Красные шапочки Екатерины Ежковой

Обратите внимание: материал опубликован 7 лет назад

В рижскую галерею CUB (бульвар З.А.Мейеровица, 6) приехали картины из Германии — работы русской художницы Екатерины Ежковой, живущей в Киле, столице земли Шлезвиг-Гольштейн. Екатерина родом из Санкт-Петербурга: училась в С. -Петербургской государственной художественно-промышленной академии им. А.Л.Штиглица, вышла замуж, уехала, но у нас с ней по-прежнему общее Балтийское море.

Как связаны между собой человеческие истории! Пишешь портреты чужих людей, которые по определению уже не могут быть живы, а получается, что пишешь собственных детей, собственное прошлое и будущее.

— Смотрю на детишек, которые бегают по галерее, и кажется, что я их уже видела на ваших портретах.

— Возможно, да. Кого я в своей семье вижу, того и пишу, не отдавая себе в этом отчета.... Когда я писала вот эту картину — отталкивалась от старой фотографии. Фотографию сделал мой дедушка — он у меня командовал кораблем и всегда (вообще всегда!) носил с собой камеру. Там была затемненная аллея, скамейка пустая, моя бабушка и мой папа, совсем ребенок. На фотографии у нее были руки в перчатках — я перчатки сняла. Потому что ребенка надо все-таки без перчаток обнимать.

— Вы делаете акценты, а остальное оставляете в тени, только обозначаете.

— Я не хочу отвлекать от самого главного. Ведь все остальное, кроме лиц, не имеет значения. Вот я пишу глаза — у меня иногда даже бывает лицо толком не написано, но если я напишу глаза (для меня это очень важно!) — все, картина почти готова. То есть моя миссия как бы выполнена.

— Вот эти двое, ваши бабушка и папа здесь, в левой части картины. А правее — их будущее. И что у них в этом будущем? Пустота. Вы поставили вопрос: что их ждет?

— Мне очень многие люди говорили, что здесь дедушка должен сидеть. Каждый видит свое. Так и должно быть.

— Вы работаете с фотографией. Как?

— Я так ее и держу перед собой, эту картиночку маленькую. Кисть беру и пишу акварелью по холсту. У меня нет никаких диапроекторов, ничего. Как-то мне попала в руки старая фотография дореволюционная, начала прошлого века. Школьный снимок: это была школа для девочек. Они все были в этих красненьких шапочках — на мой взгляд. Я не знаю, может быть, на самом деле они не были красненькими. Но я это вот так увидела.

— Вы превратили групповой портрет в серию детских портретов и использовали терракотовый оттенок, чуть напоминающий о крови.

— Ну так, очень издалека.

— Плюс серый, черный, белый. Напряженная, чуть трагичная, но какая изысканная гамма!

— На той фотографии на меня большое впечатление произвели белые фартучки. И контраст. И то, что девочки все лысенькие — наверное, после тифа или чтобы его не допустить.

— Для того, чтобы лицо плавно переходило в фон, по контуру должны быть чуть-чуть более глубокие тени — вроде как. А вы словно специально делаете лицо совершенно отдельным. Человек словно прорывает холст и из него выходит.

— Это ключевой момент: для меня важен характер человека. А все остальное — какой-то очень дальний план, фон, который не записан и на нем практически ничего нет. Получается трехмерный эффект, лица людей, которые на нас смотрят. Вот это, например, не грунт, а просто серая ткань, ее можно потрогать, она мягкая. А это совсем старая холстина, вручную сотканная на станке. Там, где будет лицо, я наношу грунт много раз — у меня специальный грунт для акварели.

— Как сделать так, чтобы грунт не вышел на фон?

— Иногда, бывает, и не попадаю точно в пропорции — у меня всегда живой рисунок. Я просто беру мелочек или кисточку и просто вот сразу-сразу-сразу, с ходу рисую. Очень многие говорят, что это графическая живопись. Я пишу кисточкой номер два — это вот такая тонюсенькая кисточка.

— Была фотография — маленькая и черно-белая, у каждого ребенка — лицо величиной с горошину. А вы сделали подробные портреты детей, с судьбой и характером: вы их угадали.

— Это мои домыслы, мое видение.

— Эти люди чем-то отличаются от нас? Почему их нужно писать, а нас нет?

