Художник Марина Колдобская: Как устроено сообщество домовых мышей? Товарищ Сталин отдыхает…

— Мне показалось, что вы любите животных и в то же время любите поиграть в то, что якобы их не любите.

— Я не сказала бы, что я люблю животных. Я вижу в человеке животное.

Мне интересны животные, потому что мы тоже животные. И эти кошки — в общем-то люди. Или, наоборот, мышки — это люди.

Мы играем в те же игры, что и они. Мы все ищем какую-то добычу — иногда не получается. Мы все от кого-то спасаемся — тоже иногда не получается. Хищники и потенциальные жертвы.

— Волки и овцы.

— Да, и это меня интригует. Меня не очень интересуют, ну как бы это сказать, высокие материи — ими занимаются другие художники. А меня интересует стержень.

— Животное начало в человеке.

— Да, если угодно.

— Получается, что это не коты и не крысы, это обозначения, что в какой-то мере может определять и манеру исполнения работ.

— И да, и нет. Любое произведение можно прочитать на разных уровнях. Ну конечно же, это кошки. Они похожи на кошек. Они навеяны кошками. Но в то же время они — да, некие знаки. Символы.

— А человек может узнать в них себя?

— Собственно говоря, на этом все и строится, что люди себя в них узнают.

— Мне кажется, подойти к такому зверю и узнать себя — значит, в принципе не очень себя любить. Там же ни одной добродушной кошки просто нет.

— Тем не менее узнают. Я же не претендую на то, чтобы описать кошку — всю. Я описываю ее как хищника. Котов и кошек ведь можно описать и как любовников, как родителей и детей... Но в данном случае это про охотника и добычу.

— А в добыче никто себя не узнавал? Только в охотнике?

— Люди узнают себя и в кошках, и в мышках.

— Я и кошка, я и мышка. Одновременно.

— И почему кошка — это зло? Мы все обедаем. К тому же хищник может быть разным. Почему меня интересуют кошки, а не какие-нибудь грифы? Потому что кошка существо страшно обаятельное, она соблазнительна, она красива.

И мышка тоже не обязательно беспомощна. Ее, конечно, жалко. Но с другой стороны, она тоже не обязательно вся такая белая и пушистая.

Она и кусается, и может быть противной крысой. Если кто знает, как устроено сообщество домовых мышей... Это, знаете, товарищ Сталин отдыхает.

— Когда много кошек — это толпа?

— Сообщество. Клан. Собрались парнишки во дворе.

— В кошачьем сообществе — общественные отношения...

— В этом сообществе существуют инстинкты, которые способны в свою очередь порождать политику. Я бы сказала, что есть некие вещи, которые глубже политики.

— Людская политика тоже стоит на базовых инстинктах?

— Ну а как же! На чем же еще!

— Поесть, поспать...

— ...поймать для начала. Поиграть. Потом съесть. Эта серия работ посвящена инстинкту охотника. Охотника и, наоборот, мелкой твари, которая от охотника убегает, живет всегда в некой опасности, но живет ведь.

— Но ведь охота предполагает трагедию?

— Смотря для кого. Повторяю: мы же обедаем каждый день! И мышеловки ставим.

— Как легко вы написали эту крысу! Одним движением кисти, не отрывая руки от холста.

— Ну как вам сказать? Это как в китайской каллиграфии. Сначала надо 20 лет тренироваться, а потом за секунду получится правильный иероглиф.

— Вы тренировались сколько лет?

— Я давно живу. Кажется, что это все происходит быстро и просто. Это и не быстро, и не просто. Но, как сказал один мой знакомый литератор, писать трудно, но тому, кто писать умеет, писать легко.

— Вам приятно, что я подумала, будто вам пишется легко?

— Конечно. Я этого добивалась.

Но я, конечно, глупый художник — в том смысле, что я пишу долго и мучительно, а людям кажется, что легко.

Но чтобы было легко, сначала надо, если что-то неправильно или не нравится, все смыть или закрасить, сделать снова, опять смыть. Это такое своего рода жертвоприношение. Если керамиста ваза не устраивает, он должен ее разбить.

— Кто ваши герои — кроме кошек-мышек?

— Я работаю со штампами. У меня есть любимая тема — «про розы».

— Вы иронизируете по поводу китча?

— Нет, я не то чтобы иронизирую. Я китч исследую. Потому что он же не просто так китч! Ведь почему-то же эти образы стали популярными, почему-то тысячи лет люди розу рисуют — и все рисуют и рисуют, и все рисуют и рисуют. И все она не надоедает. Тысячами разных способов рисуют. И страшно интересно понять — почему. Точно так же рисуют кошечек. Рисуют лебедей. Рисуют оленей.

— Вы всех этих персонажей обслужили?

— Да, конечно. То есть это какие-то символы, важные для человечества существа, которые выражают какие-то значимые качества, сюжеты.

— Почему людей так волнует роза?

— Ну, потому что

роза в конечном итоге — вагина.

— А мне кажется, человек с ее помощью пытается понять, что такое абсолютная красота, и подойти к ней поближе.

— Красота, да. А это ничему не противоречит.

— У вас дома есть живность?

— Нет. Да мне хватает картин! Я не люблю зоопарк, цирк терпеть не могу. А вот фотографии животных в дикой природе я очень люблю. И с большим интересом читаю всякие книжки по зоологии, биологии, по теории эволюции.

— Есть такая книга — «Нравы насекомых». У вас ведь тоже — нравы животных: поймать и не пощадить. Люди наделяют животных своими качествами. И наши истории про них — это истории о том, как человек захотел такие истории расшифровать.

— Да нет, мы остаемся животными. Просто у нас есть еще одна оболочка, которая называется «культура», «цивилизация». Но внутри мы животные, конечно.

— Они, которые без оболочки, лучше, чем мы?

— А кто это оценивает?

— Мы.

— Я не знаю, кто такие мы. Я не оцениваю.

— У вас безоценочные работы?

— Абсолютно.

— И даже иронии в них нет?

— Есть ирония по поводу культурных штампов, может быть. А по отношению к самому сюжету нет никакой иронии: сюжет драматический. Это жизнь, она непроста.

— Выставка — о том, что жизнь непроста?

— Можно и так сказать.

— Идите и выбирайте, кто вы, кот или крыса, а лучше — наконец поймите, что вы — и те, и другие?

— В вашей интерпретации это звучит инструктивно. Я ни к чему не призываю. Я что-то исследую и излагаю результаты исследований. Да, один коллекционер сказал, что повесил работу у себя в офисе как предупреждение. Он на картину смотрит и говорит себе: не делай так, а то будешь мышкой! Не делай так, а то станешь противной кошкой!

• …Одна из «противных кошек» рождалась на глазах у гостей вернисажа. Художница писала ее быстро и под музыку. Сначала казалось, что зверь получится пятнистым, черно-белым, потом — что нечесаным, с прогалинами в шерсти. Потом мы переживали за нос — будет ли закрашен полностью, растает ли на черной морде? Растаял. Пересчитывали пальцы на лапах: на каждой осталось по три, не больше. Хвост оказался в меру лохматым, глаза — наглыми, а в зубах — окровавленная добыча. Марина работала в алом комбинезоне — под цвет той самой добычи. И картину можно было прочесть так: искусство питается человеком, его временем, его талантом. Берегите художника. Художник — он все-таки больше мышка.