— Мой дедушка печатал фотографии и разрешал присутствовать при процессе. Вечер, темно, и кажется, что вот сейчас ты заснешь, но что-то делаешь на границе между сном и явью. Бумага опускается в раствор, и из ниоткуда, из белого листа выплывает изображение. Мне казалось, что это необъяснимо. «Ну конечно, — говорил дедушка. — Это физика». А мне было восемь лет: какая физика! Для меня это было чудо.
— Меня поразила ваша фраза: на своей выставке я наконец перестала фотографировать — прикрываться фотоаппаратом. Вы стеснительный человек?
— Вообще-то нет. Потому что в соответствии с моим первым и неоконченным образованием (училась в московской Академии эвритмического искусства) я должна была стать артисткой пластического театра: мне привычно быть в центре внимания, мне это нравится.
— Почему ушли?
— Родила ребенка, стало понятно, что нужно зарабатывать, а актеры ничего не получают. Пошла на курсы при ВГИКе — там была фотошкола. Я даже, честно, собралась на операторский факультет, а мне и говорят: ха-ха, твой вес меньше, чем у кинокамеры. Сколько, говоришь, ты весишь? Тогда еще работали маститые советские операторы, и мне сказали: Сонь, они никогда не будут принимать тебя всерьез. Ты маленькая девочка, а они крутые дяди. Но самый интересный профессиональный опыт у меня был именно тогда, когда я работала фотографом в кино и фиксировала съемочный процесс.
Еще я специалист по связям с общественностью — окончила Российский Государственный гуманитарный университет, но и это не мое. Я стала фотографировать.
— Сегодня такое занятие может прокормить семью?
— Пока с этим очень сложно, потому что когда надо сказать: «Я вас прекрасно сниму — дайте мне за это столько-то денег», мне неловко это говорить. «Сколько стоит ваша съемка? — Я не знаю, я не уверена, что хорошо получится». Надеюсь, что постепенно все наладится. В Москве было попроще: там очень много друзей, и для кого-то все время что-то нужно было фотографировать.
— Вы родились в Москве и переехали в Ригу.
— Да, четыре года назад — абсолютно спонтанно. Однажды мы с подругой здесь побывали, и я все время говорила: мне надо к морю! Она мне: ноябрь, какое море? Но
я вышла к морю и почувствовала, что хочу жить в этой стране. Вернулась в Москву и говорю маме: еду в Ригу. Она спрашивает: надолго? Я отвечаю: насовсем.
Стала искать варианты, как все можно сделать, оформить, и перебралась одна, с двумя детьми. Я как-то почувствовала: это то, что я должна сейчас сделать, так будет правильно.
— Вы отбираете фотографии по принципу, чтобы человек на них выглядел хорошо. Именно в этот момент обычно возникают вопросы этического свойства.
— Всегда думаю: если бы я увидела вот такое изображение себя самой, что бы я почувствовала? Однажды я принесла фотографии, которые сделала во время съемок короткометражного фильма «Незначительные подробности случайного эпизода» Михаила Местецкого, и все, кто там был занят, сидели, смотрели. А я смотрела на людей. Я видела, как они радуются, как они заново все переживают. Я видела эмоции, и мне кажется, что вот такие эмоции — самая большая зарплата фотографа. Когда я думаю: вот выложу фотографию, человек ее увидит... Хотела бы я увидеть его эмоции в этот момент?
— То есть возможные эмоции «моделей» важнее ваших собственных: ура, какой замечательный кадр?!
— Даже если мне все нравятся, а кто-то один плохо выглядит, я стараюсь такого не выкладывать. Во время съемок я слежу за человеческой эмоцией — мне важно ее почувствовать. Я совершенно не умею делать постановочные кадры, не могу сказать: стань вот так, повернись вот так. Потому что все умирает, и мне это неинтересно. А здесь — люди стоят, на меня не смотрят, я вижу глаз, руку: это очень живая история. И мне кажется, что если я сейчас кого-то сниму — человек узнает себя в этом, узнает себя в жесте, и надеюсь, что ему понравится.
