...До первых стартов на сочинской Олимпиаде остается еще какое-то время. Мой сосед по номеру на кровати неспешно раскладывает свою дорогую фотоаппаратуру. Он уже строит планы, кряхтит и даже жалуется, как с утра до вечера будет снимать хоккей, по три матча в день, отрабатывая заказ КХЛ. После заселения делимся первыми впечатлениями от приезда на Игры-2014, потом занимаемся своими делами. Через минуту слышу крики из ванной комнаты. Почти что — «Караул!». Выяснилось, сама ванна оказалось не закрепленной. Четыре чугунные ножки были «обманкой».
Хорошо, что не я первым погрузился в нее, иначе последствия были бы непредсказуемыми. «Титаник» отдыхал бы. В это время я как раз безуспешно пытался справиться со светильником. Дурная голова — не догадался заглянуть внутрь плафона. Лампочки-то в нем и не оказалось. А я уже собирался раскурочить выключатель. Пришлось тут же звать на помощь консьержку. В общем — здравствуй, Сочи!
Для меня это была далеко не первая Олимпиада. Для моего коллеги Зигисмунда Залманиса — тоже. Поэтому ко всем неудобствам мы привыкли относиться не только с пониманием, но еще и с иронией. Помогает, поверьте. Не бывает идеальных условий или идеальных соревнований. Я вас умоляю — про Игры и в Пекине, и в Ванкувере могу рассказать не одну страшилку. Нужно уметь быстро приспосабливаться ко всякого рода неурядицам. Сочинские Игры были не исключением в общем ряду. Просто у Олимпийских игр есть одна «прелесть» — работа на износ. Вот почему на все бытовые проблемы нет времени обращать внимания: о злополучных ванне с торшером, а также о непрошенных гостях в виде песчаных мышей мы быстро забыли. Ну почти быстро, если это касается миниатюрных грызунов. На берегу Черного моря вместе с Зигисом, как я его привык называть, мы провели три незабываемые недели. И, кстати, это была действительно одна из самых лучших Олимпиад. Как говорится, проверено лично.
С самым известным спортивным фотографом нашей страны мне посчастливилось вот так, бок о бок, поработать впервые. Вот почему я начал со своих воспоминаний февраля 2014-го. Эх, то было прекрасное время и целая гамма положительных эмоций — тут и медали латвийских спортсменов, и знакомство с замечательными солистами кубанского хора и дегустация вин. Куда же в Сочи без дегустации допоздна! Время было замечательным еще и потому, что Зигис — большой профессионал. Он — классик жанра. И, как все профессионалы, много что повидал и много что знает. Так что в редкие минуты отдыха он мне часто рассказывал о своих приключениях на спортивной передовой. Если его разговорить, то смело можно книгу писать.
Странная это штука — жизнь. На самом деле, с ним я в более-менее постоянном контакте больше 20 лет: встречаемся, перезваниваемся еженедельно (он ведь еще и у меня на свадьбе фотографом был). И все равно нет времени все разложить по полочкам, вспоминая первые годы нашего знакомства — как все начиналось, закрутилось, какими ветрами в начале 90-х меня занесло в его каморку в подвале Дома печати, обвешенную пленками и обставленную химией. Да-да, без проявителей и закрепителей, без которых на свет — не красный, а обычный, белый, в ту пору не могла появиться ни одна фотография.
Сейчас такой случай представился. Теперь я знаю, откуда на горизонте появился этот гуру спортивной фотографии (одних только персональных выставок у него больше десятка), о его неудачном поступлении во ВГИК, о работе в милиции и леспромхозе, о друзьях по жизни и смертельных рисках, которым он не раз подвергался на трассах. Начало нашего разговора вышло, правда, камерным.
На похоронах у старого приятеля
— Вчера был на похоронах Андриса Селецкиса, оператора Рижской киностудии. Загубили мужика. У него был грипп, и пошло осложнение на легкие. Врачи сказали, что надо делать операцию. На столе он и умер, не проснулся. Сердце остановилось. Не перенес наркоза. Говорят, что можно было обойтись без операции, без хирургического вмешательства. Ох, не знаю... Ему было 68. Он был в прекрасной форме, — сокрушается Зигис. — Я его давно знал. Он мне доставал кинопленку, которую можно было использовать для фотографирования. Они были очень чувствительными, в магазинах такая не продавалась.Андрис — замечательный человек, который в свое время учился в том самом ВГИКе (Всесоюзный Государственный Институт Кинематографии), в который я так и не поступил. У меня были две попытки.
