Игорь Волгин — о Достоевском, терроре, культурном коде и судьбах мира

— Игорь Леонидович, в программах «Игра в бисер» и «Контекст» российского телеканала «Культура» вы занимаетесь поиском смыслов культуры, вечных смыслов классики и их переклички с современностью... Так кто и что из классики наиболее актуальны сегодня? Достоевский, которому вы посвятили столько книг? В одной из них, вы рассуждаете, например, о смысле и содержании понятий «терроризм» и «террорист» в XIX веке — и сегодня. Литературоведение и история литературы, наверное, существуют и для подобного поиска параллелей и смыслов, различий и общего. Ради того, чтобы увидеть перспективу, понять, куда идем?

— Знаете, что делает герой одного из романов Владимира Маканина? Он берет пластилин и залепляет на телевизоре все кнопки, кроме кнопки канала «Культура». Это очень характерно, потому что из всех телеканалов, «Культура», на мой взгляд, самый пристойный. Аудитория его, конечно, сравнительно невелика, но у нас есть свой постоянный зритель.

Начиная программу «Игра в бисер», мы и не рассчитывали на такой резонанс. Предполагалось, что будет смотреть достаточно узкий круг интеллигенции, скажем, литераторы, учителя... Тем не менее, когда берутся произведения, включенные в школьные программы, несмотря на довольно высокий уровень обсуждения, это смотрят и школьники. Программа вышла уже более 170 раз за пять лет.

Причем мы

сделали акцент именно на классике, начиная с античной трагедии и заканчивая 20-м веком. Правда, было три исключения, когда обсуждали еще живых писателей. Умберто Эко, Маркеса — незадолго до их смерти. И, слава Богу, успели сделать выпуск о Евтушенко с его участием.

Планируем приглашать кого-то из наших патриархов. Это уже «уходящая натура», но они тоже классики, полуклассики (т.е. идущие в этом направлении!)... Не успели пригласить Фазиля Искандера и записали программу о нем уже после кончины писателя. Он, конечно, уже абсолютный классик мировой и русской литературы...

Что касается «-ведений». У Ахмадулиной есть стихи о том, как она приходит в гости к литературоведу и ей «с улыбкой грусти и привета открыла дверь в тепло и свет жена литературоведа, сама литературовед». И ещё:

...Придвинув спину к их камину,
пока не пробил час поэм,
за Мандельштама и Марину
я отогреюсь и поем...

...вы мне успеете ответить.
Но как же мне с собою быть?
Ведь перед тем, как мною ведать,
вам следует меня убить...

Не люблю слово «литературовед», ведать литературой — это не совсем удобно.

Я все-таки больше историк литературы, причем, погруженной в исторический контекст. Даже по образованию историк, а не филолог, хотя доктор филологических наук и всего лишь кандидат исторических. Начинал свою работу филологическую по Достоевскому, именно как историк, с его «Дневника писателя» (это и была моя кандидатская диссертация). Ведь тогда, при всем громадной литературе о Достоевском, по «Дневнику» не было ни одного исследования. А казалось бы, такое мощное произведение, моножурнал!

Я начал работать с архивом Достоевского, нашел там несколько сот писем неопубликованных читателей к нему. То есть он положил начало этой традиции обратной связи.

Он был первым писателем в России, который получал такое количество писем, он на них отвечал и все это находило какое-то выражение в его дневнике.

Меня это очень заинтересовало, но «Дневник писателя» в нашей советской стране долго считался реакционным произведением и после 1929 года и до выхода полного собрания не переиздавался У меня эту тему диссертации не утвердили, и мы с моим научным руководителем придумали интересный ход — решили заняться историей издания: подписка, читатели, архив, распространение. Письма-то шли от студентов и священников, учителей, военных и чиновников, брошенных женщин... От кого угодно. Срез был по всей России. И занимаясь этой историей,

раскрыл секрет того, почему этот формально не художественный, формально публицистический дневник пользовался большей популярностью, чем все романы Достоевского.