— У меня недавно был заказ — я должна была одну семью написать: мать, отец и двое детей. И я их написала так, что они не смогли себя узнать. Я не могу все оставлять в современном виде. Для меня это не то, что должно лечь на холст. Мне по сердцу прошлое.

— Фотография может погибнуть, и никто больше этих людей не увидит, а вы против.

— У меня тоже такое чувство иногда возникает — что фотографии могут умереть. Я смотрю на старые кадры и думаю: я должна об этом сказать, должна все это показать.

— Такое впечатление, что характер человека определяет композицию. Вот этот ребенок смотрит вперед, перед ним свободное пространство, а этот — собой любуется, в центре сидит: один работает на окружение, другой зациклен на себе.

— Ответ простой. На школьной фотографии одни дети смотрят налево, другие направо. Кто-то отвернулся в сторонку, и это мне очень импонирует: я всегда эти моменты тоже стараюсь схватить. Для меня очень важно — передать поворот головы так, как на фото, потому что это интересно: кто какую птичку увидел?

— Портреты заняли целый зал, а было всего-то две фотографии — вашей бабушки с отцом и вот эта, школьная, которая не имеет никакого отношения к вам.

— Когда-то мама привезла фото моей прабабушки, которая училась в каком-то институте каких-то там девиц, я уж не знаю — каких. Пелеринки, бантики, дореволюционное время. И мне очень захотелось узнать, в каком именно она была институте. Стала искать в архивах, наткнулась на этот снимок и забыла про прабабушку, про бантики и пелеринки.

— В школе для девочек учились только девочки. Но вы не против, что на портретах их иногда за мальчиков принимают?

— Моего сына тоже все время за девочку принимают.

— У ваших девочек-мальчиков расфокусированный взгляд. Они нас не видят.

— Меня в Германии спрашивают: почему ваши дети такие грустные, меланхоличные, ведь такую картину на стену не повесишь? Художник не был бы художником, если бы делал все как надо. Такие вещи я даже не могу объяснить.

— Вы написали людей из прошлого, какими вы их представляете, одного наделили прозрачными глазами виноградного цвета. Почему именно такому человеку достались такие глаза?

— Я не знаю. Это, наверное, совершенно нормально для художника — иметь право сказать: «Я не знаю». Даже если у меня есть какая-то фотография и я думаю: вот сейчас напишу этого ребенка! — он у меня на картине получается совершенно другой. Вообще другой человек, абсолютно другой. Он все-таки оживает. Каждый раз кто-то рождается. Некоторые портреты я могу переписывать по пять раз, а вот с этой девочкой у меня было так: только загрунтовала, и... Я вижу, что одна часть лица больше, другая меньше, но понимаю: нет, надо оставить так и вообще ничего не трогать. Иначе я потеряю все состояние ее душевное, которое я поймала. Обратите внимание: у нее совершенно асимметричное лицо — и хорошо.

— Я здесь не вижу ни одного глупого ребенка. Ни одного упрямого. Ни одного такого, который не хочет учиться. Это представление об идеальном ребенке?

— Я когда-то читала книгу о курсистках: это типичный интернат, дети без родителей, в очень строгой педагогической структуре и в сложном времени.. На меня именно это произвело большое впечатление: дети действительно слишком серьезны для своего возраста — 10—11 лет. Я чувствую их внутреннюю печаль... Я не знаю вообще, как можно написать глупого ребенка!

— Здесь двоечников нет. А ведь в том коллективном портрете наверняка были люди, которые вас не интересовали и вы их просто опустили.

— Нет, мне как раз-таки были интересны все. Каждое лицо. Может быть, за исключением парочки.

— Я видела актрису — в детстве она была бы такая.

— Мои лица вне времени. Особенно дети. Ребенок, застывший перед фотокамерой и сто лет назад, и сейчас... Разницы не вижу.

...К нам подбегает веселая девочка. «Это моя дочка, большая умница», — говорит Екатерина. Умница улыбается и смотрит на нас, заслонив, защитив, заполнив пустоту на потрете своих прабабки и деда. Ей бы еще красную шапочку...

Заметили ошибку? Сообщите нам о ней!

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Ctrl+Enter.

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Сообщить об ошибке.

По теме

Еще видео

Еще

Самое важное

Еще