От редакции
Rus.lsm.lv обычно не публикует материалы, написанные от первого лица (кроме раздела «За эфиром»). Однако рассказ корреспондента Latvijas Radio Анды Бушевицы о командировке в город Слободской Вятской губернии (современной Кировской области) — настолько личный, что не сделать исключение было немыслимо.
Паломничество в сопровождении милиции
В Киров мы поехали на поезде, приятно неспешном транспортном средстве, позволившем в пути почитать ту книжку из 20-томного собрания сочинений Райниса, где собраны его письма из Слободского. В основном они адресованы Аспазии, на которой Райнис женился незадолго до ссылки. «Дорогая моя, искренне, моя единственная, святые уста!» Ласковые слова сокращались, чтобы вместить побольше на маленький кусочек бумаги; открытки отправлялись при всякой возможности или с каждой станции; дорога из Пскова в Слободской на стыке XIX и XX веков занимала почти неделю.
«Вчера много спал, сегодня в Москве куплю чаю и кавиару. Я питаюсь очень дешево». Из Нижнего Новгорода дальше Райнис плывет на реке: «Я всегда слушаюсь любимых нежных уст, и поэтому мне хорошо и на суше, и на воде, ношу две рубашки, каюта крытая... Я совершенно привык с месту своего настоящего пребывания, вовсе не чувствую запахов угля и рыбы, которые окутывают все судно, словно защитная атмосфера».
В поездку отправилась целая латвийская делегация: считая вместе со мной, больше десяти человек — музейные работники Гайда Ябловска, Рита Мейнерте и Элвира Блома, литературоведы Аусма Цимдиня и Янис Залитис, писатель Паул Банковскис, директор Института Латвии Карина Петерсоне, музыковед и мой коллега Орест Силабриедис, актриса Инга Айзбалте, певица Иева Парша и пианистка, профессор Латвийской музыкальной академии Херта Хансоне.
До Слободского мы добрались только на третий день после прибытия в Киров. В этой цифре — 3 — есть что-то от восхождения Антиньша на Стеклянную гору верхом на коне, но это не единственная причина, почему я ощущала себя немножко паломницей. Можно ведь взглянуть и несколько иронически: я сижу в купе поезда с томиком собрания сочинений, и не менее высокое, чем труба локомотива, ведет меня вперед возвышающее чувство: я — совсем как Райнис, раз еду в Слободской, только Райнис, направляясь туда, делал это безо всякой охоты.
Позади у него — суд по делу «новотеченцев», его прекрасно описывает Роальд Добровенский в книге «Райнис и его братья». Его товарищи — Петерис Стучка, и особенно Ян Янсонс-Браунс, с которым он боролся за сердце Аспазии — приписывают ему все возможные грехи, и в какой-то момент даже кажется, что Райнису уже не избежать расстрела. Отправиться в Слободской означало и расставание с Аспазией, да еще и эти проблемы со здоровьем... Райнис одно за другим пишет прошения — отложить ссылку, не отправлять в маленький городок, предоставить пособие... Тщетно, все тщетно.
«Моя золотая... Сегодня с восьми утра я нахожусь в определенном мне месте в Слободском. Это маленькое гнездо, меньше Паневежиса, много садов и каменных домов, две улицы начали мостить, что выглядит еще непристойнее луж. Всего, кажется, 4—5 улиц».
В Слободском нас встречают хлебом-солью и звоном церковных колоколов. Прибытие делегации из Латвии — событие международного значения. Милицейские машины не отступают ни на шаг, готовы пресечь любые беспорядки.
С тех пор как здесь жил Райнис, мощеных улиц стало больше, число жителей выросло до 37 тысяч, а вот садов стало меньше. На их былом месте теперь заасфальтированная площадь, и рядом с белой церковью стоит на ней белый же малогабаритный Ленин.
Будь наша воля, мы бы сразу побежали искать те самые сосны на берегу Вятки, изгибы и крутые берега которой так сильно напоминают Даугаву. Именно в Слободском Райнис написал свои «Сломанные сосны», и здесь родился сборник стихов «Далекие отзвуки синим вечером». Но сначала нас ждут торжественные речи и экскурсия в местный краеведческий музей — один из трех музеев Слободской области, который вместе с мемориальным домом-музеем Райниса составляет Слободской музейно-выставочный центр.
