Вадим Абдрашитов: «Возвращение величия страны — это лозунги. Это не идея»

Обратите внимание: материал опубликован 6 лет назад

В рижском Доме Москвы рамках проекта «Культурная линия» прошел творческий вечер выдающегося режиссера Вадима Абдрашитова, где он представил свой снятый на сломе эпох фильм о войне и жизни после нее «Время танцора» (в этой картине впервые на экране появилась Чулпан Хаматова). Интервью Rus.Lsm.lv с Абдрашитовым состоялось накануне — и первый вопрос задал не интервьюер, а интервьюируемый.

ПЕРСОНА

Вадим Юсупович Абдрашитов (1945, г. Харьков), российский режиссер, убежденный, что кино — это прежде всего искусство, а не индустрия.
 Народный артист России, член Союза кинематографистов России и правления Гильдии кинорежиссеров России, член жюри премии «Триумф», председатель Правления киностудии «Арк-фильм» киноконцерна Мосфильм, вице-президент Российской академии кинематографических искусств «Ника», председатель жюри V МКФ «Послание к человеку» (1995). Профессор, руководитель режиссерской мастерской во ВГИКе.

В 1959—1961 гг учился в Алма-Атинском техникуме железнодорожного транспорта, в 1961—1964 гг — в МФТИ. В 1967 г. окончил кафедру кибернетики химико-технологических процессов Московского химико-технологического института им. Д. И. Менделеева. Три года работал на Московском электровакуумном заводе.

В 1970 году поступил на режиссёрский факультет ВГИКа, в мастерскую Михаила Ромма, после смерти которого продолжил обучение у Льва Кулиджанова. Первая студенческая работа Абдрашитова, немой шестиминутный документальный этюд «Репортаж с асфальта», удостоилась высокой оценки Ромма. Успешно защитил дипломную работу — комедию по рассказу Григория Горина «Остановите Потапова!».

В тандеме со сценаристом Александром Миндадзе создал 11 фильмов, каждый из которых становился событием: во многих случаях показанные в этих лентах события воплощались в жизнь почти с буквальной точностью. Первый, «Слово для защиты» (1976), получил множество наград, в том числе — призы за лучшую режиссуру и лучший сценарный дебют на Всесоюзном кинофестивале в Риге (1977). Затем, через каждые два-три года, выходили «Поворот», «Охота на лис», «Остановился поезд», «Парад планет», «Плюмбум, или Опасная игра», «Слуга», «Армавир», «Пьеса для пассажира», «Время танцора». В 2003 г. была снята картина «Магнитные бури».

Работы Абдрашитова отличает совершенно особый, сдержанный, внутренне напряжённый кинематографический язык. Вместе с Александром Миндадзе он создал свой кинематограф интеллектуальной драмы с острейшими нравственными коллизиями.

 

— Сначала скажите мне, а вообще сегодня российское кино как-то попадает в Латвию?

— Конечно, показывают новинки и на других наших фестивалях, что-то попадает и в прокат. В том же Доме Москвы проходит ежегодный фестиваль «Московская премьера». А в конце октября там представят, например нашумевшую ленту Алексея Учителя «Матильда». Кстати, что это, на ваш взгляд, за свистопляска вокруг нее?

— Да, поиграли бицепсами — думаю, определенные силы коричневатого оттенка. И если бы не «Матильда», то был бы найден какой-то другой повод. Ведь никто не видел фильма, за исключением нескольких десятков человек. Не снял бы его Леша Учитель — значит, было бы что-то другое. Не фильм — так выставка, не выставка — так какой-то концерт, не концерт — так какая-то статья... Тут повод, чтобы проверить, как на это будут реагировать общество и государство.

— И что показала «проверка», по-вашему?

— Смотря что понимать под обществом. Если население Москвы и крупных городов — это одна история. Но страна огромная. Есть люди, которые понимают, что такая вот игра мышцами, это безоружное бряцанье, так скажем, — очень опасное явление. Государство,

власть, как я понимаю, довольно долго присматривалась, что это, куда, как это может пойти, какова будет реакция...

