Элеонора Пастаре окончила отделение керамики Резекненской школы прикладного искусства. Работала в керамических мастерских сначала при колхозе «Эзерциемс» Рижского района, потом – при Ливанском кирпичном заводе. В 1993 году поступила на кафедру искусств Даугавпилсского педагогического института: в бакалавриат пришла, когда ей исполнился 51 год, а в 2007-м окончила магистратуру. Преподавала в Ливанской художественной школе и в Ливанском детско-юношеском центре.
С 2004 года активно участвует в международных выставках, пленэрах и симпозиумах, в 2009 году в Японии получают высокую оценку ее «Ледяные цветы». Общаться с фарфором всерьез начала лишь 2014 году, когда готовилась к персональной выставке в Даугавпилсском центре искусств Марка Ротко. В 2017 году ее изысканные работы можно было увидеть на Латвийской Международной биеннале керамики, проходившей в Рижском художественном пространстве.
— Вас вдохновляют природные формы — вы создаете свои, причем в движении, которое длится, не завершено. Вы видите каплю — следите, как она падает в чашку с молоком и как извлекает оттуда целый кратер ответных брызг: молоко отзывается на вторжение и отвечает ему. В вашем варианте — фарфоровым цветком.
— Да, в жизни я такое вижу, замечаю.
— Это мои личные ассоциации — или история с каплей была на самом деле?
— Не знаю. Может быть. Или вот — насекомые грызут листья. Вы обратите внимание, как красивы их письмена, эти выемки и дорожки, которые они выстригли, как хороши эти покусанные листья! Гусеницы уже все сделали, я лишь передала увиденное в фарфоре. Со временем этот замечательный лист засохнет, а я его сохраню. Мне хочется запомнить мгновение, когда я что-то заметила и когда меня это поразило.
— Вы взяли живой лист и объединили его с фарфоровой смесью?
— Иногда я использую уже существующий лист — это как раз один из моих последних экспериментов. Я вообще все время в поиске. Даже не в поиске — я просто общаюсь с фарфором, договариваюсь с ним, и он дает мне подсказки. Это диалог.
У меня нет такого, чтобы я решила: сделаю чашку, сделаю блюдце! Все равно мне после или итог не нравится, или в печи что-то рассыплется, или что-то еще произойдет. В результате переговоров с материалом — так не делай, лучше делай так! — у нас появляются как бы увеличенные в размере «мелочи», которые вы видите сейчас на выставке. И мне нужны именно эти мелочи, частности, я нуждаюсь в них. Может быть, они выражают мою суть. Я ведь не знаю, какая я есть: человек сам себя не знает. Но мне действительно нравится делать что-то тоненькое и маленькое.
— Иначе вы не обратились бы к фарфору.
— Это мой фаворит. Я познакомилась с ним как с материалом только десять лет назад — и начался наш совместный путь, общие «разговоры».
— И шамот у вас был, и гончарная керамика, и каменная масса?
— Да. Но мне не нравится все, что похоже одно на другое, все эти тяжеловесные вещи, вылепленные с помощью гончарного круга... Нет, я могу это сделать — я посвятила керамике много лет, но ведь утилитарные предметы может изготовить машина!
— К тому же горшки, кувшины и вазы — не цветы, не листья и не снежинки: не природа.
— Художник видит мир более подробно, чем другие. Я вдохновляюсь природными формами, но не копирую их. Делаю то, что мне по-настоящему близко.
— Цветы, тычинки, лепестки, морщинки.
— Или отдаю должное письменам, которые оставляют для нас на листьях жуки и гусеницы. У меня есть свой сад, и я все вижу, что называется, крупным планом.
— И именно так передаете — как увиденное крупным планом. Но ведь можно было просто сфотографировать.
— Можно было. Но что-то мне подсказывает, что я могу увековечить увиденное в любимом материале. Копирование ли это — не знаю. Я так не думаю. Я получила от судьбы подарок — способность работать не так, как другие. Это мой подход, мой почерк. А если его повторит кто-то другой — дай ему Бог!
— Ваши фарфоровые цветы стали обретать цвет.
— Это я пробовала — получится или нет. Чисто технологически.
— Надеюсь, что не обижу вас, если скажу: нетонированные варианты мне ближе.
— Белый есть белый. На то он и фарфор.
— В ваших белых цветах есть выпуклости, отверстия, лепестки накладываются друг на друга — все это то темнеет, то светлеет на общем фоне, как бы дает полутона — от серого до желтоватого. И кажется, что «тонов» уже не нужно. К тому же отсутствие дополнительного цвета не отвлекает от фактуры и заставляет вглядываться в сложное устройство работы. А росписью вы занимались?
— Нет-нет-нет, это табу. В книге Петериса Мартинсонса я вычитала: мол, керамист никогда не бывает хорошим рисовальщиком. Господин Мартинсонс меня закодировал: даже пытаться нечего.
— Он знал, о чем писал, — сам был керамистом. Но ведь есть Юта Риндиня, Инесе Маргевича...
— ...есть фантастическая Марута Рауде, есть Инесе Бранс. И зачем мне с ними соревноваться, если знаю, что лучше не сделаю?
— А каково это — расставаться с работами, в которых, как в дневнике, дорогие для вас личные воспоминания?
— Мне очень нравится дарить — а продавать... Ну как я могу продать то, во что вложила сердце и душу? И как я могу придумать для этого какой-то финансовый эквивалент? Если что-нибудь закажут — конечно, сделаю. Но я уже в том возрасте, когда можно позволить себе радость — делать то, что хочу делать я сама.