Новый музей на купеческой улице
Жанна Жилина, директор дума-музея Райниса, занимает этот пост с момента основания музея. Музей новый, рассказывает она — всего 23 года, хотя предистория гораздо длиннее. Райнис действительно прожил в деревянном двухэтажном доме все время ссылки — с апреля 1900-го до мая 1903-го. Здесь расположена мемориальная комната Райниса и выставочный зал. На первом этаже — совсем новая экспозиция «Музей романтики». В честь Александра Грина, уточняет Жанна Жилина. Автор «Алых парусов» — тоже вятский, и под одной крышей теперь «поселились» два романтика.
Поскольку наш торжественный прием проходит в разгар рабочего дня, не удивительно, что кроме официальных должностных лиц и музейных работников сюда пришли по большей части пенсионеры. Я подсела к Антонине Петровне, чтобы немного узнать о ее отношениях с Райнисом.
В музее она уже второй раз, и с тем же вопросом — почему именно Райнису такой почет и почему именно здесь, на вятской земле? Книг латышского поэта Антонина Петровна раньше не читала, а теперь и видит плохо. Занимает ее и квартирный вопрос: оказывается, хозяева дома сами в нем и не жили, а сдавали жилье внаем. Купцы, как и многие другие домовладельцы на этой улице. Богатая была улица, красивая. Разграбили ее, конечно, чуть понижает голос пенсионерка.
В нашем разговоре с Жанной Жилиной, директором музея, упоминалось и имя музейного работника и райнисоведа Гайды Ябловски. Интересно, что у каждого посетителя музея свои воспоминания о доме, который сейчас носит название дома-музея Райниса. Ябловска вспоминала 1988 год, когда специалисты приехали помочь со связанными с Райнисом материалами.
«Мы приехали и увидели, что этого дома Райниса на улице Вятской, 24 нет. Имелся фундамент и рассказ о том, что есть проект, как построить его заново, потому что предыдущий свое отжил», — продолжает Ябловска. Здание отстроили дедовским способом, без единого гвоздя.
Вот так сюрприз! Дом, который выглядит таким старым, на самом деле оказался делом рук реставраторов, и это отклонение от исторической правды не заметили даже горожане. Сейчас дом является архитектурным памятником государственного значения, и за это латыши могли бы слобожанам поклониться —в благодарность за вложенные средства и волю к сохранению памяти о Райнисе.
Жанна Жилина рассказывает, что личных вещей Райниса в фонде музея нет, но иметь их очень хотелось бы. Есть два предмета — плетеное кресло и фоторамка, которые принадлежали владелице дома на Хлебной улице, где Райнис снимал комнату сразу же после прибытия в Слободской. Эти вещи действительно находились в арендованной комнате.
В Дни Райниса о Стучке деликатно умалчивают
Музей посещает около семи тысяч человек в год, и это довольно много. Посетителей привлекают театрализованные экскурсии и театральные постановки в самом широком смысле этого слова. Нас также встретили фрагментом из «Вей, ветерок» (Pūt, vējiņi!), роли исполняли сами работники музея, костюмы — почти латышские народные.
Постановку, конечно же, дополняет запись «Вей, ветерок!» в исполнении хора, и я слушаю ее, словно в первый раз. В разговорах с сотрудницами музея мне впервые до конца стало ясно, почему эта песня ливских трактиров известна во всем (бывшем) Советском Союзе и почему у нескольких поколений она однозначно связана с Латвией.
В фондах Музея литературы и музыки до сих пор хранятся очень интересные материалы 1985 года, со столетнего юбилея Райниса, когда пьесу «Вей, ветерок!» поставили в примерно 40 театрах по всему Советскому Союзу. Тогда, например, как и в начале этого года, мы получили весточку из Львовского Академического театра: «Вей, ветерок!» там поставили на украинском языке. Фактически это плоды того мощного вклада в культуру, сделанного в советские годы.
В подготовленной студентами Вятского Государственного гуманитарного университета поэтической композиции на стихи Райниса снова звучит эта песня, и это действительно больше не народная песня, а музыка из постановки.
И это — причина начать еще одну тему, о которой пришлось задуматься, гостя в местах ссылки Райниса в Слободском — о переплетении судьбы творческого человека, художника, и политики.
В Слободском улицы Райниса нет. Одна из центральных — улица Александра Грина, ее пересекает улица Петра Стучки
(один из виднейших латышских большевиков, глава первого правительства Советской Латвии, основоположник системы революционной юстиции Советской России, председатель Верховного суда РСФСР в 1923-1932 годах — Rus.lsm.lv). Да, он тоже вместе с Райнисом и своей женой, сестрой Райниса Дорой, приехал в Слободской отбывать ссылку, и ему тоже в этом году исполняется 150 лет, но в Дни Райниса его имя толерантно умалчивается — интерпретация истории в Латвии и России отличается.