А поскольку общество, хотя бы в какой-то своей части, более-менее грамотное, прореагировало на нападки резко отрицательно, то и власть, накануне выборов президентских, пальчиком погрозила: нехорошо сжигать автомобили и поджигать кинотеатры. Этой девушке Поклонской сделали замечание, грозят отобрать депутатский мандат...

— Однако в случае с всемирно известным режиссером Кириллом Серебренниковым никакая реакция общества пока не подействовала?!

— А какая здесь реакция общества, какое мнение окружающих? Театральные актеры, режиссеры, писатели к ним примкнувшие — для властей все это несерьезно, разве это «общественность»? А в случае с «Матильдой» — это другой масштаб и другие векторы.

— Вадим, как считаете, Поклонская — чей-то «рупор»?

— Знаете, в жизни-то как бывает — все одновременно, все смешано. Тут и рупор — и собственная инициатива. Такое фанатичное кликушество — признак того, что здесь даже есть о чем говорить врачам. Посмотрим, что будет, когда картина выйдет на экраны. Во всяком случае, как бы бедный наш друг Леша Учитель ни страдал, ни переживал, я ему сказал, что

подобный скандал — это такой пиар фильму, такая реклама, что люди будут давиться в очередях за билетами, на пространстве всей России, а то и еще больше.

Что касается Натальи Поклонской, депутата Госдумы. Почему никто не задается таким вопросом? Ведь эта девушка была прокурором огромной части страны — вот такая фанатичная! Что это такое? Страшно даже подумать, как все это опасно...

— Да, были прецеденты в мировой истории... Но вернемся к вашей лично нынешней творческой ситуации. Поклонники вашего таланта ждут не дождутся ваших новых фильмов.

— Да, после 2003 года мне ничего не удалось снять. Основная причина в том, что я то ли переоценил свои силы по доставанию денег, то ли не до конца понял ситуацию на кинорынке в те годы. Начал было работу над одним проектом, дорогим по российским меркам. Это замысел, очень сильно меня волновавший и интригующий до сих пор, потому что он абсолютно кинематографической природы. По крайней мере, я такого абсолютного кино не видел.

— Это уже не по сценарию Миндадзе?

— Нет, тут совершенно другая история. И я начал ходить. Потому что — что значит «доставать деньги»? Это ходить, по очень богатым людям и организациям. Я прошел практически по всем тем, кого мы знаем. И очень часто мне говорили, мол, конечно, естественно, Вадим Юсупович! Мы на ваших картинах... Мы уже начинали вместе обедать, ужинали с женами... Но

как только подходило время, что называется, «пэй мани», всё останавливалось.

К тому моменту всем, у которых есть деньги, стало ясно, что не стоит вкладывать в кино — ничего не заработаешь, деньги пропадут. Разве что можно было удовлетвориться только каким-то специальным посланием в виде благодарности в титрах картины. Это касалось и частного бизнеса, и государственных структур.

Но мне было жаль оставлять проект. Когда все начиналось, это стоило прядка 15 миллионов долларов, сегодня — 22-25 миллионов. Большие деньги, и тут нужен государственный заказ и т.д. Все это долго продолжалось, с какими-то надеждами, обрывами. Казалось, что времена могут измениться и появятся какие-то деньги. Потом я собирал такую цепочку: от того немножко, от этого немножко... Но только почти выходили на нужную сумму — какое-то звено пропадало...

— Вы как-то поведали о замысле, связанном с такой основной константой жизни, как нормальная температура тела человека 36,6, отвечающая за основные движения, инстинкты и т.д. Это тот самый проект?

— Да! А поскольку это чисто кинематографическая природа, сюжет очень трудно сформулировать. Там особо и сюжета-то такого, который мог бы заворожить людей с деньгами, нет. Простая история про детского врача, у которого дочка заболевает. Это

такой необходимый мелодраматический хребет, скелет истории, а все остальное из него развивается. И там несколько пластов исторических времен.

Придумал — не хочу сказать замечательные, но довольно занятные — вещи, чисто кинематографически. Когда одно и то же происшествие, один и тот же случай, даже судьба вдруг находят свое зеркальное отражение прямо тут же, но в совсем другой эпохе! Условно говоря, есть две беседующие подруги, одна из которых, чуть не плача, говорит о болезни ребенка. И эту же историю можно переносить из сегодняшнего дня на сто лет назад. Да и на тысячу, вообще говоря. Отсюда обилие исторических пластов. А это интерьеры, павильоны, костюмы...