— И все безрезультатно?
— Андрис поступал, будучи уже ассистентом оператора, когда он уже работал на Рижской киностудии. По квоте. Я же, сразу после окончания средней школы, на общих основаниях. То есть сдавать приходилось все экзамены. Но там столько было грузин... Что ты — без вариантов поступить.
— И тоже мечтал стать оператором?
— Хорошо, что не стал. Чтобы я сейчас делал? Из армии я пришел в 22 года. Позже потому, что ездил в Москву поступать во ВГИК. Потом были пять лет работы в милиции. Только потом в моей жизни появилась фотография. Наверное, где-то с 27 лет стал снимать уже более-менее профессионально. В этом году мне исполнится 61. Вот и считай, сколько лет я в этой профессии.
Несостоявшийся эксперт угро
— Почти 35. Но почему именно спортивная фотография?
— Я ведь еще раньше стал увлекаться фотографией, снимал, например, в армии. Почему спорт? Всему виной — мотокросс. Я бы фанатом этого вида спорта — красивого, динамичного, живого. На самом деле у меня был друг в милиции, который занимался мотокроссом. И я ездил с ним. С этого все и началось.
— Карьера в органах была подорвана фотографией…
— Не все так просто. Пока работал в милиции, учился в Минске на эксперта-криминалиста. Года три, кажется. Но с каждым годом я понимал, что уголовный розыск — это не мое. Да и обещанную должность я ждал, ждал, но так и не дождался. Я ушел, а тот человек, чье место мне обещали, еще лет десять работал. В принципе, тут нет ничего удивительного.
Молодых не подпускали — старики держались за свое место зубами.
— Работа в милиции — не курорт...
— Работа сложнейшая. Ты не принадлежишь себе. В любой момент тебя могли вызвать. И все эти происшествия каждый день... Нет, не мое. Дальнейший мой путь был извилистым, но уже непременно связанным с фотографией. Я устроился штатным фотографом в леспромхоз Бауски.
— Мне так кажется, что это волшебная работа — природа, лесной воздух, а какие пейзажи, какие кадры можно сделать. Разве не так?
— Так вот, в один прекрасный день у нас была экскурсия в Дом печати, где я своими глазами увидел, что там творится. И еще тогда поставил себе цель — я буду здесь работать.
Экскурсия в будущее
— Вскоре она была достигнута?
— Послал в редакцию газеты Sports несколько своих фотографий с мотокросса. Соревнования проходили в Зиепниекалнсе. Как обычно бывает в таких случаях, посылал на удачу, особо ни на что не рассчитывая. Фотографии сделал маленькими, чтобы в конверт влезли. Снимал я тогда на простенький «Зенит». А рядом со мной работал, к примеру, Улдис Паже, который своим «Никоном», фантастическим для тех времен аппаратом, снимал для ТАССа.
Примерно через неделю удивился страшно — приходит письмо с предложением заглянуть в редакцию. Вот так я и появился в Доме печати уже не как экскурсант. Тогда мне и было сделано предложение о сотрудничестве. Так все и начиналось: одна фотография, вторая, третья, заданий становилось больше, больше поездок в Ригу. Гонорары за фото были для меня неплохим приработком к основной работе в леспромхозе. Но стать штатным фотографом мне не светило — авторитет Зигурда Межавилкса в той редакции был непререкаем. Мои же фотографии стали появляться в других газетах — Padomju Jaunatne, «Советская молодежь».
Вообще мне нравилось, что все редакции находились тогда в одном здании. Пока едешь в лифте, половину напечатанных фотографий уже продал.
— Сейчас-то газет раз-два и обчелся.
— Согласен — одна на русском языке, сколько — две? — на латышском. Журналов побольше. Но что это за журналы — кто в каких трусах ходит... Ну-ну.
— Тогда ведь и особых условий творить не было.