Мне важно присваивать. Присваивать окружающий мир, присваивать реальность, присваивать чужие эмоции. Фотография — это присвоение.
— Часто бывает, что люди не разрешают себя фотографировать?
— У меня такого практически не было. Интересно, что в разных странах очень по-разному реагируют на присутствие камеры. Например, в Париже прекрасно снимать — там люди достаточно отстраненные, высокомерные, ты для них просто не существуешь, и они позволяют тебе делать что угодно. В Австрии бывали моменты, когда кто-то заглядывал в дисплей, смотрел, что получилось, и шел дальше. Бывает, что люди отворачиваются от объектива, и если я чувствую, что человеку некомфортно, стараюсь его не снимать.
— Вы выхватываете живописный, красноречивый момент, но самым деликатным образом. А некоторые считают, что стрит-фотограф, например, должен переступать через других и через себя — во имя кадра.
— Для меня фотография — все-таки результат подсматривания. И я люблю подсматривать, даже без камеры. Я помню, как приехала в аэропорт и вижу: стоит молодой человек с цветами, кого-то ждет, волнуется, потом дернулся, пошел. И я уже додумываю историю и забываю, зачем сюда приехала: я за ним иду, хотя и понимаю, что если бы он об этом знал, было бы не очень...
Это тонкая граница — между деликатностью и азартом фотографа. Я все время сомневаюсь: я человек-сомнение. Вероятно, документальный фотограф должен быть настойчивым.
Вот, например, легендарный кадр Робера Капы «Смерть солдата», сделанный в Испании в 1936 году: солдата ранили, он падает, а в этот момент его снимают... По поводу кадра шли споры: этично ли было его делать, неэтично. Но я понимаю, что если бы не было Капы с его объективом, с его глазом, эту историю не узнал бы никто и никогда.
— Вы не стали актрисой, оператором — стали фотографом, выбрали область, где приходится ходить по грани между «можно» и «нельзя».
— Меня всегда интересовали человеческие отношения, с раннего детства. Мама говорила: почему ты так мало читаешь? А я отвечала: я учусь жизни через жизнь. И потому фотографирую практически только людей — у меня совсем не много городских пейзажей, я почти никогда не снимаю природу.
— Почему?
— Потому что она прекрасна.
— А море, которое вас к нам заманило: разве вы его не снимаете?
— Я его снимаю время от времени. Но мне все-таки кажется, что фотография — это очень личный опыт. И в ней очень много меня. Природа совершенна, и все, что я могу, — просто зафиксировать что-то, что и без того уже есть. Мне это не очень интересно, потому что я не вижу здесь себя.
— Вам нужно, чтобы в пейзаже появился человек?
— А вот это уже будет мое.
— Без человека вы не стали бы снимать море?
— У меня много таких фотографий, но они потом просто лежат в папке: море зимой, море весной...
— Там нет ничего от вас — это не что-то личное, а значит — не фотография?
— Я переживала трагическое событие в своей жизни и поехала к подруге снимать ее детей. Счастливые малыши, счастливая мама, все у них чудесно, я их сфотографировала, а потом сестра мне говорит: почему ребята выглядят так, словно они из детского дома? Мне было настолько тяжело, что я даже счастливых детей передала как людей с какой-то внутренней драмой.
— Что от вас в ваших художественных фотографиях?
— Мне очень интересна тема движения. Есть два варианта: либо ты делаешь чуть смазанные кадры, либо у тебя прыгнувший человек повисает в воздухе — есть ощущение, что его туда прилепили. Я сама занималась движением, и мне важно его чувствовать. Фотография — статичное изображение, но ты смотришь и переживаешь прыжок внутри себя.
Я пытаюсь зафиксировать движение, которое продолжает жить.