В общем, все тянулось-тянулось, пока не стало ясно, что пока надо с этим делом успокоиться и сделать что-нибудь поскромнее по финансам. Чем я сейчас и занят. Однако проект этот тоже раза в четыре дороже, чем может по закону выделить государство. Остальное надо находить самим. Оно может найтись, если этот продукт будет поддержан телевидением.

Деньги могли бы найтись, если бы этот проект рассказывал о замечательных подвигах менеджеров «Газпрома».

А это совсем другая история — про одного провинциального музейщика и его жизнь, тоже с какими-то историческими переплетениями...

— Но ваши фильмы всегда отличались многоуровневостью, многослойностью: сперва нечто житейско-социальное, затем психологическое, историческое и далее — воспарение к философским и метафизическим высотам. Очень увлекательно, если на любителя.

— Наверное. Хотя такой самоцели ни у меня, ни у Миндадзе никогда не было. Но присутствует ли метафизическое начало в жизни? Естественно, а как же! Та же нормальная температура человеческого тела — существеннейшая константа, которая, между прочим, не меняется. Это что?! Разве не метафизика в каком-то смысле? Не подсказка нам свыше, о том, что существует нечто вечное?

— У вас конечно же, не только два проекта?

— Да конечно, у меня столько замыслов и столько желаний... И понимаю, что все это уже просто не успею сделать, а хочется.

Время сегодня такое невероятное, процессы идут не как в «замедленной съемке» 70-х, когда как бы ничего не происходило (хотя и не называю это застоем).

Тут ведь каждый день приносит что-то сверхвыразительное, во всех смыслах этого слова. Настолько яркое, настолько связанное с жизнью вообще, со способом жизни...

— Подавали ли вы свои проекты в этом году в российский Фонд кино?

— А что подавать, ведь с ними, в общем, все знакомы? Когда найду другую часть денег, то вернусь и об этом сообщу. Дело еще в том, что даже проката как системы не существует. И предположить относительно какого-либо проекта, что вот он соберет деньги очень трудно. Зритель совершенно не изучен, а сегодняшний зритель какой-то принципиально другой. И к фильму «Ёлки», например, можно относиться по-разному, но это продукт, который смотрит зритель. Был один известный ученый, светлая голова, Даниил Дондурей (Царствие Небесное!), который исследовал зрительскую аудиторию вместе с социологами. Приходил к поразительным, пугающим выводам и говорил вслух про оболванивание зрителя. Но это не очень пугает государство, начальство, власть.

— А как произошел ваш с Миндадзе «развод» после вышедших в 2003-м «Магнитных бурь»?

— Очень просто. Я же не все то, что писал Миндадзе, снимал. Лишь то, что во мне откликалось. По Миндадзе снимали и многие другие. В том числе, Учитель, и, например, их «Космос как предчувствие» (2005) — достаточно успешная картина. Но не мое это было. А с другой стороны, режиссура — дело очень увлекательное, Миндадзе решил себя в ней попробовать и, как понимаю, ушел в режиссуру уже всерьез. Потому что это дело и чрезвычайно сложное, тяжелое. Ужасное. Но очень интересное! А он, конечно, прирожденный кинематографист, кино — его стихия, безусловно. И

Миндадзе собой пополнил ряды тех режиссеров, которые перед сначала были операторами, драматургами: Паша Лунгин, Витя Мережко, начинал как оператор Паша Чухрай...

Огромное количество актеров переходит в режиссуру. Так что грех было не попробовать, он попробовал — и вот снимает.

— Сам пишет, сам снимает... Но ведь сам вы готовите новых режиссеров во ВГИКе?

— Продолжаю, у меня в мастерской сейчас, наверное, уже четвертый по счету набор, если не пятый.

— Кого-то можете назвать из своих успешных выпускников?

— Дело все в том, что судьба нынешних выпускников совсем не похожа на судьбы наши и моих сверстников.

Раньше, при этих страшных большевиках, ни один из выпускников ВГИКа не мог затеряться в принципе.

