Большая мечта Андриса Поги

Обратите внимание: материал опубликован 8 лет назад

Уедет-не уедет, и если уедет, то когда: вот вопросы, которые не задаешь, но всегда держишь в уме, когде речь заходит о хороших латвийских музыкантах. Как правило, они все же уезжают. Все по-разному — кто с ранней молодости, на учебу, кто попозже, после первых крупных побед. Андрис Пога задержался.

ПЕРСОНА

Андрис Пога родился в 1980 году в Риге. Окончил Латвийскую музыкальную академию по трем специальностям: как трубач, дирижер духового оркестра и дирижер симфонического оркестра. Совершенствовал мастерство в Высшей школе музыки в Вене. Четыре года изучал философию в Латвийском университете. В 1999 году основал камерный оркестр Konsonanse, с которым много выступал в Латвии и за границей. С 2007 по 2010 год возглавлял профессиональный духовой оркестр Rīga и добился на этом посту впечатляющих результатов. Лауреат Большого музыкального приза Латвии в номинации «Дебют года» (2007), победитель II Международного конкурса дирижеров имени Евгения Светланова (2010). С 2013 года — главный дирижер и художественный руководитель Латвийского Национального симфонического оркестра.     

Среди коллективов, с которыми сотрудничает молодой маэстро, — национальные оркестры Франции, Мальты, Израиля, Эстонии; Оркестр де Пари; Симфонический оркестр NHK;  Мюнхенский и Новый Японский филармонические оркестры; Gewandhaus Leipzig; Государственный Академический симфонический оркестр России  имени Е.Ф. Светланова БСО им. Чайковского, Заслуженный коллектив России Академический симфонический оркестр Санкт-Петербургской филармонии; Филармонические оркестры Монте-Карло, Нагои и Кансая; оркестры Киото и Сендая, Бамберга, Квебека, Тулузы, Марселя, Лиона, Лилля, Бордо, Монпелье, Луары, Страсбурга.

В 30 лет он выиграл Конкурс Светланова в Монпелье, получил возможность ассистировать Пааво Ярве в Orchestre de Paris и Андрису Нелсонсу в Boston Symphony Orchestra, а в 33 раздумывал, какое предложение принять и какой из латвийских оркестров возглавить — оперный или Национальный симфонический.

Выбрал ЛНСО. Оказался не в яме, а на сцене. Одновременно лишил себя возможности быть в эпицентре светской жизни. Теперь, если вы не ходите в Большую гильдию и не следите за новостями академической музыки, то можете и не знать, что 35-летний Пога дает концерты по всему миру, что его интересы представляет парижское агентство Productions Internationales Albert Sarfati (среди клиентов которого — Евгений Кисин, Сейдзи Одзава, Борис Эйфман, Борис Березовский, Вадим Репин) и что известные критики, не скупясь, осыпают его комплиментами. Рене Луи из Diapason magazine  пишет, к примеру, следующее:

«Retenez ce nom: Andris Poga. Il n'a pas fini de nous impressionner», — «Запомните это имя: Андрис Пога. Он еще не единожды поразит наше воображение».

Красивых цитат очень много. И востребованность такая, что даже в перебор. Андрису все чаще приходится говорить «нет», чтобы не превращать дело жизни в просто дело, в бизнес. Он уже вправе выбирать себе подходящие графики, оркестры и произведения.

Пока что в этих графиках есть Рига. Спросить, надолго ли, язык не поворачивается.

С риском. Без риска

— С какого возраста вы видели себя дирижером и только дирижером?

— Честно говоря, мысль оформилась довольно рано. Я играл на трубе в оркестре (он был тогда единственным в Латвии — детский симфонический оркестр Музыкальной школы имени Юрьяна), и меня это очень воодушевляло: люди, инcтрументы, их совместное существование, связи, которые между ними возникают... В 15 лет мне уже был очень ясен мой путь. Я окончил колледж Мединьша...

— ...поступили в Музыкальную академию...

— Сначала как трубач и дирижер духового оркестра. Не знаю, как сейчас, но раньше учиться симфоническому дирижированию можно было, только если у тебя уже имелась музыкантская специальность. В Европе это по-другому, но вы представьте себе: молодой человек, 17-18 лет! Он ничего еще не понимает ни в музыке, ни в жизни. Да, сил полно, ты способен очень много работать, изучать самые разные предметы, ты хочешь все, ты можешь все, но

дирижер — это, мне кажется, больше профессия мышления, чем действия. Тут больше головой работать надо, чем руками.