Ведь резонанс был просто поразительный!

После «Дневника» 1876-77-х были еще роман «Братья Карамазовы» и знаменитая речь в Благородном собрании, посвященная открытию памятника Пушкину в Москве, последний год. Надо сказать, жизнь и судьба любого писателя сценарна. И в конце наверняка срабатывает тайная мысль сценария. А последний год Достоевского практически совпал с роковым годом истории России, пиком террора. Никогда еще в стране не было столько смертных казней!

Спросите, какая разница между террором тогда — и сегодня? Тогда террор был индивидуальный, направленный против конкретного лица, носителя власти: покушение на Мезенцева, покушения на губернаторов, наконец, шесть покушений на царя... Современный террор — безадресный, ради того, чтобы просто нанести вред стране, целой цивилизации. У поэта Винокурова были такие строчки: «И террористка, зла, простоволоса, В толпу бросает бомбу, хохоча». Неважно, кто погибнет!

Народовольцы еще думали о том, чтобы не пострадали окружающие. Сегодня террор массовый, врезаются в толпу, взрывают вокзалы и т.д. Я уже не говорю о разной теоретической подкладке.

Но Достоевский все это пережил. Более того, я выдвинул версию, что Алёша Карамазов, любимый герой писателя, уходит в революцию. Он совершает политическое преступление — цареубийство. И еще при жизни Достоевского одна газета утверждала, что в продолжении «Братьев Карамазовых» (которое так и не было написано) Алёша покушается на цареубийство.

Суворин отмечает в своем дневнике через шесть лет после смерти Достоевского:

«Он хотел его провести через монастырь и сделать революционером. Он совершил бы политическое преступление. Его бы казнили.

Он искал бы правду и в этих поисках, естественно, стал бы революционером...»

Достоевский понял секрет русской революции. «Бесы» — это понятно, но у Алёши Карамазова ничего общего с Верховенским, с нечаевцами, которых революция вообще «выше» нравственности. Ведь Карамазов христианский идеалист. Вот секрет русской революции: туда пошли идеалисты, мальчики русские пошли. И Достоевский хотел на судьбе Алёши показать весь ужас этого. Тут как бы жертва на эшафоте — Алёша погибает на эшафоте. Это одна из шести версий «Братьев Карамазовых», но впервые о ней написал я.

И посмотрите, как играет судьба! Достоевский, который в молодости был замешан в заговоре, который пережил свою смерть на эшафоте, в последние недели жизни оказывается носом к носу с подпольщиками!

Основываясь на архивных документах, найденных протоколах, я в своей книге показываю, что

буквально за стеной у писателя проживал народоволец Баранников, участник всех покушений на царя. Более того, это была явочная квартира «Народной воли»,

и туда приходил Клеточников, внедренный в Третье отделение секретный агент исполнительного комитета «Народной воли», который «сливал» революционерам всю важную полицейскую информацию. И первое горловое кровотечение у Достоевского происходит в часы ареста Баранникова (знал он или не знал об этом, — это уже другой вопрос, но такое не придумаешь нарочно), а второе, — когда в соседнюю квартиру приходит еще один член исполкома «НВ» Колодкевич. В квартире на одной лестничной клетке с Достоевскими в течение суток берут двух членов исполкома «НВ»! Но конечно, такое соседство для заговорщиков было неким прикрытием, потому что посетители к писателю шли все время...

— Но в чем же был секрет огромной бешеной популярности популярности «Дневнику писателя»?

— Если в двух словах, он не воспринимался как чистая публицистика. Там есть некая сверхзадача. И даже не столько отдельные цитаты важны, сколько общий настрой дневника, атмосфера. Приведешь одни цитаты — Достоевский окажется реакционером, а другие — совсем наоборот. Там ведь какая идея нравственная? «Дневник писателя» — это попытка внести христианскую этику в повседневную жизнь (Толстой тоже к этому призывал) и в политику. Достоевский говорит, что для великой нации важнее всего не бросаться туда-сюда, где повыгоднее, где понасущнее, а политика чести и бескорыстия. В последнем случае

великая нация, может быть, в чем-то и проиграет, но в конечном итоге она только выиграет. Потому что только честь, бескорыстие и правда решают судьбу страны.

