Слово художнику и архитектору собственной Вселенной.
— В искусстве существует два основных пространства — реальное и абстрагированное. В реальном пространстве художники отображают красоту этого мира — фиксируя объективную реальность или интерпретируя, создавая живую запись своего духовного состояния, материализуя в реальный образ воспринимаемый в среде объект... Но в этом реальном пространстве, на мой взгляд, многие художники дублируют, копируют увиденное, а копия, как известно, всегда уступает оригиналу. Тем не менее мы благодарны нашим предшественникам — художникам, которые блистательно донесли до нас образы своих современников. Ведь фотография была изобретена совсем недавно.
— Изобретение фотографии сделало необходимым для художника умение преломлять увиденное, добавлять к нему что-то свое.
— И потому в абстрагированном пространстве ориентироваться сложнее. Здесь для восприятия и понимания объекта уже недостаточно чувства прекрасного, которым мы одарены изначально, — здесь необходимы знания. Это пространство идей и концепций: архитектуры, философии, музыки, театра, балета, поэзии… Здесь происходит новая лепка формы, создается новая реальность.
— Вы рижанин с ленинградским образованием. Ленинград тоже был другой реальностью?
— Он всегда был для меня — Питер, Петербург. После окончания вечерних курсов при Латвийской академии художеств я поехал учиться в Институт живописи, скульптуры и архитектуры имени Репина, входящий в структуру Российской академии художеств. Это был совершенно осознанный шаг: Питер для меня особый, генетически близкий город, там родились мои прадед, дед, отец. Студентам академии предоставлялась возможность посещать запасники Русского музея и Эрмитажа. В то время практически весь авангард был в запасниках, но
я попал в хранилища Русского музея и «живьем» увидел Родченко, Татлина, Малевича, Кандинского, Любовь Попову, Эля Лисицкого… И среди них — Густава Клуциса, художника латышского происхождения, ставшего неотъемлемой частью русского авангарда. У него потрясающие композиции! Это не региональный художник, это человек с мировым именем,
которым Латвия может гордиться.
Я до сих пор с трепетом отношусь к этим именам и считаю, что русский авангард значительно интереснее, чем западноевропейский, хотя и развивался в том же контексте. Они как первая любовь, которая со мной осталась, и я продолжаю тему, которая мне близка.
— По-прежнему?
— Конечно. Для меня это образцы высшего искусства.
Говорят: русская культура ничего не создала. Да русская икона, русский авангард стоят на вершине мировой культуры! Уже двух этих позиций достаточно.
— Вы шли на то, чтобы создавать свой мир, в котором кому-то будет некомфортно. На то, что его кому-то нужно будет объяснять, кого-то к нему приучать. То есть шли на трудности изначально.
— Я получил образование архитектора, а архитектор решает не только функциональные, но и композиционные задачи, ищет и создает новую форму. Почему мне близко абстрагированное, геометрическое пространство? Оно связано с архитектурой, а через нее я познавал и познаю структуру этого мира. Если взять любой архитектурный план, он одновременно представляет собой законченную геометрическую композицию. Архитектура есть пространственное толкование нашей жизни.
Для меня это вполне естественно — заниматься геометрическими композициями, переходить из области архитектуры в область геометрической интерпретации. Это единая ткань.
— Современная архитектура уходит от прямоугольных форм в плавные, текучие, приближенные к природным линиям. Но вы взяли от нее прочерченность, «умышленность», прямолинейность: в своих композициях вы резкий, с острыми углами, о которые можно порезаться.
— Вы живете в геометрических формах города, театра, музея, вашей квартиры, и я не вижу на вас порезов. Мне трудно представить великий Парфенон в текучих формах. Прямоугольные формы тектоничны, конструктивны, вечны.
Крест, квадрат, круг, треугольник — первокирпичики мироздания! Казимир Малевич не просто изобразил эти фигуры, он прикоснулся к божественной геометрии, к постижению космического порядка вещей. Это было средством победы над хаосом, поиском вечной красоты, ключом к постижению непреложной структуры мира.