Так что в системе образования латвийской все очень мудро было устроено. Даже то, что симфонических дирижеров набирали раз в два года. Страна маленькая, оркестров сами знаете сколько, в перепроизводстве кадров смысла никакого. Тем более что это с точки зрения финансирования чрезвычайно дорогая профессия. И индивидуальных занятий много, и работу с оркестром студенту надо каким-то образом обеспечить. Дирижер без оркестра — это же скрипач без скрипки. В Вене, где я год учился, — там очень большой класс, 40-50 человек, и у каждого есть возможность раз в неделю-две дирижировать оркестром. Пусть даже по 10 минут, но — регулярно. В Риге такой возможности нет. Здесь ты приходишь к оркестру за два дня до экзамена. Ты, конечно, подготовился в классе, под фортепиано, но когда перед тобой 100 зрелых, требовательных музыкантов, и ты, без всякого опыта... Это очень опасно.

— Ваша профессиональная жизнь разделилась на два этапа — до мая 2010 года и после?

— Абсолютно. На двести процентов. И я это ощущаю все сильнее и сильнее. Потому что раньше это была просто победа в   конкурсе им. Светланова, очень большое событие для меня, для моего самоутверждения в профессии. А сейчас, пять лет спустя, я понимаю, что это был поворотный пункт. Мой агент, которая была ассистентом Светланова 20 последних лет его жизни, мне все время повторяет: не забывай, пожалуйста, какой конкурс ты выиграл. Для меня это не просто слова. Особенно когда я дирижирую русским репертуаром.

Я всегда держу в подкорке, что должен соотносить то, что я делаю в этой музыке, со светлановской традицией. И я думаю, что так будет всю жизнь.

Ну, а если говорить в «техническом» смысле, с точки зрения карьеры, — да, конечно, у любого дирижера, который добился успеха на международных состязаниях, появляется больше шансов выступать с разными оркестрами в разных странах. Мир сразу распахивается. И я очень благодарен конкурсу за то, что получил возможность еще учиться и учиться, быть ассистентом в таких топ-оркестрах, как Бостонский и Парижский. Думаю, за три  последующих года  я получил еще одно, очень важное образование.

— Три года прошли,  и вы возглавили ЛНСО. Насколько рискованным был этот шаг для вас?

— Знаете, не очень. Конечно, это огромная ответственность — в этом плане  риск был, да. И остается. Потому что если ты главный дирижер, ты олицетворяешь собою весь свой коллектив. Его звук. Его качество игры. Вообще  все.

А в артистическом плане... Я хорошо знал оркестр, оркестр хорошо знал меня, наша первая встреча произошла еще весной 2005 года, и потом меня приглашали каждый сезон с одной-двумя программами...

— То есть вы представляли, что надо с ним делать.

— Скажем так — у меня были идеи. Когда ты выступаешь как приглашенный дирижер, все немножко по-другому. Ты больше стараешься проявить свою индивидуальность, чем индивидуальность оркестра. И это нормально. Но у музыкального руководителя совершенно другие принципы работы. Сюрпризы были на каждом шагу...

Постепенно я стал кое-что понимать. Например, что какое-то количество своей энергии, своего внимания нужно уделять каждому. Нельзя, чтобы у оркестранта было ощущение, что главному дирижеру он как музыкант не важен. Важен!

Вне зависимости от того, концертмейстер это или человек, который на последнем пульте сидит. И если у оркестранта появляются какие-то проблемы, нужды, замыслы, — надо, чтобы он мог об этом сказать, чтобы не было пропасти между ним и главным дирижером. Мы живем в XXI  веке, время тирании как дирижерского инструмента прошло. Ну, может, есть еще страны на свете, где это работает. У нас это не работает точно.

— Если подвести черту: какими человеческими качествами должен обладать главный дирижер?

— Терпением. Фантазией — в самом широком смысле слова, глобальном; чтобы не только вербально выражать свои идеи, но и визуально; чтобы иногда удивлять, а не быть всего лишь крепким профессионалом, который знай себе работает над штрихом. Вниманием к людям. Особенно в кризисных ситуациях.

От Москвы до самых до окраин

— Сейчас в мире больше хороших оркестров или хороших дирижеров?