Ведь это актуально и в наше время. Я привел эти слова на совете с президентом, а также слова из последнего «Дневника», о том, что России нужно идти в Азию. В этом своем «завещании» писатель говорил о важности для России восточное направление, Азии вообще. Вот такие пророческие слова. К сожалению, пророчество — вещь относительная. Все предупреждения были высказаны, и Толстым, и Достоевским особенно, но они никак не повлияли на ход русской истории! Их никто не услышал.

— Да уж, чего стоит хотя бы утверждение Достоевского о том, что «не будет у России, и никогда еще не было, «таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов, как все эти славянские племена, чуть только их Россия освободит, а Европа согласится признать их освобожденными»... Но это больше об истории и политике. Что же касается «смыслов культуры», — в одном давнем интервью вы утверждали, что контекст российской культуры сильно изменился за последние лет двадцать. (В кино не появилось ни одного фильма, сопоставимого с «Берегись автомобиля» Рязанова или «Зеркалом» Тарковского, а в литературе — ничего, близкого по уровню хотя бы к городским повестям Трифонова, «Царь-рыбе» Астафьева или рассказам Шукшина.) Изменилось ли что-то с тех пор?

— Знаете, в любом случае, не стало лучше, к сожалению. Я это вижу по своим студентам, по новым нашим наборам. Поступавшие к нам никогда не отличались блестящими знаниями (хотя были исключения), но

сейчас просто культурный кризис. Новое поколение, которое входит в жизнь, не имеет общего культурного кода.

Вот раньше «узнавали» друг друга по цитатам. Скажем, как шутили во времена Маяковского? Допустим, строчка «Надо вырвать радость у грядущих дней» (из стихотворения «Сергею Есенину») воспринималась как призыв «пойдем, получим... аванс»! «Моя милиция меня бережет», «Ударим автопробегом по бездорожью!»... Эти формулы были на слуху. Сейчас молодые люди смотрят на тебя с удивлением, — что такое ты произносишь?!

— Но у них же, наверно, что-то свое на слуху, понятное им? Свой культурный (или масс-культовый) код?

— Это проблема поколенческая. Я уже много лет веду в Литинституте творческий писательский семинар для молодых поэтов. Из русской поэзии 20 века они знают, может быть, Блока и Бродского. Всё, что между Блоком и Бродским, — даже такие крупные имена, как Твардовский (уже не говорю о военном поколении, как тот же Винокуров, Левитанский, Межиров, великий поэт Слуцкий...), им неведомо.

— Арсений Тарковский?

— Что вы, они не знают ни одного Тарковского, ни второго, кинорежиссера! И даже Шукшина! Удивительно, но студенты второго-третьего курсов филфака МГУ. абсолютно не ориентируются в истории, даже не знают, в какой стане живут. Чудовищное незнание ближайшей истории! Это тревожит.

— Чем же они занимаются в школе?

— Да, я их спрашиваю: «Раскройте секрет, как вам удалось поступить в университет?». Они смущаются и опускают глаза. При этом, вообще-то в России имеются довольно высокие культурные достижения! Если брать кино, брать балет, музыку. Даже поэзия сейчас очень сильная. С поэтами я давно занимаюсь, моя литстудия «Луч» при МГУ существует скоро полвека, и по-моему, она самая старая в мире. Из нее вышли Сергей Гандлевский, Бахыт Кенжеев, Евгений Бунимович... И Быков Дима, кстати. В ее первом и втором поколениях было много талантливых людей. Тогда студия была местом очень сильной концентрации талантов, таким духовным оазисом в пустыне. Сейчас много площадок, где люди себя реализуют, поэтому нет такой концентрации.