— Не было элементарного — пленок. Чтобы добиться нужного качества, приходилось по полтора часа проявлять. Вот почему сверхчувствительные пленки с Рижской киностудии очень ценились. Рулон было 360 метров, надолго хватало. Спорт снимали в соотношении один к трем: три кадра сделал, один получился.
— Зато сейчас можно — сто мимо и один кадр что надо?
— Сейчас все «шлепают». Впрочем,
если камера покупается на свои, то ты начинаешь думать. И уже не нажимаешь на затвор бездумно, лишь бы как.
С каждым щелчком ты укорачиваешь жизнь камеры. Затвор камеры — дорогая вещь. В принципе, в 90-х годах уже произошла революция, когда все стремительно стали переходить на цифру. Прогресс не стоит на месте. Как всегда бывает с новой техникой, поначалу она стоила каких-то безумных денег, под 25 000 долларов.
Мотокросс как путевка в профессию
— Твоя лаборатория в Доме печати — знаковое место.
— Сначала был у меня один кабинет, потом, с уходом Latvijas Avīze, я взял себе и второй, расширился, так сказать. Уже было полегче, не надо было дышать всей этой химией. Домой приходишь вечером — голова кружится, постоянный кашель. Но на самом деле о своем здоровье тогда никто не думал, все пахали. Не я один такой был.
— Кажется, не было ни одной газеты Латвии, в которой ты бы не успел поработать. Больше или меньше, везде отметился. Я как-то решил вспомнить, и быстро запутался.
— Так получалось. Приглашали — соглашался. Тем более поначалу всегда условия были заманчивыми. Это уже потом все как-то ухудшалось. Сначала был Sports, потом Starts, и далее по списку — Diena,Vakara Ziņas, Rīgas Balss, снова Vakara Ziņas, Spogulis, Latvijas Avīze. После этого — точка. Потом я стал работать сам на себя — у меня есть патент фотографа, сам плачу налоги, сколько наснимал, столько и заработал. Сам себе хозяин.
— В твоей спортивной галерее — весь цвет латвийского спорта: самые разные персонажи, история успеха, неудачи и любопытные моменты.
— Это начинал я с мотокросса. Позднее, разумеется, снимал уже все виды спорта, какие надо было. Портретная галерея, действительно, получится впечатляющая. Но
сразу хочу заметить — со всеми без исключения спортсменами у меня прекрасные отношения. И этим я дорожу. Я всех уважаю, меня все уважают.
Механик, повар, он же — фотограф
— Первые задания в Риге — это одно. А вот когда пошли зарубежные командировки...
— Разумеется. Где именно я был со сборной Латвии по хоккею — уже не помню. Это был один из первых наших чемпионатов мира. Зато отлично помню свою поездку в 1993-м в Эдинбург, где сборная Латвии по регби-7 играла на мировом первенстве. Это было огромное достижение для нашей команды. Поколесил по Европе с нашими мастерами мотокросса. Целый год я был в команде такого гонщика, как Николай Тионс. Он еще во времена СССР выступал. Целый сезон отработал — был и механиком, и поваром, и фотографом.
— Технические виды спорта, как известно, сложны для фотографирования. А еще это рискованная работа. Страшно бывало?
— Конечно, и не раз. С тем же Тионсом в Германии страху натерпелся.
Я помогал ему как механик. И когда уже был дан старт, вдруг вспомнил — не закрутил одну гайку!
В тот момент думал только об одном, чтобы ничего не случилось. В противном случае он мог меня убить. Натурально. Финишировал он благополучно, но я его все равно предупредил. Ничего — пивка потом выпили, поговорили. Нормально.
На других соревнованиях, и тоже на мотокроссе — нашел отличную точку. Думаю, все — буду снимать отсюда. Потом
что-то стукнуло меня перейти на другую сторону трассы. И тут началось — сразу несколько гонщиков влетели в озеро, там, где я стоял несколько секунд назад.
А несколько лет я ездил в Эстонию на ралли. Недалеко от Таллина.
Красивое место для съемки, многообещающий трамплин. Много народу, фон отличный. Тоже выбирал место, прицеливался. Прошли первые машины, думаю — не, не то… Перешел на другую сторону. И тут — бац... Машина как ехала, так и врезалась в толпу.