— Думаю, что оркестров. Уже вторая половина XX века показала, что технические возможности симфонических коллективов невероятны, им не видно границ, и требования к музыкантам, которые поступают в оркестр, все растут и растут. Мне кажется, это Гергиев сказал — что сто лет назад «Весна священная» Стравинского была вызовом для любого оркестра, а сейчас любой оркестр может справиться с ней за одну репетицию и даже без дирижера. Любой приличный оркестр, разумеется. А таких очень и очень много.

— Каковы, по вашему мнению, особенности оркестровых национальных менталитетов?

— Разница ощущается очень-очень остро. Одно дело — дирижировать оркестром в Америке, другое — в Европе, да и европейские оркестры весьма друг от друга отличаются, немецкие от французских, например; и совсем уже все по-иному в Японии, где я часто дирижирую, или в России.

Честно говоря, мне ближе всего модель Германии. Там превосходные музыканты, они  очень любят работать, репетировать, вникать во все до мельчайших подробностей. Если у тебя есть идея, ты можешь ее воплотить до последнего штриха, звука, нюанса в фразировке и балансе. Я только что дирижировал в Германии тремя оркестрами, и один из лучших контактов у меня сложился с Sinfonieorchester des Norddeutschen Rundfunks в Гамбурге — мы играли Пятую симфонию Чайковского. Это было незабываемо. Когда все совпадает — было достаточно репетиций, они знают музыку, они хотят ее исполнять, у них все организовано,— в идеале получается взрыв в конце. Если не переосторожничать.

На такую же эффективность можно рассчитывать в Соединенных Штатах. Но есть одно принципиальное отличие.

В Америке оркестры могут играть очень хорошо. Блестяще. Каждый концерт топ-оркестра проходит на таком уровне, что хоть пластинку из зала пиши. Однако страсти в исполнении почти никогда не будет. Все будет, кроме вот этого, что невозможно описать словами.

Иногда такие же чувства возникают в Японии. Лучшие оркестры там демонстрируют замечательное мастерство. Но музыканты все время держат дистанцию. Они корректно, дисциплинированно делают все, о чем ты просишь, и ты ни за что не поймешь, прав ты, по их мнению, или не прав. Нравятся им твои идеи или нет. На input тут рассчитывать нельзя.

В декабре, через месяц, у меня будет новый опыт — я впервые поеду в Пекин и Гуанчжоу дирижировать двумя местными оркестрами, они считаются лучшими в Китае... В одной программе — Четвертая симфония Чайковского, в другой — Четвертая Брамса. Посмотрим.

— У вас и в Риге Брамс, и в Москве, и в Поднебесной. Вам нравится дирижировать одними и теми же произведениями?

— Я не консерватор, репертуар у меня довольно широкий, но я счастлив, если могу в течение определенного периода времени, месяца-двух, не очень его менять. Жизнь, конечно, дикутет условия. Например, в этом сезоне я получил предложение от « Гевандхауза», которое было сформулировано однозначно: Восьмая симфония Дворжака. C удовольствием! Я дирижировал ею много раз, это не проблема. Но

играть каждую неделю новую программу очень-очень трудно. Трудно переключаться. Трудно быть идеальным с первого раза. Так что, с одной стороны, я действительно люблю повторять некоторую часть репертуара в одном сезоне. С другой — меня чрезвычайно интересует музыка, которой я прежде не дирижировал.

— Бывало, что после каких-то особенно удачных выступлений за границей было трудновато работать с нашим музыкантами?

— Нет. Никогда. Дома какая-то особая атмосфера. Например, мы открывали сезон балетом Равеля «Дафнис и Хлоя». Это непростая задача для ЛНСО — не на уровне текста, оркестранты знают текст, но, быть может, не очень знают, как его играть. Скорей всего, французы справились бы с такой задачей с одного раза, и замечательно бы справились. Но здесь у меня есть азарт, здесь можно копать глубже, искать что-то новое, что–то менять. Когда ты молодой дирижер (а я до сих молодой дирижер), а оркестр тебя приглашает знаменитый, все иначе. У меня был интересный опыт в Москве — я дирижировал БСО имени Чайковского, коллективом Федосеева, в программе была Четвертая Чайковского, и с первого момента репетиции ощущалось: мы знаем, как надо, и если ты сейчас меняешь это, это и это, то ты делаешь не то и делаешь напрасно.

Страхи скромного человека

— Вам бывает страшно перед концертами?

— Никогда. Иногда нервничаю немножко — это зависит от репертуара, от того, много ли было репетиций, какие были репетиции, как программа подготовлена, какая атмосфера. Но страшно — нет. Нигде и никогда.