Но поэзия замечательная существует! Только вот она не влияет на общество. Скажем, в 60-е через поэзию шли все культурные и политические интенции, она взяла на себя функции всех соседствующих областей культуры и политики.

Евтушенко писал: «Мы в жизнь выходим зло и храбро, Как подобает молодым, Не полуправды и неправды, А только правды мы хотим». Не бог весть какие стихи, но они выражали настроение эпохи, и это было заразительно. А почему, например, после «Пушкинской речи» Достоевского случилась сорокаминутная овация и люди падали в обморок? Просто то, что он говорил, совпало с историческими ожиданиями. И если он и не показал выход из кровавого тупика 1880 года, то хотя бы дал надежду.

То же самое — поэзия. Ожидания людей совпадали с тем, что говорили поэты поколения шестидесятников, зерно падало на подготовленную почву. Поэтому и стадионы полные, поэтому Лужники. Сегодня, если тираж сборника стихов в тысячу экземпляров разойдется в течение трех лет, — это уже большой успех. Да и какие, вообще, сейчас тиражи?!

— Зато все публикуются в Интернете!

— Конечно, но не факт, что всё это читается. В stihi.ru сотни тысяч авторов, но уровень... А ведь любой может и книжку напечатать — пожалуйста, за свой счет. Помню, в советское время я как-то взял сборник одного поэта в руки и сказал громко: «Очень плохие стихи».

Человек рядом возразил: «Как же это могут быть плохие стихи, они же напечатаны?!». То есть, уже факт публикации был гарантией качества. Сегодня каждый может опубликовать любую чушь. Конечно, уважение к печатному слову упало.

Припоминаю хорошую старую шутку о том, что впервые об Интернете написал Пушкин: «Прибежали в избу дети, Второпях зовут отца: «Тятя! тятя! Наши сети Притащили мертвеца». Знаете, у некоторых моих студентов до 5-го курса не было написано ни одной рецензии. Даю человеку задание прочесть книгу, а он говорит, что такой книги нет. То есть, если ее нет в Интернете, значит, она и вообще не существует?

Конечно. великое благо, что в Интернете можно найти любую информацию, и мне это тоже помогает, например искать цитаты, которые не помнишь слово в слово. Просто нажимаю кнопку, а не поднимаю десятки томов. Но... бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Люди отучаются работать с книгой, с источниками. Отключи Интернет — и он курсовой не напишет, потому что не умеет находить литературу.

И разрушено единое культурное поле. Ведь когда

выходил роман Айтматова в «Новом мире», его читала вся страна, это был предмет разговоров и обсуждений. Сейчас культурное поле настолько сегментировано, что каждый читает что-то свое. Нет каких-то общенациональных сущностных текстов, которые знали бы все.

— Эти процессы неизбежно влияют и на состояние русского языка?

— Разумеется. А началось все с того, что культура стала маргинальной. Она была оттеснена, обесценена. Посмотрите любые телеканалы. Когда-то, если диктор или ведущий даже и делал ошибку в тексте, это было редкостью. Радио и телевидение были эталоном речевой культуры. А недавно смотрю прямой репортаж: кто-то банк захватил, его ловить собрались. И репортер, желая сказать, наверное, что напряжение дошло до апогея, произнес «до катарсиса». Что такое, до катарсиса напряжение дошло вокруг банка! (Смеется). И так сплошь и рядом.

Кстати,

глубокая маргинализация культурного пространства — общемировой процесс.

Не помню, кто сказал, что грамотность — последнее прибежище интеллигента. Грамматика держит всю структуру, и незнание, несоблюдение грамматики —признак расшатанности менталитета. И «точкой отсчета» для этого процесса стало постиндустриальное общество, где взаимоотношения с культурой строятся по «остаточному принципу».

Культура больше не является ядром нации. Вот она есть — и ладно. Она как бы украшение, бутоньерка такая в петличке.

