели. И он повез-повез-повез. Минут десять. Подъехали к дому. И тут Зиновий Ефимович стал хвастаться, как ребенок. «Смотрите!» Нажал на кнопку дистанционного управления в машине и… перед нами стала открываться дверь гаража! Тогда это было чудо техники! «Шура Ширвиндт подарил!», - гордо сказал Гердт.
А потом мы прошли на старую дачу. Зиновий Ефимович познакомил с супругой Татьяной Александровной. Сели в большую гостиную, совмещенную с кухней. «Интервью потом, давайте поедим…» Супруга готовила трапезу, с соседней дачи позвали внука Ширвиндта. Потом ели борщ, картошку с селедочкой, немного водочки, все очень просто и…
душевно, как никогда.
«А я же у вас под носом родился!», - щелкнул Гердт прямо у меня перед носами пальцами и весело заулыбался. Я не понял шутки. Гердт обиделся: «Да в Себеже! Ах, вы в поезде спали в это время. Но таможенники разбудили? Правильно сделали! Вот вы и побывали на моей родине. А в Латвии я, кстати, провел двадцать два августа. На реке Гауе. Впервые в Риге я побывал со своим Конферансье, царствие ему небесное. Из «Необыкновенного концерта» Образцова. Конферансье по-латышски у вас не говорил, поскольку товарищи артисты, будучи с имперскими замашками, насаждали русский язык с самого первого шага.
Да, сначала вошли танки, за ними следом я с Конферансье! И все заговорили на русском. (Пауза). Надеюсь, вы поняли, что я шучу? Нет? Ну, сейчас моя супруга Татьяна Александровна нас накормит. Наукой доказано, что после еды появляется зверское чувство юмора».
«Зиновий Ефимович, а двадцать два августа проводили только на Гауе?» «Да. Там у нас были базы». После паузы – «Туристские были базы. И мы жили в палатках над этой речкой двадцать два августа! Это безобразно много. Все потому, что существует такой Московский Дом Ученых, членом которого я - ну конечно же! - состою. Ведь я довольно известный ученый. Вообще-то это не очень открытая информация. Хотя… все равно уже все знают». После паузы, отхлебывая суп: «Если серьезно, ученые меня сильно любят и поэтому сделали своим членом. На Гауе отдыхали выдающиеся ученые. Ниже доктора наук там никого не было. Хотя нет, была парочка кандидатов. Из вольной публики был привлечен только я. Потом в виде исключения был допущен Булат Окуджава. И один раз Ширвиндт затесался. (Т.А. из кухни: «Несколько раз был!») Ну, два раза был Ширвиндт».
«В Латвии, не знаю почему, ко мне относились самым нежным образом. Уже потом я вспомнил, что генетически связан с Ригой. Есть у вас такая Авоту иела. Там была пекарня моего дяди по фамилии Секонд. Я в Риге с Аркадием Райкиным нашел этот дом. Во время войны Секонда убили фашисты. Вот так...»
Беседовали около часа. Из сегодня по-прежнему актуального можно привести пару цитат: «Я тяжело переживал, когда дом моего друга поэта Давида Самойлова в Пярну его вдова вынуждена была продать. Даже мемориальную доску не сохранили! В общем, власти там поступили гадко. Так это провинциально! Эстония рядится под запад и витрина у них роскошная: из стекла. А душа - тряпичная. Иногда чувствую, что начинаю клепать на эстонцев, что я даже несправедлив в своей обиде. А потом вспоминаю-вспоминаю-вспоминаю. Как они могли так поступить?! Поэта, который возвысил Пярну, Эстонию, так унизить! И начинаю гадить на них.
Вот я такой открытый человек. Но это не значит, что я жизнь воспринимаю, как игру.
В молодости я всегда был полуголоден. Недосыпал: в шесть утра вставал, в полвосьмого надо было быть на заводе на другом конце города. Потом война: три года госпиталей, гипс, одиннадцать операций. Карточки после войны. И всю жизнь - коммуналка. Обязательно!
Знаете, что меня всегда держало в этой жизни? Вы будете смеяться - любовь. Ну в смысле - романы. Вот хлеба нет, а роман крутишь. Еще помогали ирония к себе и жалость к другим. И сравнение. Вот у меня ноги нет, бомба, болтается. Потом посмотрю на страдания детей, которые не ходят. А я сорок лет автомобиль вожу! Улавливаете? Вот у меня автомобиль недавно угоняли... Да ерунда! Кусок железа! А я жив-здоров. Хотя жаль, что посудомоечную машину уперли. Она в автомобиле была. «Оку» потом нашли, а посудомоечную машину купили другую.
А машину угнали люди нехорошие. Бога в них нет. Вот нет дня, чтобы по какой-нибудь программе не показали службу в храме. Стоят богомолки (средь них иногда вождей можно увидеть. Грехи что ли замаливают?) И видишь недобрые лица. Они радеют только о своем спасении. А насчет
«возлюби Ближнего» - никогда в жизни не вспомнят.
Я всех-всех прощаю: Урмаса Отта, который при всех сказал в передаче, сколько ей лет (ох, родил говна пирога!), правительство, воров... Вот только нуждаются ли они в моем прощении?».
На обратном пути Зиновий Еимович показал из машины: «А вон там дача Твардовского была. Он был великий поэт. Но прежде всего это был великий человек. После того, как его разбил инсульт, он перестал говорить. Иногда позвонит мне телефон: молчание. И я к нему бегу. Я его брил и при этом разыгрывал эдакого провинциального парикмахера. А Трифоныч хохотал. По лицу его вожу -- а оно мокрое... Сдается мне, что я что-то еще не сказал. Или вы меня о чем-то не спросили?»
Уникальный был Гердт – артист и человек. Действительно штучный человек. Вечная и светлая память!