Раз семь перевернулась, загорелась. При этом несколько человек снесло, в том числе и одного оператора из Риги. Смотрю — его нет, только штатив остался на склоне стоять. А там еще женщина с коляской рядом с ним стояла. К счастью, тогда никого серьезно не зацепило. Минут 20 прошло, около меня вдруг вырос тот самый оператор, с которым я уже попрощался. Вид еще тот — какая-то солома в голове, весь перепачканный, помятый, с трясущимися руками. Несколько минут он толком и говорить не мог.
— На трассах всегда есть свои нюансы, а по-простому — правила безопасности.
— Своим студентам я не устаю это повторять. Например,
никогда нельзя стоять к трассе спиной, нельзя отвлекаться и смотреть на дисплей — что там у тебя получилось.
В противном случае будут проблемы и у тебя, и у организаторов гонок. Вот почему сейчас невозможно на самых крупных гонках снимать на трассах без оплаченной страховки, без бумаги с твоей подписью, в которой говорится, что ты сам в ответе за свою жизнь, что не будешь лезть куда не надо и так далее.
Орден от Валдиса Затлерса и пятна от кока-колы
— С твоими работами можно познакомиться или на персональных выставках, либо листая альбомы. Те же олимпийские.
— Сейчас такой период настал, что никакие выставки мне уже не нужны. Не то, что раньше. Я все уже доказал: у меня были выставки, и не одна, я делал альбомы для Латвийского Олимпийского комитета, у меня есть государственные награды. Несколько лет назад я был награжден «Орденом трех звезд» 4-й степени. В день моего рождения, 16 марта, указ подписал тогдашний президент страны Валдис Затлерс. А потому 16 марта я могу идти куда хочу, имею право (смеется). Выставка — хлопотное дело и дорогое удовольствие. Она интересует людей ну две недели, ну месяц. И — все.
— Жаль, что до Сочи раньше на Олимпиадах не пересекались. Кстати, сколько у тебя их?
— Пять. Но я их не коллекционирую, я был на них по работе. И каждая Олимпиада мне давалась потом и кровью. Чего только не пережил я на них. Вспомнить есть что — и забавного, и курьезного, и безумно интересного. А еще трогательного.
В Сочи я очень хотел побывать, и поработал там, поставив жирную точку.
— Наверное, все же, многоточие.
— Не знаю, не знаю... С этой поездкой, на самом деле, мне помогла Континентальная хоккейная лига. Я ведь там в основном снимал по заказу из Москвы хоккей, по три матча в день. Кажется, я ночевал во дворцах — снял 26 игр.
— А вот и неправда. Каждый вечер у нас в Олимпийской деревне был утомительно хорош. А сколько там был приятных встреч, неожиданных и теплых...
— Кстати, в Сочи в плане работы мне было комфортнее всего: я четко знал свою задачу — что снимать, как снимать. Не то, что в Турине, когда я должен был успеть везде. И все ради книги для ЛОК. Один человек нормально ее сделать не в состоянии — у меня только две ноги и две руки. На той Олимпиаде я еще поссорился с руководителями нашего Олимпийского комитета. А все потому, что
меня, единственного фотографа от Латвии, на церемонии открытия посадили в какую-то яму. А потом мне же предъявляют претензии — почему ног не видно на снимках, почему одни головы? Честное слово — в тот момент хотелось от обиды сесть в самолет и — домой первым же рейсом.
В Италии было сумасшествие какое-то.
В Солт-Лейк-Сити — другая история. С той Олимпиады я приехал похудевшим на 8 кило. Меня не узнали, когда я сходил с трапа самолета. А все потому, что еда была дорогущей, а суточных практически не было. Стакан воды — 4 доллара, суп — 15 долларов, второе — больше 25. Особенно не разгонишься. А кушать-то хочется... Да, эта Олимпиада, это США и цены там были ого-го. А еще надо арендовать шкафчик для аппаратуры — это еще 60 долларов, замок — еще 20. Как хочешь, так и крутись. Ту Олимпиаду я снимал в основном для Латвийской хоккейной федерации, наша сборная дебютировала тогда на Олимпиаде. Вот эта федерация меня и подвела. Можно было в «Макдональдсе» питаться по божеским ценам, но при условии, что берешь «Кока-колу». Через три дня я ее уже видеть не мог, а еще через пять покрылся какими-то пятнами…
Трогательный Альбервилль и тревога за Дукурса
— Если говорить о самых эмоциональных моментах Олимпийских игр, о причастности к историческим победам, какие из них самые-самые?