Юрий Малых, железнодорожник, биолог, журналист и писатель, в своей книге «Сплетение судеб», основательном, хотя и небесспорном, исследовании попытался изложить свое видение Стучки и Райниса — двух юристов, выпускников Императорского С.-Петербургского университета. У одного (Стучки) в карьере все складывалось успешно — как у юриста, он был очень востребованным адвокатом, у другого же не получалось.
Сплетения судеб и поникшие сосны
В рамках Дней Райниса в Государственном архиве Кировской области была открыта и выставка документов, которая тоже каким-то образом отследила сплетение судеб этих латышей и жителей Вятки. Литературовед Янис Залитис исследует документы из архива Кировской области не в первый раз, но и он впечатлен ролью латышей в Вятке в 1918 году.
Однако и в годы Второй мировой войны, в период с 1941 по 1945 годы, в Киров были эвакуированы и дети (в Кировской области было 150 детских домов), и работники культуры — Анна Саксе, Андрей Балодис, Андрей Упитс. Именно в расположенном неподалеку от Кирова селе Кстинино Андрей Упитс, живший в местном доме доме отдыха, написал свой роман «Земля зеленая». В эти годы в Кирове раз в неделю тиражом в тысячу экземпляров выходила газета Cīņa (орган ЦК КПЛ — Rus.lsm.lv). По кировскому радио шла специальная программа — «Говорят латышские поэты».
Райнис — это ключевое слово, но причину, почему в Слободском находится единственный зарубежный дом-музей Райниса, нужно искать именно в сплетениях судеб.
Юрий Малых рассказывает, что в Слободском отношения Райниса и Стучки улучшились. Это были чисто семейные отношения — они навещали друг друга, рассказывает он.
Яркий эмоциональный момент для Малых — воспоминания о 1985 годе, когда в парке Слободского в честь 120-го юбилея Райниса посадили сосновую аллею. Руководство города достало очень хорошие саженцы сосен, и люди работали с большим энтузиазмом, но у Малых сжималось сердце: он видел, что ничего не выйдет, потому что земля там — камень и глина, а соснам нужен песок.
Было чувство, что мы что-то делаем не так, признается он. Так и получилось — сосны поникли. Впрочем, он надеется, что сосны Райниса еще посадят — воспитанники местной школы-интерната.
Где Райнис обнаженнее?
Идея хорошая, но не прижились — это ощущения, которые Юрий Малых описывает в истории про сосны. По совершенно иным причинам, но и у меня они возникли тоже. И это ощущения, связанные с невозможностью диалога.
В западном образе мыслей ограничение личной свободы человека считается величайшей трагедией — и именно это произошло с Райнисом в Слободском. На мероприятии же многократно говорили другое — тут Райнису было не так уж и плохо: в конце концов, именно здесь он стал настоящим поэтом.
С Паулсом Банковскисом мы встретились у Кировской научной библиотеки, названной в честь Герцена. Днем ранее мы узнали, что она была названа именем Александра Герцена не просто так — он сам эту библиотеку и основал. Как ссыльный — правда, за 70 лет до Райниса. Память Герцена здесь высоко чтят.
Своеобразным фоном нашего визита стали и плакаты в честь 9 мая, которые имеют очень мало общего с прошлым. Такое ощущение, что Россия продолжает борьбу с невидимым врагом, и поэтому сегодня, как и во времена царской империи, само собой разумеющимся и даже необходимым считается ограничение свободы творческой личности.
Эти противоречивые чувства не оставляли меня все время визита в Киров. С одной стороны — невероятная душевность, забота, очевидный вклад педагогов в подготовку постановок и концертов, в продолжение вдохновляющей истории о латышском поэте Райнисе. С другой стороны — этот сбой мышления: в рассказе о Райнисе, который так бодро звучал со сцены, было что-то из вчерашнего дня.
В конце визита Гайда Ябловска сказала, что довольна Днями Райниса — ведь к ним, читая Райниса и Аспазию, готовилось так много людей. Но нехватка переводов пьес Аспазии заставила главу делегации задуматься — а что мы, на родине Райниса и Аспазии, пока не сделали?
Письма из Слободского — первое, что нужно издать на русском языке. И Райнис, который в ссылке в Слободском переводил гениев русской литературы — Горького и Пушкина, сам, вероятно, при помощи силы своих искренних идей мог бы стать переводчиком, устроителем диалога двух культур.
Потому что наиболее обнаженным Райнис, как оказалось, был не в купальном костюме, а в собрании сочинений — такой вывод я сделала за те четыре ночи, которые провела в купе поезда.