Во ВГИКе, в Союзе кинематографистов были в курсе, где этот человек: «Да, он слабо защитился, на троечку, и сейчас он... ассистентом на Свердловской студии». Знали, отслеживали. Сейчас затеряно большинство. Их поглощает телевидение или еще что-то. Если из мастерской один-два человека остаются в кино, это более-менее нормально.

У меня несколько ребят остались на телевидении. Сначала занимались тем, что называется телемуви, потом стали снимать сериалы. Иногда я вижу их продукцию. Это, считайте, удачно сложившиеся судьбы.

А в кино могу назвать яркие имена, которые знают все. Это Лёша Мизгирев («Увольнение», «Кремень», «Бубен, барабан», «Конвой», «Дуэлянт» — Н.М.), Буслов Петя («Бумер», «Антибумер», «Наша Russia», «Высоцкий. Спасибо, что живой», «Родина»). Егор Анашкин работает на телевидении. И все жду, когда что-то снимет одна девочка из моей предыдущей мастерской, чрезвычайно талантливый человек, Гала Суханова.

В другие времена она бы уже сделал две-три картины. Потому что так дебютировала игровой короткометражкой «Проверка», что ее надо было сразу «запускать».

Как это происходило с нами, когда кинематографическая индустрия нас просто затаскивала: «Давайте этого сюда, давайте!». Фильм «Проверка» замечателен по драматургии, по всему. Суханова сама написала очень приличный сценарий, сняла вообще за копейки.

Короче говоря, сейчас огромный отток в сторону телевидения. И возникает вопрос, надо ли так долго учить, пять лет — ремеслу? Может быть, все-таки думать о двухступенчатой системе — бакалавриат и магистратура? Есть над чем подумать...

Но главная беда — наш закон о втором высшем образовании, которое обязательно должно быть платным. И это означает, что наш идеальный абитуриент — это вчерашний школьник, который может претендовать на бюджетные места в вузе. Он туда и идет. Это проблема не только ВГИКа, но и ГИТИСа, Литературного института, журфака. Очень серьезная проблема. И мы, педагоги, мастера творческих вузов, много лет об этом кричим, доказываем, показываем перспективы этой самой насильственной инфантилизации, — но ничего не меняется.

Возникает вопрос:

может, это всех устраивает? Смотреть фильм «Ёлки», смотреть вечерами телевизионное мыло, ну, и качать нефть... И больше ничего не надо?

— И не давать деньги на новые фильмы неудобного режиссера Абдрашитова, бывшего антисоветчика, который неизвестно как еще расскажет о нынешней стране и ее хозяевах?

— Да нет, кому расскажет, что?! И что бы Абдрашитов ни говорил, все равно это в широкий прокат не попадет.

У власти в руках телевидение, и вот это другое дело. А кино — я вас умоляю! Ну, кому это нужно?

Подросткам, которые должны смотреть эти фильмы в качестве развлечения? Так пусть они и ходят. И вообще, надо снимать или нет, — непонятно. Патриотическое воспитание? А зачем посредством кино, когда этим можно по телевидению заниматься?..

Вообще-то, ситуация формулируется просто. Если государство по своему определению должно сохранять культуру как таковую, следовательно, государство должно заниматься вплотную и кинематографом. Кинематографом как слагаемым культуры, частью ее, с очень мощным удельным весом.

Не мучиться, как от зубной боли, глядя на кинематографистов, а помогать. Короче говоря, если государство поддержит кинематограф как искусство, то он выживет, если нет — не знаю, что думать.

— И начинать с организации системы проката?

— Это система федерального проката, это разумное планирование. Это разумный отбор проектов как таковых. Разумная политика по отношению к дебютантам... Вообще-то, тут велосипеда не надо изобретать, в развитых странах со своим национальным кинематографом все это уже сделано, уже все отработано. Есть знаменитая французская модель (но это отдельный долгий разговор). Как-то там все прилажено, все сделано. И французы сохранили свой национальный кинематограф.

— Хотя по поводу его состояния и перспектив была у них большая паника?

— Да, была. Ничего, справились.

— Возглавляемая вами мосфильмовская киностудия «Арк-фильм», работает до сих пор?