— Подставляя спину публике, что вы чувствуете? Поддержку? Противостояние?

— Я не чувствую противостояния, но остро ощущаю, внимательно публика слушает или не очень. Это как бы первая оценка того, что происходит на сцене.

Если в зале полная тишина, ты подбираешься весь: надо быть очень аккуратным.  Оркестр инфицировал публику своей музыкой, и теперь мы вместе отвечаем за то, чтобы удержать людей в этом состоянии до конца произведения.

Если публика довольно громкая — бывает и такое — играть довольно сложно. Думаю, та же история у музыкантов, которые работают в ресторане. Такое ощущение, что никому вне важно, что ты делаешь. Служить «фоном» — это, наверное, самое кошмарное дело.

— У вас есть дирижерская мечта — Байрейт, Венский бал, Зальцбургский фестиваль, Мет?

— Я не могу сказать, что я мечтаю дирижировать вот там-то или таким-то оркестром или оперой. Пока довольно и того, что некоторые предложения появляются, каких я даже не ожидал — например, через год у меня будет концерт с Deutsches Symphonie-Orchester Berlin в Берлинской филармонии. «Бабий Яр» Шостаковича. И это вообще... даже не знаю, как сказать!

А мечта другая: особый звук оркестра. Это самая большая мечта. И она тоже связана с Ригой, с ЛНСО — что мы вместе сумеем этот звук создать.

Это не вопрос одного-второго-трех сезонов. Я все время ищу, вслушиваюсь, анализирую, размышляю — вот этот баланс меня устраивает, а вот этот — не очень: слишком остро; надо другую комбинацию придумывать, пробовать... Это процесс, это долгий путь. Но это и мой профессиональный вызов.

— Вам не позавидуешь. Звук ведь зависит и от инструментария, и от акустики зала.

— Да, акустика — большая проблема. Думаю,

сейчас надо очень серьезно говорить публично (и я буду среди тех, кто это сделает, — я и обязан, и хочу), настаивать на том, чтобы в Риге в конце концов появился концертный зал!

Я был в Лиепае сейчас, на открытии «Большого янтаря», мы с оркестром много раз выступали в залах Резекне и Цесиса... После это репетировать в Гильдии — просто невозможно. Это ужас. И все это чувствуют: что вместо нормального — не будем произносить слово «уникальный» —  вот просто нормального дома ты оказался в этом, кривом немножко.

— Как вам «Большой янтарь», кстати?

— Зал хороший, но очень точный. Это предъявляет очень серьезные требования к  качеству игры оркестра, причем по всем параметрам сразу, а не только по поводу нот, недопущения ошибок. Тембр, интонация, фразировка, баланс — все должно быть выверено до мелочей. А так — хороший зал.

— К чему вы сейчас стремитесь с ЛНСО, куда его ведете как лидер?

— Я бы хотел сделать как можно более широкий репертуар в одном уровне качества. На данный момент ЛНСО — оркестр романтический. Он может очень хорошо исполнять Чайковского, Рахманинова, латвийских композиторов; Рихард Штраус — очень хороший автор для ЛНСО. Но, например, французов до этого сезона было гораздо меньше. Немецкий репертуар? У нас сейчас очень хороший концертмейстер, Георгий Саркисян, который получил образование в Германии, в Дюссельдорфе, и у него есть что сказать музыкантам по поводу штриха, техники игры; полагаю, что это очень поможет нам играть Брамса или Шумана как следует.

Вторая линия:

я бы хотел, чтобы оркестр выходил на международную арену с гастролями и альбомами. И для этого много чего делается.

Мы только что, кстати, записали диск с музыкой Рахманинова. Это очень быстро поднимает качество оркестра — работа в студии, с микрофонами. Я уверен, что наш оркестр сейчас — лучший в Прибалтике, но это не дает нам права останавливаться в развитии. Напротив! Да, мы были в мае в Париже, концерт пошел очень удачно, но это потребовало огромной концентрации усилий, большой, серьезной работы.

— Что вы считаете своим главным достижением?

— Ой. Не знаю. Я довольно скромный человек.

Заметили ошибку? Сообщите нам о ней!

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Ctrl+Enter.

Пожалуйста, выделите в тексте соответствующий фрагмент и нажмите Сообщить об ошибке.

По теме

Еще видео

Еще

Самое важное