Геометрия, говорил Сократ, формирует душу, ведет ее к истине и развивает философский дух, который поднимает взор к более высоким вещам.
Путь художника — это путь к самому себе.
Ты рождаешься истинным, потом с тобой происходит бог знает что. Но если ты идешь по пути творчества, то возвращаешься к самому себе.
Я делаю то, что мне понятно и близко. Занимаюсь геометрической интерпретацией мира. Но это не значит, что я плохо отношусь к реальному пространству. Там есть замечательные художники, между этими пространствами не существует четких границ — как и между культурами. Каждый сам определяет, что ему близко и к какой культуре принадлежит он сам.
— Все зависит от того, на каком языке человек начал говорить.
— Николай Бердяев совершенно справедливо, на мой взгляд, высказался в том духе, что национальная идентичность — это не кровь, а состояние души. Кем человек себя считает, тем он и является.
Язык — это основа культуры, конечно. Я принадлежу к русской, но одновременно и к эллинской культуре, поскольку она — основа культуры европейской.
Геометрия форм всей христианской архитектуры, классическая архитектура, фресковая живопись, иконопись, теоретические и точные науки во многом определили наш образ мысли. «Архитектура», «поэзия», «музыка», «театр», «философия» — греческие слова. Все это пространство эллинской культуры, греческого языка, но это уже одновременно и наш язык, и наше пространство.
— Поставим в этот ряд еще и слово «графика». Как ваши работы сделаны?
— Сегодня влияние цифровых технологий на сферу искусства велико, и я согласен с мнением, что они похоронят один из центральных фетишей классической культуры — представление об оригинале. На моей выставке вы видите дигитальное искусство, то есть все нарисовано на компьютере, а потом отпечатано на бумаге. По сути, это то же самое, что печатная графика. Вам же тоже могут сказать:
а чего это вы свои тексты печатаете на компьютере? Пером надо писать! Никто ведь не говорит сейчас, что запись пером — живая запись духовного состояния, а запись с помощью компьютера — механическая.
Появление совсем новой реальности — виртуального пространства, компьютера, дигитальной фотографии — изменило мир, изменило мышление. Но это всего лишь новые средства, которые не заменят глаз художника, его чувство. На мой взгляд, не имеет значения, какими средствами пользуется художник, как создает свои композиции — фотоспособом, при помощи коллажа или пишет кистью акварель, берет масляные краски или акрил. Они всего лишь средства, не более того. Важна идея: это греческое слово означает форму, мысленный прообраз предмета, явления, выделяющий его основные, существенные черты. А это уже вопрос формы и содержания — вопрос искусства.
— Вы проработали в проектном институте Pilsētproekts больше двадцати лет. Что вы там делали?
— Как — «что делал?»! Участвовал в формировании застройки Риги, и не только ее. Получил диплом биеннале архитектуры в Софии за здание Станции скорой помощи в Пурвциемсе. Спроектировал Лабораторный корпус Латвийского университета, Центр медицины катастроф в Риге — к сожалению, его не построили (сегодня на этом участке стоит Rietumu Banka), был одним из авторов здания детского дома в Лиепае. В 1990 году получил премию Совета Министров Латвийской Республики за проект Центральной больницы в Добеле: главным архитектором был Андрис Пурвиньш, в то время я у него работал. Последняя реализованная работа — ресторан «Баку» под Ригой, в Стопиньском крае, заново спроектированное и возведенное строение. Интерьеров я там не делал — задал общее пространство.
С интерьерами я тоже работаю, но реже. Они, как правило, долго не живут. Интерьер — как одежда, на смену одной приходит другая.
— Вы еще и дизайнер.
— Я архитектор и художник. А дизайн проникает в архитектуру, пронизывает ее, ведь она существует не сама по себе, а как «сращенность» инженерной мысли, живописи, скульптуры и дизайна. К примеру, фресковая живопись в православном храме в большинстве случаев породнена с архитектоникой стен, и это делает ее органичной и величественной, даже несмотря на скромные размеры самого храма. Здесь все взаимосвязано — как культуры, как нации. Мне нравится это переплетение. И я уверен, что самое интересное всегда бывает на стыке.