— А образованность, стремление к познанию более не престижны?

— Это во-первых. Потому что без этого можно обойтись. Раньше у человека некультурного не было шансов построить свою карьеру. В той же журналистике все-таки были «золотые перья», был некий уровень.. Сейчас... Как-то меня удивил лозунг на НТВ: «Новости — наша профессия!». Или еще вариант: «Мы делаем новости!». Говорю своим студентам, что за глупость, новости не могут быть профессией. Новости не делают, их фиксируют, освещают, сообщают. И ваша профессия не новости, а культура. Новости и без вас будут. А вот если не будет культуры, вы будете их интерпретировать совершенно неверно.

— Сегодня-то новости как раз делают!

— Это да, получается такая оговорка по Фрейду. Про фейки ведь говорят не зря. Тоже общемировая тенденция, связанная с историей Интернета. Известно, чем доступней информация, тем она хуже усваивается, а тут кнопку нажал — получил. И такой эрзац, как массовая культура, заменяет то, что должна была бы давать культура фундаментальная, что, конечно, ведет к вырождению.

Россия всегда была литературоцентричной страной. Сейчас она уже утратила это качество, и если не будет возрождения словесной культуры...

Знаете, у меня есть такое стихотворение: «И Бог мычит, как корова,/ и рукописи горят. ...Вначале было не Слово, а клип и видеоряд». Юмор, конечно, но близко к истине.

Я думаю, что в какой-то момент общество (имею в виду не только российское) осознает опасность этой тенденции. Ведь и политику, международные отношения определяют конкретные люди, которые управляют страной. И недаром в свое время любимым чтением Джона Кеннеди была «История Первой мировой войны». Ему было необходимо знать, как война началась, почему эти механизмы сработали и почему никто не хотел, а война началась.

Человек, который стоит у власти и принимает решения, должен быть образован, быть человеком культурным, чтобы, опираясь на опыт человечества, понимать, что происходит. Если он просто «нахватанный», это может привести к катастрофе, особенно в нашем технологически насыщенном мире. Как написал один мой давний приятель: «Какая она, Третья мировая? Но это будет схватка мировая. Закончится навряд ли мировой. Наступит вновь Период меловой» Так что,

рано или поздно, мир должен вырулить на культуру, это единственное, что управляет миром, по большому счету.

— И единственное что остается навсегда?

— И что остается! Миром, как это ни странно, управляет культура, материальная и духовная. Культура — это то, что возделывается. Если сейчас не возделывать, а всё получать в готовом виде, могут быть необратимые последствия. И сегодня мы на распутье — куда пойдет мир? Либо он продолжит движение в том же направлении и станет совершенно.

— Да будет ли он вообще?

— Это большой вопрос. Потому что

безграмотность, потеря культуры угрожают национальной безопасности,

никакие вооружения, никакие физические объемы сил не заменят культуру. И чем выше ее уровень в мире, тем дальше возможность какой бы то ни было катастрофы. Все-таки моральная сила держит мир, в конце концов.

— Что здесь может изменить конкретный человек? Вот вы, например?

— Я не преувеличиваю того, что делаю. Как любил повторять Толстой, — «делай, что должно, а там будь, что будет». Я не решаю глобальные вопросы, а пытаюсь что-то делать на каком-то участке. (Если бы все так!) И, конечно,

государство — тоже на этом поле игрок и многое зависит от его порядочности и культуры.

От того, как он ведет себя в политике, в общественной жизни, какие у него приоритеты. Просто выделять деньги на культуру — этого мало.

— Интересно, какие еще ваши предложения прозвучали в последней время на Президентском совете?

— Совсем недавно я предложил, например, ввести экзамен по русскому языку для выпускников всех вузов страны, и технических, и гуманитарных. Потому что человек сдает ЕГЭ по русскому языку, а к пятому курсу уже все забывает. Да и ЕГЭ тоже вещь спорная, я уже не раз высказывался по этому поводу. Разумеется, мое предложение — не панацея от всех бед. Но человек, сдавший язык на пятом курсе, хоть будет грамотно писать. А я, например, не пойду к врачу, который неграмотно пишет рецепт, потому что, скорее всего, и врач он плохой.