— Многие. Особенно когда речь идет о победах, которые никто не ожидал. Так случилось с «бронзой» нашего саночника Мартиньша Рубениса в Турине — это наша первая медаль на зимних Олимпиадах, или бронзовая медаль в Барселоне велогонщика Дайниса Озолса. Никто не поехал тогда на эти соревнования, только я и еще журналист Гунтис Кейселс. Вот нам и повезло увидеть его среди лидеров на финише групповой гонки.
Я очень за Дукурсов переживаю. За Мартина, в частности. Две Олимпиады, два прекрасных шанса, и два «серебра». У него-то цель остается прежней — олимпийское «золото». Тем более что я дружу со всем их семейством, а потому так близко к сердцу принимаю все это. Как личную неудачу даже. Вот на днях Мартин Дукурс ответил на мое поздравление с победой седьмой год подряд на Кубке мира. Там такие слова, мол, этот кореец стремительно прогрессирует. Но что поделать, все равно надо бороться.
— Южнокореец Сунбин Юн меня тоже сильно тревожит своим прогрессом. Надеюсь, что после Ванкувера и Сочи Мартин Дукурс в третий раз на грабли не наступит.
— Я тоже хочу верить в это. Он заслужил золотую медаль как никто другой.
Мечтаю стать свидетелем того самого золотого заезда Мартина Дукурса и запечатлеть его победу. Хотя сейчас уже не так сильно стремлюсь разъезжать.
Но на таких соревнованиях очень хотелось бы побывать.
— С кем-то еще, кроме братьев Дукурсов, у тебя сложились теплые отношения?
— Знаком я со всеми, кого снимал. А что касается более близких отношений... Регбисты-ветераны, раллисты, отец нашего популярного мотокроссмена Рейниса Нитишса — Айгар. Да много таких людей. Тот же копьеметатель Айнар Ковалс — замечательный парень. Или наша саночница Майя Тирума — старшая сестра первого номера сборной Латвии Элизы. Майя сейчас тренирует молодежь во Франции.
— Вопрос, который я не могу не задать. Какой вид спорта с точки зрения фотографии сложнее всего снимать?
— Все тяжелые. Потому что надо их знать, как в шахматах — предугадывать несколько ходов вперед. Только тогда можно рассчитывать на удачный снимок. В чем главная прелесть спортивной фотографии, кадра? В том, что он неповторим. Второго точно такого никогда не получится. А когда победа, когда выплескиваются все эти эмоции? Каждое мгновение, как и в жизни впрочем, уникально. Это вам не студийная съемка. В том-то и вся суть — если ты научишься снимать спорт, все остальное тоже будет получаться.
— Я знаю, что тебе посчастливилось поработать на самой первой после восстановления независимости Олимпиаде, когда наша команда выступала уже самостоятельно.
— Тогда я в Diena работал, и
тот самый момент в Альбервилле в 1992-м на церемонии открытия был очень трогательным, с комком у горла. Большое фото с латвийским флагом было знаковым.
Тогда Diena была под шведами и свои негативы я передавал в Ригу через стокгольмский Expressen. После Франции была Олимпиада в Барселоне, в Солт-Лейк-Сити, Турине и Сочи.
— Если все повторить сначала, то...
— Выбрал бы тот же путь и ту же профессию.
Но вот сейчас, Володя, я на рыбалку хочу…
Я ведь заядлый рыболов. Уже весна! Рыбалка — хорошая вещь. На ней отдыхаю и душой, и телом.
Я вообще стал философом, радуюсь каждому дню. Проснулся, увидел солнце, небо и спасибо.
Вот Андрис Селецкис — был человек и нет человека. Хорошо, что он оставил что-то после тебя.