— Конечно, и сегодня утром я занимался делами картины, которая снимается на этой студии. Таких подразделений в концерне «Мосфильм» — десять. В Творческом объединении «Товарищ» (так назвалось сначала), созданном моими учителями Роммом и Райзманом, я сделал и «Время танцора», и остальные свои картины. Меня пригласили туда после окончания ВГИКа. Потом началось всеобщее переименование, и Райзман почему-то сменил название на «Арк-фильм». В честь когда-то существовавшей Ассоциация российских кинематографистов.

— «Время танцора» — именно так вы определили конец 90-х. А какое время сейчас за окном?

— Ой, не знаю. Сейчас я мог привезти в Ригу и любую другую мою картину, но в этом году фильму «Время танцора» — 20 лет. И начавшееся с фестиваля «Окно в Европу» в Выборге отмечание этого юбилея показало, что публика живо откликается на нее. Потом я показывал ленту в нескольких местах, в очень разных аудиториях, и был удивлен, как зритель реагирует. Картина большая, длинная, очень насыщенная, но люди смотрят с большим интересом.

Реалии нашей российской современной жизни только подпитали ее!

Все, что происходит с Украиной, например, тоже ассоциативно входит в картину в качестве какого-то слагаемого. И главная конкретность тут вот какая: в гражданской войне не может быть победителей. Как, оказывается, замечательно сказал писатель Фолкнер, что с войны нельзя вернуться победителем. Особенно — с гражданской войны! Об этом картина, и реалии жизни только доказывают все это.

— Когда-то вас с Миндадзе обзывали антисоветчиками и т.п.?

— Все наши с Миндадзе картины, особенно советского периода, имели сложные биографии и судьба каждой складывалась очень тяжело. Однако

все они сохранились в целостности, никакую картину я в обиду не дал, хотя это было сложно, что и говорить.

Может быть, шрам остался один, на фильме «Охота на лис». Но это отдельная история.

Не думаю, что их можно называть антисоветскими. Антисоветскую картину легко сделать. А если ты касаешься процессов более глубинных... Возьмем фильм «Слуга» — это антисоветская картина? Конечно, нет! А там действует крупный партийный босс, уровня члена Политбюро! Но это о вещах более общих, чем просто советская власть. О власти вообще. О хозяине и рабе. А что антисоветского в картине «Охота на лис»? Где главный герой, рабочий, вдруг ощущает сам в себе какой-то дефицит духовной жизни, непонимание того, что в ней происходит, тревогу — куда идет время, что происходит с молодежью... Что тут антисоветского?

Собственно, я думаю, что

благодаря тому, что никакой там антисоветской конкретики, за что можно было «наказать», не было, наши картины и выжили.

Единственное исключение (хотя это тоже, в общем, про систему вообще) — «Остановился поезд». Абсолютно публицистическая картина, очень странно сделанная, совсем как бы не кинематографическая, поскольку сперва я собирался снимать двухсерийный фильм для телевидения. Там уже черным по белому — поезд уже остановился! Но и то, без всякого злопыхательства, рассказано вообще о проблеме нашей жизни: поезд остановился — что дальше?.. Касательно «Парада планет» никаких претензий, по сути, не было, но руки нам выламывали здорово. Я эту картину сдавал девять месяцев! Там власть, цензура была напряжена исключительно по эстетическим соображениям. Лента сделана, как нельзя делать, вне канонов, непонятно как-то...

Но вся эта цензура несравнима с тем, что происходит сейчас! Разговор сегодня простой: «Вот я даю деньги, и, значит, так: в конце героя нельзя убивать, в главной роли снимешь вот эту актрису, иначе денег не получишь». Прежней цензуры нет по той простой причине, что цензура — это охранительная функция определенных структур, определенной власти как таковой. Охраняющая некую идею. А

когда нет идеи — это только вкусовщина, нелепость. Феномен Поклонской. И цензура рубля.

Когда была идея построить коммунизм и появлялся фильм, который призывал: да подождите, нужен ли он, в этом надо еще разобраться, и вообще, сомнительно это все, и не совсем прав, может быть, даже Ленин... Тогда это да, антисоветчина. Потому что против идеи. Но возвращение былого величия страны — это лозунги, желание, это не идея. Идея, так или иначе, объясняет, как ее осуществить.