Сперанский, который был госсекретарем при Александре I., хотел ввести экзамены по истории, экономике, географии для всех чиновников определенного уровня. Я так высоко не замахиваюсь, но неплохо бы ввести что-то подобное для выпускников вузов для начала. Смотрите, у нас мигрант из Средней Азии, чтобы получить гражданство или работу, должен сдать экзамен по русскому языку и по истории, хотя бы какой-то минимум. Почему же гражданин России не может их сдать? Такие меры покажут, чего хочет государство от человека, какие требования оно к нему предъявляет. И это очень оздоровит общество, потому что

известны случаи, когда дипломы покупаются. А если подобный «ученый» и «специалист» идет в науку, это, в конце концов, грозит Чернобылем.

Таким духовным и физическим Чернобылем. Так что, повторю, что образование и культура — это основа всего!

— И что этично, то — красиво?

— Да-да, и даже математики утверждают, что если формула красива, то она верна. И правильно Эйнштейн говорил, что Достоевский дает больше, чем Гаусс, математик. Для писателя был важнее принцип мышления Достоевского, а не конкретные научные идеи. Это очень глубокая мысль. Достоевский человеку как творческой личности. дает больше. Но это относится ко всей культуре и она должна пронизывать все области человеческой деятельности.

— Если говорить о нашем дне. Игорь Леонидович, что нового в деятельности Фонда Достоевского и его регулярного международного симпозиума «Русская словесность в мировом культурном контексте»?

— Мы проводим этот симпозиум уже семь лет, но все зависит от финансирования, дадут грант — так проведем, нет — так нет. Сейчас нам предлагают провести в Петербурге большой культурный форум. Несколько лет назад наш Фонд выпустил сборник «Хроника рода Достоевских», коллективный фундаментальный труд, мы работали над ним несколько лет. Более тысячи страниц.

«Хроника» наследует уникальной книге 1933 года Волоцкого, в которой упомянуты персоналии начиная с XIV века. Мы продолжили эту родословную до наших дней, восполнили все пробелы, нашли около сотни новых персонажей.

Выходит пятитомник Достоевского, второе издание, дополненное комментариями. Можно издать и какие-то отдельные книги. Я предложил библиотечку избранных работ о нем, мировых и российских, которых за все годы накопилось очень много.

— В 2021 году будет отмечаться 200-летие со дня рождения Достоевского...

— Да, и на Совете при Президенте я подчеркнул, что этот юбилей необходимо провести на государственном уровне, с привлечением министерств и т.д., поскольку Достоевский — явление мирового уровня и масштаба, а не регионального. Президент эту мысль поддержал.

Создан оргкомитет, я вхожу в его состав. Надо сказать, это непростое политическое решение.

Ведь корни у писателя какие? Достоево — это Белоруссия, Брестская область. Войтовцы, где родился отец писателя, — Украина. Даровое — Россия. То есть — Достоевский является последним символом нашего славянского единства.

И можно было бы провести юбилей во всех этих трех точках. Скажем, в белорусском Достоево, название которого стало фамилией предков писателя. Это замечательное, изумительное место. Можно и на Украине устроить торжества, в Войтовцах, откуда отец Достоевского отправился в Москву, сделать там музей. И главное — село Даровое, в 150 километрах от Москвы, в Зарайском районе, где Достоевский жил в имении родителей и где похоронен его отец. Это реальная усадьба, как Ясная Поляна или Михайловское, потрясающее место. Сейчас мы бьемся над тем, чтобы восстановить усадьбу, церковь семейную. Там ведь можно создать музей детства писателя! Не знаю, насколько это удастся, оргкомитет еще ни разу не заседал.