— Тогда пусть снимают сами, как хотят?

— Нет, им все-таки нужно, чтобы это было сделано профессиональными руками. Одно время недоучки брали деньги и что-то ляпали, в 90-х был большой урожай таких картин, вы, наверное, помните. И люди, которые попытались делать кино руками не- и полупрофессионалов, убедились, что режиссура — профессия. Что хороший продукт получается все-таки у мастеров или, по крайней мере, профессионалов.

— Ваши герои, в принципе, продолжают шествие и в нынешней нашей действительности (и не только российской). Вот Поклонская, скажем, — это кто, современный Плюмбум-каратель?

— Разве что с большим натягом... Дело в том, что Плюмбум сам обжигается этой плазмой власти. Он одинок и драматичен в этом одиночестве. И его иногда даже жалко, как жалко ребенка, который болен и не знает, что он болен. Вот это самое страшное ощущение взрослого человека, знающего, что тому еще предстоит понять, что он болен, что он инвалид.

А есть люди, которых совсем в этом смысле не жалко. Которые все про себя прекрасно понимают и, тем не менее, остаются такими, как есть.

И дело здесь не в идее, потому что идеи могут быть разные и любой может быть носителем какой-нибудь идеи. Но вопрос в том, какими методами эти идеи реализуются в жизни.

— Рассуждая о фильме «Остановился поезд», вы как-то сказали, что в обществе накопилось столько проблем, что началась такая перманентная катастрофа. И что нужно прежде всего ликвидировать катастрофу в головах, начать жить по каким-то законам. Но тот, кто пытается их ввести в реальную жизнь, становиться чужаком, и «не русским, что ли». Не пытается ли последнее время установить верховенство закона в России ее президент? И что это —всего лишь предвыборная кампания или же искреннее желание что-то изменить?

— И то, и другое. Есть попытка наладить наконец жизнь, и, конечно, надо учитывать будущие выборы. В каком-то смысле ему не позавидуешь, потому что хозяйство не просто большое — необъятное, а мы видим, как люди исполняют его волю... Мне кажется, что президент в свое время совершил (и продолжает совершать) одну ошибку принципиального порядка. Потому что то, что сегодня лукаво называется «креативный класс», а попросту говоря, интеллигенция как таковая, уж очень отодвинута и нет даже попытки наладить диалог. Диалог должен быть налажен.

Я совсем далек от мысли, что эти интеллигентные, грамотные люди, наконец, что-то посоветуют толковое. Да нет, у большинства сегодня такая сумятица в голове! Но диалог все равно необходим.

— Кстати, такое впечатление, что президент все же кое к чему прислушивается. Хотя бы к мысли о необходимо сойти с «нефтяной иглы» и начать стране свои богатства зарабатывать, а не надеяться лишь на удачу?

— Говорить можно все что угодно, в том числе, констатировать вещи абсолютно очевидные. Но от слов к делу путь достаточно большой. И это не вопрос каких-то политических решений, это вопрос стратегии развития страны. Это очень сложно. Возможно, в эту сторону подтолкнули и санкции, не без того.

— Ваши ощущения по поводу нынешнего состояния «мирового сообщества»?

— Все очень тревожно! По той простой причине, что стали слишком много и часто говорить о войне, даже ядерной. И ведущие всяких популярных ток-шоу, и журналисты, и руководители одной страны, другой страны... Да-да, ядерная война — это ужасно, но как бы она не исключается хотя бы чисто теоретически. Может быть, это связано и с тем, что предыдущее поколение руководителей, так или иначе, большая война коснулась — и Черчилля, и Кеннеди, и Хрущева... А поскольку все забывается и приходят люди по большому счету, ничего не знающие об этом, то размахивать жупелом ядерного оружия — вещь крайне опасная.

— Ружье должно выстрелить?

— К счастью, оно не повешено на стену. Но оно существует. Однажды человечество с этим все же справилось, были наложены какие-то ограничения. И над этими договоренностями, конечно, надо работать.

Заметили ошибку? Сообщите нам о ней!

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Ctrl+Enter.

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Сообщить об ошибке.

По теме

Еще видео

Еще

Самое важное